траурный какаду

Жюдит любит утренние смены и старается брать их как можно чаще. Она начинает в пять утра, освобождается в час и весь день остаётся в её распоряжении: можно сводить детей в парк, в зоопарк, или на речку, а если повезёт — на несколько часов застать мужа дома, прежде чем он заступит на ночную вахту. К тому же, начало дня редко выдаётся кровавым. Большинство жутких убийств в Джемроке, как выяснилось, происходит в промежуток с одиннадцати ночи до трёх утра. Ранее дежурство в основном состоит из патрулирования и работы с общественностью, что ей как раз по душе. Жюдит часто проводит добрую половину смены в непринуждённых беседах с рабочими, ребятами со стройки на углу и продавцами в магазинах, наслаждаясь сияющим в небе рассветом. Большинство из них не выказывают ей такого же почтения как коллегам-мужчинам, но уважают пистолет в её кобуре, чего ей вполне достаточно. В день, когда произошёл трибунал, Жюдит не дежурила с утра. Она не брала ранние смены всю неделю, потому что Жан сходил с ума и буквально разваливался на глазах. Сопровождая его в Мартинез, она подозревала, что является единственным в его жизни человеком с достаточно развитым инстинктом сопереживания. Кроме того, де-юре он являлся её начальником, и это всё усложняло, ведь сейчас она была не только его временным напарником, но и, косвенно, подчиненной, пусть даже он на два года моложе и они постоянно вместе зависали. Они вернулись из Мартинеза на закате, и Жан с головой ушёл в бумажную работу. Жюдит неоднократно предлагала помощь, на что он неоднократно отвечал резким отказом, посему она решила доложить Прайсу о недавней болтовне Гарри связанной с делом, это единственное что им доставалось вместо полноценных отчётов о ходе расследования. Она входит в кабинет как раз в тот момент, когда капитан вешает трубку. Он сходу прерывает её приветствие. — Они подстрелили этого засранца! — Какого засранца, сэр? — А ты как думаешь? — Прайс поджигает сигару и начинает раскуривать. — Твоего прежнего начальника, Дюбуа. Мино вздрагивает, замирая в дверях. — Он… убит? — Нет, всё ещё с нами, пока что. Она облегчённо выдыхает. — Они — это профсоюз? — Нет, нет… Я только что говорил с пятьдесят седьмым, их лейтенант, Кицураги, доложил по радио что полчаса назад возле гостиницы они попали в засаду организованную наёмниками из Уайлд Пайнс. Они вдвоём остановили «трибунал», так он сказал, и уложили всех троих. — Прайс на мгновение скрывается в клубах дыма. — Гарри словил пулю в ногу, но Кицураги смог до него добраться и, судя по всему, стабилизировать. Трое или четверо парней из профсоюза тоже мертвы. Пока это всё, что нам известно. — Боже, мы ведь только уехали, — говорит Жюдит и с замиранием сердца вспоминает, что именно она предложила вернуться домой. — Как это произошло? Среди густого дыма она едва может разглядеть профиль капитана. — Быстро. — Я скажу Жану. — Да уж, пожалуйста. — отвечает Прайс. — Чёрта с два бы я ему такое сообщал. Жюди тоже не хочет быть тем, кто принесёт эту весть, но в тоже время знает, что это должна быть именно она. Внутри всё сжимается от одной мысли. Все знают, как близки Гарри и Жан, вопреки всему даже сейчас. Она успокаивает себя тем, что ей не надо сообщать Жану о смерти Гарри. После ранения в ногу можно восстановиться, особенно учитывая тот факт, что его состояние уже стабильно. К сожалению, когда Мино спускается обратно в отдел, она замечает шокированных Мака и Честера, которые спешат к Жану из радиобудки Жюля. Она срывается на бег в надежде обогнать их, но громкий голос Мака раздаётся раньше: — Вик, ты слышал? Дюбуа словил пулю в Мартинезе. Мино подлетает к ним со спины, расталкивая как первоклассный нападающий, и врезается в стол Жана. Он смотрит на неё во все глаза, словно бродячий пёс, которого сейчас добивают ногами. — Что? — произносит он, фокусируя взгляд только на Жюди и совершенно игнорируя Мака и Честера, которые поглядывают на неё с болезненным любопытством. — Всё в порядке, — уверяет она, — он жив, состояние стабильное. Пуля попала в ногу. Жан закуривает, кажется, даже не осознавая этого. — Когда? Жюдит вздрагивает. — Только что. Около получаса назад. — Вы, вроде, только из Мартинеза вернулись, нет? — восклицает Честер. Она поворачивается к этим двоим, расталкивая в разные стороны. — Офицеры, возвращайтесь к своим делам, пожалуйста. Оба переглядываются, но слушаются. — Мои соболезнования вдове Викмар, — уходя, бросает Честер через плечо. Мино возвращается к Жану, притягивает ближайший стул и садится рядом, облокотившись на его стол. Он несколько раз проводит рукой по волосам, но так и не отводит её и просто подпирает голову; в другой руке крепко зажата сигарета, он раз за разом подносит её ко рту словно кислородную маску. — Жан, — прерывает тишину Жюдит, — мы не могли знать, что это случится. Он моргает, а затем трясёт головой, словно приходя в себя. — На хуй иди, МакЛейн, — кричит он вдогонку прежде, чем встречается с ней взглядом. — Что случилось? Кто подстрелил его? — Наёмники из Уайлд Пайнс устроили трибунал, так Прайс говорит. Они застрелили нескольких парней из профсоюза и зацепили Гарри. Он и Кицураги положили троих и отступили к «Танцам», думаю, так всё было. — Сколько убитых? — Трое или четверо членов профсоюза. Жан прикрывает глаза рукой. — Жюди... — Я знаю. — Это произошло сразу после того как мы уехали? — Послушай, — настойчиво продолжает она, хоть это и не в её характере, – возможно, наёмники специально ждали нашего отъезда, чтобы нанести удар. Во взгляде Жана читается сомнение. — Да брось, в этом есть смысл. Зачем им вступать в открытую конфронтацию с четырьмя офицерами вместо двух? Да и не могли мы там находиться двадцать четыре часа в сутки. — Мы должны были быть там, — шепчет он вымученно. — Мы всегда должны были быть там с ним. — Но он приказал нам уходить! Что нам было делать? — Жюдит колеблется, она не хочет обвинять Гарри в собственном ранении. Не хочет быть чересчур жестокой к бледной тени человека, у которого и так проблемы с головой и за которым она следила последние несколько дней. Это делу не поможет, к тому же Гарри, которого они знали, похоже, исчез, на время или навсегда, кто знает. — Я его… напарник, — отвечает Жан, с силой прижимая руки к солнечному сплетению. Жюдит молчит. Она знает, он хотел сказать «партнёр». Дело здесь совершенно не в работе. — Ты в порядке? Жан затягивается и кивает, хоть чёрта с два он в порядке. Его глаза блестят от слёз, и он беспомощно оглядывает участок, словно потерявшийся ребенок. — Хочешь поехать в Мартинез? — спрашивает она. Жан мотает головой. — Нет, если они уже по копам стрелять начали… Да и что мы можем сделать? Он не хочет нас видеть, да и не узнаёт вовсе, — он горько усмехается. — Уверен, что у Кицураги всё под контролем. — Звучало так, — поддерживает она. — Ладно, значит там есть хотя бы один человек способный вести расследование, — отвечает Жан более уверенно. Его плечи распрямляются, а на лицо возвращается привычное выражение. — Твою ж мать. Блядь. Это всё ужасно, и глупо, и ужасно глупо, как в этих чёртовых бульварных романах про Дика Маллена. Мино согласно кивает. Жан тушит сигарету в пепельнице на рабочем столе и протирает глаза. — Можем заехать ко мне, поужинаешь с нами. — Тебе не обязательно звать меня на ужин, — бормочет он. — Мы будем рады тебе. У Хьюго сегодня выходной, он приготовит пасту и соус. Кадык Жана подёргивается, словно он опять глотает непрошеные слёзы. — Я настаиваю. — добавляет Жюдит, потому что боится оставлять его одного сейчас. — Ладно, хорошо. Спасибо.

***

Всё время пока они едут к Мино, Жан молча курит одну за одной. Первоначальный страх вроде отступил, но он всё ещё выглядит бледным и болезненным. Жюдит, отчасти, разделяет его чувства. Безусловно, её тревога за Гарри несколько иного рода, но любому порядочному копу больно осознавать, что они покинули место происшествия за несколько минут до перестрелки, что они оставили свой пост, и теперь улицы залиты кровью мирных жителей. В её небольшом одноэтажном доме резвятся двое малышей, они рады видеть Жана, ведь он всегда играет с ними, когда приходит в гости. Однако сегодня он сразу направляется в гостиную и без сил валится на диван, словно воля к жизни покидает его. Детей это, похоже, не заботит; они носятся вокруг него, пытаясь украсить его лицо и пиджак разноцветными наклейками. Жан позволяет им. — Ты в порядке? — спрашивает Жюди. Он кивает с закрытыми глазами. Один из малышей лепит яркую наклейку в форме банана поверх знака отличия РГМ на его рукаве. — Ладно, — отвечает она, направляясь на кухню к Хьюго, который помешивает соус в кастрюле на плите. По столу разбросаны продукты, которые стоило бы убрать. Она не хочет обращать на это внимания, просто обнимает его со спины и прижимается к плечу. Хьюго отвлекается на секунду и целует её в макушку. — Плохой день? — начинает он. Она звонила ему из участка сообщить, что Жан присоединится к ним за ужином, но не вдавалась в детали. — Стал таковым под конец смены. Гарри подстрелили, сообщение поступило как раз, когда мы собирались расходиться. — Вот оно что, — говорит Хьюго, и детали мозаики складываются воедино в его голове. Он единственный, кому она говорила, что застала Гарри и Жана in flagrante delicto (1). — Полагаю, ранение не смертельное? — Нет, пуля попала в ногу, — отвечает она, а затем умолкает, опуская подробности. Ему незачем знать, насколько она сама была близка к подобному исходу. — Что ж, и то хорошо. — Он протягивает ей деревянную лопатку, предлагая попробовать соус. Жюдит одобрительно кивает. — Думаю, готово, в самый раз. — Он выключает конфорку. — Знаешь, я очень рада, что хотя бы один из нас не работает в полиции. — А я-то как рад, — с улыбкой замечает он. Она смеётся и сжимает его плечо. — Жан, он… ему тяжело приходится, — Жюди старается говорить как можно тише. Дети в гостиной шумят и хихикают, и она надеется, что шум приглушит их разговор. — Представляю. — Он отворачивается к раковине, чтобы наполнить вторую кастрюлю водой, а затем шепчет через плечо (в его тоне слышится крайнее смятение): — Так он… влюблён в того парня? Жюдит колеблется, но всё же отвечает: — Надеюсь, что нет. Ради его же блага.