Стукнутый

Позади долгий, полный разноголосого гомона, бестолковой суеты, нескончаемых хлопот и волнений день, и я плюхаюсь в постель почти без сил. Гарри сгребает меня в охапку, и некоторое время я нежусь в его тёплых, уютных объятиях, уже готовый провалиться в блаженный, долгожданный сон. — Хочу тебя… — вдруг слышу я вкрадчивый шёпот, мгновенно разрывающий паутину опутавшей меня полудрёмы. Предвкушение бежит по венам сладкой волной. — Хочу поцеловать тебя… — продолжает Гарри, и я поднимаю к нему лицо, готовый впиться в эти шепчущие губы поцелуем — не лёгким и дразняще-изучающим, а сразу, без предисловий, требовательным, жёстким и жаждущим. Но у Гарри другие планы. Он качает головой, отстраняясь, и завершает свою мысль, выдыхая короткое и многозначительное: — Там. Мерлин! Каких-то пару минут назад мне казалось, что я не в состоянии пошевелить ни рукой, ни ногой от накопившейся за этот чёртов день усталости, и вот — я уже резво встаю на четвереньки, выпятив зад, и одна эта поза, воплощение полной покорности и открытости, заставляет мой член прийти в полную готовность, а кожу покрыться мурашками. Покалывающая прохлада Очищающего, цепочка поцелуев вдоль позвоночника, горячие ладони, хозяйничающие на моих ягодицах и… первое прикосновение языка. Я вскрикиваю сразу. Никогда не умел сдерживать себя. Не с ним. Не в постели. Не тогда, когда он вылизывает меня, мурлыча мне в задницу: — Какой ты… Нетерпеливый мой, такой жадный… Люблю… Всего тебя хочу… Моё сахарное пёрышко, моя сладкая мармеладная змейка… Мармеладная змейка, серьёзно?! Но я давлюсь своим изумлённым фырканьем, когда язык входит глубже. У меня нет ни единого шанса удержать внутри себя протяжный стон. Хвала Мерлину, мы — волшебники и можем использовать Заглушающие Чары. Оторвавшись от меня, Гарри наколдовывает смазку. Её всегда столько, что она течёт по его пальцам на простыни, потому что: «Я больше никогда в жизни не причиню тебе боли, Драко!». Проклятая Сектумсемпра призраком витает в нашей спальне, сдерживая Гарри, даже когда я хочу пожёстче. Подготовив меня — щедро осыпая ласковыми словами, нежно, невыносимо, так невыносимо долго, он переворачивает меня на спину: — Хочу видеть твоё лицо, когда войду. Я тоже хочу видеть его. Его лицо, его зелёные глаза, слегка расфокусированные без привычных очков. Только мне позволено видеть Гарри без них, и это отчего-то ощущается гораздо более интимным, нежели видеть его без белья. Уже войдя, он начинает двигаться медленно, так дразняще-медленно, что я начинаю в отчаянии поскуливать. Я хочу, чтобы он прижал меня к кровати и трахал так глубоко и быстро, чтобы я превратился в один сплошной сгусток сладкого удовольствия, чтобы каждый яростный толчок посылал по телу искры, а в голове не осталось ни одной мысли. Так, чтобы казалось, что Хогвартс-Экспресс на всех парах мчит меня прямиком в Рай. И — да! наконец я получаю свою поездку и тону в какофонии раскаляющих кровь звуков — тяжёлое дыхание, шлепки, мои собственные стоны и жалобный скрип многострадальной кровати. Внезапно мой личный Хогвартс-Экспресс останавливается, и я непонимающе распахиваю глаза. — Ты… теперь ты… сядь на меня сверху, — запыхаясь, говорит Гарри, и меня не надо просить дважды. Опускаюсь так же дразняще-медленно, как он входил в меня. Опустившись до конца, замираю, ощущая его в себе каждой клеточкой — так плотно, так близко, так глубоко… Бёдра Гарри подрагивают в нетерпении, и он начинает ласкать мой призывно текущий член. Я тихо покачиваюсь, двигаюсь неспешно, прикрыв глаза. — Такой красивый… — этот почти болезненный стон заставляет меня ускориться, и вот — наш Хогвартс-Экспресс взмывает ввысь, срываясь с рельсов, и летит, вышвыривая нас на полном ходу из своего нутра. ***** Мы едва успеваем выровнять дыхание, собраться вновь из ярких искр, из цветных осколков, когда за дверью слышится осторожное: — Папа! Папочка! Снимаю одностороннее Заглушающее. — Альбус? — Скорпи тоже здесь. Мы можем войти? — Идите на кухню! Мы сейчас спустимся к вам. Оу, я впечатлён. Гарри так легко удалось сымитировать сонный голос. Я-то, скорее всего, звучу сейчас так, словно только что гнался за снитчем и сверзился с метлы! — Ох, и развратный же видок у тебя, — хихикает Гарри. Стоп, разве не в мои священные обязанности входит язвить и подтрунивать?! Спешно кидаю в себя парочку заклинаний и первым спускаюсь на кухню к детям. Гарри, не утруждая себя приведением в порядок (хотя зачем ему? он и так всегда живописно растрёпан!), всё ещё лукаво посмеиваясь, идёт за мной. Сыновья уже достали из буфета большую коробку шоколадных лягушек и чавкают ими с комично сосредоточенными лицами. — Что случилось? Вам давно пора спать. Завтра рано утром нам надо быть на вокзале Кингс-Кросс! — включаю я строгого отца. — И кто вообще ест шоколад по ночам? — Я ем, это здорово помогает успокоиться, — встревает Гарри. О, конечно, кто у нас тут добренький папа? Да если бы не я, наши дети питались бы одними сладостями и ложились спать после полуночи! — Мы не можем уснуть, — шмыгает носом Альбус. — Джеймс сказал… он сказал, что Шляпа может распределить нас на разные факультеты. — А меня отправит на Хаффлпафф, — чуть слышно добавляет Скорпиус. Я закатываю глаза. Ох уж этот Джеймс! Я давно подумываю над тем, чтобы урезать сумму его карманных денег, если он не прекратит дразнить младших братьев. — Хаффлпафф ничем не хуже других факультетов, — наставительно говорю я. (В конце концов, Седрик Диггори был студентом барсучьего факультета!) — Нет ничего страшного в том, что кто-то из вас попадёт на Хаффлпафф! — (Дедушка Люциус уж как-нибудь переживёт это, как пережил то, что его первый внук, Джеймс, пополнил ряды гриффиндорцев!). — И к тому же, вы всегда можете попросить Шляпу… — начинает Гарри. Святые волшебники! Ему самому-то не надоело кормить нас этой байкой на каждом семейном празднике? — Вот Роуз вообще не сомневается, что попадёт на Гриффиндор! — сообщает Альбус. О, ну ещё бы! Как будто с такими родителями у неё есть особый выбор? Я лично слышал, как Уизли сказал сегодня во «Флориш и Блоттс»: «Постарайся не попасть на Слизерин, принцесса. У дедушки Артура слабое сердце!». — А ещё мы будем очень скучать по Лили, — жалобно говорит Скорпиус, — ведь теперь мы увидим её только на Рождественских каникулах! На это мне, к сожалению, нечего возразить, и я лишь напоминаю, что мы не просто так купили сегодня каждому по личной сове и по фотоаппарату «Сниджет». Я знаю, что мы с Гарри тоже будем отчаянно скучать по всем троим и, ох, Салазар, у нас остался всего лишь год до того момента, как и крошка Лили помашет нам из окна Хогвартс-Экспресса! Кое-как успокоив сыновей и прикончив наконец коробку с шоколадными лягушками, мы с Гарри вновь ложимся в постель. Сон не идёт, и мы пускаемся в слезливо-сопливые воспоминания: — А помнишь… Конечно, помню! До мелочей помню каждый наш визит в детский приют «Феникс». Помню так, словно это было вчера. Полуторагодовалый Джеймс, который часами раскачивался в кроватке, не позволяя взять себя на руки. Он заговорил только в четыре года… Худенький, почти прозрачный Скорпиус. Он даже не плакал, как все младенцы, а лишь издавал жалобное мяуканье… Альбус, отчаянно вопивший ночи напролёт. Он успокаивался только, когда Гарри крепко-крепко прижимал его к себе, а меня долгое время не признавал вообще… Дети авроров, погибших в битве за Хогвартс. И принцесса Лили, которой было два года, когда её родители, нераскаявшиеся Пожиратели смерти, долго скрывавшиеся от закона, подались в бега, бросив дочь у ворот «Феникса». Лили не отлипала от нас, не отходила ни на шаг, впадала в панику, даже на минуту оставшись одна в комнате. Она до сих пор болезненно привязана к братьям. И каждый раз, как только мне начинало казаться, что у меня больше нет сил, Гарри был рядом, не позволяя сомневаться: — Нет ничего, с чем мы не справились бы, пока мы с тобой вместе, Драко! Мы победили Волдеморта. Так неужели сдадимся сейчас? И ты, как всегда, прав, мой Герой! У нас, безусловно, не получилось стать идеальными родителями. Джеймс по-прежнему подвержен вспышкам агрессии, Альбус излишне требователен, а Скорпиус — болезненно тревожен и частенько хнычет по пустякам. Лили — совершенно не самостоятельна и, к тому же, вертит нами, как ей вздумается. Но главное, что они есть у нас, а мы — у них. Я и не замечаю, как погружаюсь в сон, из которого меня в семь утра безжалостно выдёргивают Чары Будильника. ***** Вокзал Кингс-Кросс выглядит точно так же, как много лет назад, когда я поспешно высвободил свою ладошку из руки матери и отправился на поиски того самого мальчика с удивительными зелёными глазами из магазина мадам Малкин. Тогда я ещё не знал, что пройдёт долгих пять лет, полных жгучих обид и яростных оскорблений, разбитых иллюзий и носов, прежде, чем я по-настоящему найду его, моего Гарри. Он ерошит чёрную и белую макушки наших сыновей. (Джеймс уже давно умчался к друзьям, удостоив нас торопливым: «Пока, папочки!»). К нам подходят торжественно одетая, заметно волнующаяся Гермиона и сияющий, гордый Рональд. Их дочь Роуз хвастливо сообщает нашим мальчишкам, что уже успела выучить наизусть все учебники. Я закатываю глаза. Гарри и Рон беззастенчиво хохочут, а Гермиона внезапно краснеет. И вскоре дети уже машут нам из окна поезда. Поезда, который помчит их в новую, полную приключений жизнь, где уже не мы, а мадам Помфри будет врачевать их разбитые носы, коленки и сердца. — С ними всё будет хорошо, любимый, — шепчет мне на ухо Гарри. И я, как всегда, верю ему.