Две равно уважаемых семьи В Вероне, где встречают нас событья, Ведут междоусобные бои И не хотят унять кровопролитья. Друг друга любят дети главарей, Но им судьба подстраивает козни <…> Уильям Шекспир «Ромео и Джульетта»
Лето 1564-го года выдалось знойным. Ближе к полудню воздух становился плотным, вязким, как будто на улицы Вероны вылили кипящую ртуть. От земли поднималось полупьяное марево, пыль норовила залезть в глаза, дыхание то и дело перехватывало — солнце требовало отдать последнюю влагу, даже ту, которая содержится в груди человека, в прохладных родниках его живой души. — Чтоб их черт побрал! Как они мне надоели! — вытирая лоб тряпкой, сказал Эскал, князь веронский. — Даже в такую жару баталии устраивают! Кучер! Давай в сторону Тибальта и Меркуцио, да побыстрее! И вы, ребята, скочите быстрее, разнимите их! Мне кровопролития сегодня не нужны! Повозка свернула в сторону моста Понте Пьетра. Там над рекой, над границей жизнью и смерти, танцевали со шпагами Монтекки и Капулетти. Они решали, кто сегодня отправится в холодное царство Аида, а кто еще ненадолго задержится в этих жарких краях. В целом, любой исход для них был благоприятен. Но не для Эскала. Фонтаны, питаемые реками крови, он явно не хотел устанавливать в качестве основных достопримечательностей своего города. — Отец Артемио, собственно, по этому поводу я Вас и пригласил. Я слышал о чудесах, которые Вы сотворяете с людьми. Мне говорили, Вы спасаете всех от проклятия уныния и внушаете каждому радость и веру в себя! Скажите, а сможете ли Вы изгнать демонов из представителей двух враждующих кланов? Монтекки и Капулетти ругаются как кошка собакой. И никто даже не помнит, откуда пошла эта вражда… «Отец Артемио» резко перевел взгляд на герцога и моргнул так, словно бы сказал этим, что полностью уверен в будущем результате. — Будьте спокойны. Я и не таких бесов вытравлял из прихожан. По правде говоря, Артем Стрелецкий совсем не мог понять, как он оказался в ренессансной Вероне. Более того — он считал, что история про две равно уважаемых семьи, что ведут междоусобные бои и не хотят унять кровопролитья, — романтическая чушь, эротический бред человека, который только-только вышел из закостенелого Средневековья. Но тут выяснилось, что пьеса основана на реальных событиях… Даже интересно, предполагал ли сам Шекспир, что ее перепишет психолог, точнее, духовник из двадцать первого века Артем… Артемио Стрелецкий? — Хорошо-о! — довольно сложил руки на животе герцог. — Вы же из Московии, я правильно все помню? — Все верно… — усмехнулся Артемио. Ему, гражданину Российской Федерации, говорить о какой-то Московии было крайне забавно. — Не к моей чести будет сказано, но я совсем не знаком с православной традицией. Вы не поделитесь методикой своего, так скажем, врачевания душ? — О, я провожу опасные экзорцистические ритуалы. Они никому не нравятся. В первую очередь, бесам, что сидят внутри человека. Каждый раз во время ритуала так и рвутся наружу — а вырываясь, попадают кулаком мне по носу! — Вы о чем? — Да так, ни о чем. В общем, Вы сами сейчас все увидите. На мосту зацокали копыта герцогских лошадей. Кони окружили дуэлянтов и заржали над их глупостью и непомерным пылом. — Это вот эти три удальца? — указал пальцем Стрелецкий. — Да, они… Но, конечно, в общей сумме их намного больше. — Ничего, мне будет достаточно и одного, чтобы запустить цепную реакцию… Вы же уже знаете, что такое цепная реакция? Эскал недоуменно похлопал глазами. — Не берите в голову. Так в Московии называют благодать Святого Духа, которая, пребывая в одной душе, начинает пребывать в душах его родственников. Князь посмотрел на отца Артемио так, как будто проникся к нему глубочайшим уважением. Он подумал: «Вот это да! А говорят, что православные священники не знают толка в богословии!». Повозка подъехала на место дуэли. Герцог выполз из нее, тяжело вздыхая. Артем Стрелецкий вышел следом, непринужденно огляделся по сторонам и, как только встретил глазами двух скандалистов, натянул неестественную улыбку. — День добрый! — сказал он. Герцог, в свою очередь, не поприветствовал бойцов. — Это отец Артемио… из Московии. — представил он своего гостя. — Раз уж я не могу с вами, бестолковыми, разобраться, то пусть с вами побеседует профессионал. — Прочтет над нами чудодейственные еретические молитвы, и мне сразу перестанет хотеться убить этого паршивого Монтекки? Наивно! — заявил Тибальт. — Ты мне дерзить смеешь, Тибальт? Опомнись! Язык тебя до плахи доведет! — Уж лучше плаха, чем нравоучения от этого схизматика. Тибальт чуть было готовился демонстративно отвернуться, но отец Артемио ловко перехватил разговор: — Согласен, я тоже был бы не в восторге, если бы меня пытались усмирить, поставив на колени перед чужаком. Но и вы поймите меня, мне нужно с вами поговорить. Не потому, что я такой чувствительный, сердобольный человек, который желает всем мира и страдает, видя, как вашу душу раздирает огонь ненависти. Честно говоря, на ваше духовное будущее мне вообще глубоко плевать. Если ваша злоба приведет вас в ад, это будет не моя забота. Моя забота — вернуться домой, в любимую обитель, в которой есть растворимый кофе, интернет и пятиминутный доширак. Но, кажется, если я не исполню свой миссионерский долг в этой адоподобной Италии, будучи одетым в… — Артем принюхался к плечу, — вонючую сутану, Господь проклянет меня на вечные муки в этом диком средневековье. Вы что, желаете мне такого зла? Возникла немая сцена. Каждый, кто находился в этот момент на мосту, понял из слов отца Артемио лишь половину. Тем не менее, его пламенная речь заставила всех участников пьесы испытывать к нему необъяснимую симпатию. А пока все молчали, Стрелецкий быстро оценил взглядом каждого присутствующего. Он прикинул, кто здесь, собственно, кто. С Эскалом и Тибальтом он уже имел честь познакомиться. Оставалось узнать двоих — Меркуцио и Ромео. Меркуцио нетрудно было угадать по его запыхавшемуся виду и недоброжелательным глазам, стреляющим сторону банды Тибальта. А Ромео выдавал его растерянный, но удовлетворенный взгляд. Юноша, который только-только связал судьбу с семейством Капулетти, был рад, что кровопролития, к которому шло дело, не случилось. Артем внезапно бросил: — Кстати, Ромео, а ты и вправду хорош собой! Как настроение у твоей женушки? По его мнению, такая провокация заставила должна была заставить хоть как-то зашевелиться этих истуканов. Меркуцио перевел взгляд с неприятелей на доброго Ромео и дружески толкнул его в плечо. — Ромео, ты что, женился сегодня? Ромео забегал глазами и нахмурил брови. Но Артем Стрелецкий вновь перехватил разговор: — Ага, причем он отхватил себе в жены его кузину! — указал он большим пальцем на Тибальта. — Красавчик, да? — Это так??? — чуть ли не зарычал Тибальт. Ромео занервничал: — Отец, как вас там… Откуда вы все знаете? Вам отец Лоренцо рассказал? — Бросьте! Оставьте подозрения насчет несчатного Лоренцо! Меня сам Господь, — набожно поднял он взгляд к небу, — наделил даром провидения. — Что ж ваш дар провиденья нарушает тайну исповеди и венчания! — А вот так у нас, у православных… — Ромео! — закричал Тибальт. — Ты вшивый пес! Крыса! Змея, приползшая в постель к моей сестре, чтоб навредить ей и всем Капулетти! Ты думаешь, я не раскусил твой план? Приблизился к нам, чтоб навредить! Ты дрянь, грязное пятно на нашем роде!.. Его я смою кровью. Ромео, коль есть тебе хоть капля достоинства, сразись со мной! Герцог приблизился к отцу Артемио и возмущенно затараторил: «Святой отец, я не для того Вас звал! Они же сейчас переубивают друг друга!». Но Артемио не обратил на него никакого внимания. В этот момент он чувствовал себя безумным сценаристом, что заигрался со своими персонажами. — Тибальт, а Вы знаете, что по статистике наиболее часто о достоинстве толкуют те, у кого маленький размер того самого достоинства? — сказал он. Тибальт, который уже нацелился убить Ромео, сильно опешил. Если бы он — как тот, кого прозвали Кошачьим Королем — был действительно котом, то сейчас бы он дрогнул ушком и принял напряженную охотничью позу. Ведь цель для убийства у него появилась другая. — Священник! Ты хоть думаешь, что говоришь? — зашипел он. — Ты понимаешь, что нанес мне оскорбление? Я проткну тебя насквозь и даже не посмотрю на твой крест и твою сутану! — О, я буду только рад с Вами подраться, — спокойно ответил Артем. — Давайте так: мы с Вами устраиваем честный поединок — прямо как вы любите! — но не на шпагах, а на тренировочных палках. Увы, фехтовать я учился лишь по фильмам, которые смотрел в детстве, так что в этом деле я полный профан, уж точно не равный Вам противник. Поэтому если Вы убьете меня в первые же пару секунд, Вы нисколько от этого не выиграете. Только покроетесь позором как человек, который упивается победой над слабым и беззащитным монахом. И я очень сомневаюсь, что великие носители фамилии Капулетти будут гордиться родством с Вами, убийцей Божьего человека. Тибальт неуверенно закачался на месте. — Тогда это по-твоему честный поединок? — Да. Это пари. Смотрите, если в ходе поединка я повалю Вас наземь, то вы ровно на год оставляете семейство Монтекки и не лезете с ними в бой. А если вы меня одолеете, я сам брошусь на Вашу шпагу. Все на мосту громко ахнули. Священник, способный на самоубийство! Ума не приложить! Но Артем Стрелецкий знал, что он делает. Он собирался заболтать Тибальта прямо во время поединка и был уверен, что это поможет ему выиграть. Более того — он считал, что его победа обязательно положит конец вражде между двумя семьями. Если навечно, то хотя бы на долгое время вперед. Уж точно не на один год. Про год он брякнул только для того, чтобы требование к Тибальту не выглядело совсем уж трудно выполнимым и чтобы он наверняка на него согласился. — Ну что? Условия Вас устраивают? — спросил Артем. — Если что, умру от Вашей шпаги, как Вы того изначально и хотели… — Устраивают, — неподвижно прорычал Тибальт. Артем развернулся к князю и проговорил: — Ваша Светлость, не могли бы вы достать из кареты тренировочные палки? В глазах Эскала слабо блеснуло озарение. Он наконец понял, зачем отец Артемио попросил подготовить детские палки для фехтования прежде чем выдвигаться на сеанс просветительских бесед. Но Эскал ничего не ответил священнику. Он сделал незамысловатый жест своей прислуге, и та принесла волшебные инструменты, которыми духовник собирался выбивать всю дурь из головы противника. Соперники взяли по палке и встали в удобную позу. — Тебе не устоять, священник, — сказал Тибальт и накинулся на отца Артемио. Они скрестили свои импровизированные шпаги. Вот тогда Артем пустил в дело свое главное оружие — слово. — Какая удивительная самонадеянность! А главное как вам хочется ее демонстрировать! Аж троих за полчаса захотели уничтожить! Неужели в Вас говорит Ваша… неуверенность? — едва отбиваясь, успевал говорить Артем. — Каждый, кто смеет усомниться в Вашем достоинстве, вызывает жажду убивать… Боитесь разоблачения? Хотите устранить любого, кто заметит в Вас то, за что Вы сами испытываете неимоверный стыд? — Заткнись и дерись со мной как мужчина! — закричал Тибальт и еще более одичало набросился на Артема. — Я и так дерусь как мужчина… Не испытываю никаких комплексов по этому поводу. Природа наградила меня всем, чем нужно… Если хотите, могу даже проиллюстрировать. — Ты треплешься как баба, а не дерешься! Что ты мне проиллюстрируешь? — Весьма приятные подарки физиологии. Тибальт ненадолго отстранился от Артемио. В его глазах читалось выразительное: «Ты дурак?». — А вот Вы, кажется, и вправду помешались на своей маскулинности. В моих краях такое помешательство называют токсичным, — подметил Артем. — Какая разница, как у вас его там называют! Я чту традиции своей семьи, и это правильно. В отличие от тебя, я хочу быть достойным человеком! Достойным моей фамилии и моего отца! — А, то есть Вы себя таковым еще не считаете? — Артем спросил с насмешкой. Тибальт сначала промолчал, а потом резко ударил Стрелецкого в живот. Тот упал на одно колено и сдержанно промычал. — Та-а-ак… — сквозь зубы процедил он. — Кажется, у кого-то засела детская обида на родителя… — Что ты несешь? Какая обида? Ты меня считаешь слюнтяем?! Я не мальчишка, чтобы на что-то обижаться! — Мальчишка-мальчишка… — беззлобно усмехнулся Артем. Как психолог он понимал, что все мы просто увеличившиеся в размерах дети. Но Тибальт воспринял это как новое оскорбление. И жестоко шарахнул священнику по ключице. Артем снова стерпел. Но в этот раз он поднял голову и улыбнулся. Он посмотрел на Тибальта так, как будто сам подготовил для него решающий удар. Гораздо более болезненный, чем те два, которые Тибальт нанес ему палками. Артем собрал все силы в кулак и выпрямился. Вместо того, чтобы выйти из боя неудачником, он героически поднялся как Геракл, взявший на свои плечи весь небосвод. Он вырос перед Тибальтом как тень, как божество, как высокая, почтенная фигура отца. Он нахмурил брови, выставил голову вперед и глубоким басом, по-командирски громко проговорил: — Какой же ты слюнтяй! Мне стыдно за тебя! Стыдно! Удивительно, но все мышцы на лице Тибальта в этот момент нервно дрогнули, а плечи сжались и рефлекторно поднялись вверх. — Ты меня позоришь! Ведешь себя как баба! — продолжал Артем. — Глаза б мои больше тебя не видели! Неужели ты думаешь, что ты достоин этой фамилии? Даже дети из семьи Монтекки ведут себя достойней! Ты видел, как дерется Ромео? Хорошо дерется! Не хнычет, как ты! Может, я заберу его к себе домой, а сам отдам тебя паршивым Монтекки? Пусть настрадаются с тобой, как я! Они это заслужили! А такого горя не заслуживаю! Для убедительности Артем огрел Тибальта палкой по плечу. Но Тибальт не ответил на удар. Он стал пялиться в брусчатку и поджал губы, едва сдерживая слезы. — Дерись как мужчина, слюнтяй! Или лучше на тебя сразу юбку надеть? А? Стрелецкий ударил еще раз. Тибальт снова не ответил. Зато теперь Артем услышал легкое хныканье. Тибальт заплакал. Он закрыл ладонями уши и под тяжестью полученных оскорблений медленно опустился на землю. Артем незаметно подсел к нему. Тибальт не обратил на него внимания. Он неотрывно смотрел в одну точку, но при этом куда-то далеко-далеко вперед. Туда же посмотрел и Артем. Он посмотрел в его детство… Отец Тибальта, которого звали Бернардо, в очередной раз пришел домой пьяный. Он уже долгое время был сам не свой. Пару месяцев назад он сражался Марко из семьи Монтекки и проиграл. Но не умер. Вместо того, чтобы дать Бернардо умереть с честью, Марко решил оставить ему жизнь. А потом еще хвалился перед всей Вероной своим великодушием. «Эти Капулетти сражаются как сосунки», — говорил Марко. А все в округе хохотали… Бернардо тяжело переживал этот позор. Он хотел бросить новый вызов Марко, но его останавливал страх еще раз обесславить свое имя и будущее своих детей. Единственная надежда у него была на Тибальта. Бернардо мечтал его воспитать достойным мужчиной, способным дать реванш всем паршивым гадам из Монтекки. Потому Бернардо взялся за его обучение. Но, к сожалению, все уроки фехтования он вел в нетрезвом виде. Иными словами, в моменты, когда ничего в этой жизни его не радовало… «Да что ж ты тряпка-то такая, а? Дерись нормально, а не как баба!» — кричал отец в пьяном угаре и брал Тибальта за шиворот, как кота за шкирку. «Да-а, похнычь мне еще тут! Слюнтяй! Хочешь опозорить меня еще сильнее? Хочешь, чтобы я стыдился тебя? Я стыжусь! Ромео и Бенволио вырастут и уничтожат тебя! Уничтожат! Из-за тебя прервется род! Из-за тебя!». Тибальт в такие моменты чувствовал себя самым ненужным и ужасным сыном на свете. В нем кипел стыд, подстегиваемый колким чувством ненависти к детям из дома Монтекки. Он злился на них за то, что они лучше. Точнее, за то, что отец считал, что они лучше… Но с главной бедой ему только предстояло встретиться. Однажды отец напился как никогда прежде. Бернардо считал, что его нынешняя жизнь — это ошибка, фикция, то, чего не должно было быть после поражения. Одно ее наличие, которое он допускает, — следствие его трусости, нерешительности. Позор, который порочит семью. И в одну из ночей Бернардо понял, что пора эту жизнь остановить. И вскрыл себе вены. Тибальт прибежал в комнату к отцу утром и увидел его окровавленным. Невозможно передать, что в тот момент он испытал — он, мальчик, которому исполнилось всего лишь десять лет. Тибальт сидел тогда на коленях у кровати, где лежало тело отца, и думал, что папа так поступил из-за него. В его ушах звенели обвинения, полученные накануне: «Тряпка!», «Слюнтяй!», «Я стыжусь тебя!», «Из-за тебя прервется род!». Но плакать он себе не позволял. Тибальт чувствовал себя виноватым за слезы, из-за которых он показался отцу недостойным сыном, и больше их в своей жизни не допускал. После похорон он стал тренироваться день и ночь. Боль от потери отца осталась кровоточащей, незаживающей раной на его сердце. Все годы он мечтал ее залатать и доказать призраку отца, что он достоин. Что он способен дать реванш всем Монтекки. Ради этого он убил и Марко, и Карлоса, и Умберто… — Но отца к жизни так и не вернул, — заключил Артем, опередив мысль Тибальта, которую он, впрочем, не посмел бы произнести. Тибальт поник головой еще сильнее. — Тебе сложно было принять смерть отца, я понимаю, — продолжил Артем. — Ты думал, что если отмотаешь время назад и докажешь, что ты можешь биться смело и не плакать, отец не вскроет вены. Но проблема в том, что отец их вскрыл. Он умер. И не воскреснет. Ему ты больше ничего не сможешь доказать. И ты знаешь об этом... Так кому ты всю жизнь что-то доказываешь? Тибальт немного поразмыслил и зашевелил губами: — Себе. — А разве ты себе еще не доказал? Ты убил многих из Монтекки. Неужели стоит ли убивать еще? — Они лучше… Я ненавижу их за это… — «Лучше», «хуже» — это странные категории. В них нет конкретики. Отец тебя любил, несомненно. И, сравнивая тебя с Ромео и Бенволио, он хотел побудить тебя на свершения. Он делал это из любви к тебе! Пускай таким неумелым и калечащим способом… Родители не всегда находят правильный подход к своим детям… Уж я-то как никто другой об этом хорошо знаю… Артем тяжело вздохнул, вспомнив и о своей судьбе, но сразу же вернулся к Тибальту. Он приблизился к нему и посмотрел в глаза: — Так подумай, мог ли отец, желающий тебе всего самого хорошего, пожелать тебе мучиться и проводить жизнь с грызущим изнутри чувством вины? С тем же чувством, от которого страдал он сам? — Но я же это заслужил… — Чем? Неуспехами в десять лет?.. Тибальт… Взгляни на этого милого черноволосого мальчика с доверчивыми глазами. Представь, что он — это не ты. А допустим, твой сын. Ты бы обвалил на него ответственность за то, что сам проиграл в поединке? Тибальт покачал головой из стороны в стороны, показывая «нет». — И твой отец не хотел этого делать. Ему было просто очень больно. Он хотел выплеснуть куда-нибудь свою боль. К сожалению, под рукой оказался ты — главный смысл его существования. Смысл, от которого он требовал многое. Но главное, что требовал, это продолжения рода. Артем сделал паузу и взял за плечо подопечного. — Тибальт, ты должен жить. А не умирать от чувства стыда, от которого умер и он. — Но я ведь не собирался умирать… — Зато твои мучения прогрессировали с каждым новым убитым из Монтекки. Не сейчас, а лет через пять, десять — ты пошел бы по следам отца. Ведь Монтекки рано или поздно закончились бы. А твоя боль себя бы не исчерпала… Может, сейчас самое время ее отпустить? И перестать бороться с призраком злобного Марка, пытаясь угодить призраку отца? Артем взглянул на Ромео и без слов подозвал его к себе. Ромео неуверенно сделал два шага навстречу к ним. — Посмотри на Ромео — красавец мужчина, твой новый шурин, — сказал Артем. — Влюбился без памяти в Джульетту, готов был лезть драку, лишь бы кровопролитий не было, лишь бы вражда прекратилась. Братом тебя назвал. Похож ли он на Марко? Тибальт вновь помотал головой, изображая «нет». — А Бенволио? Он вообще стоял в стороне. С самого начала пьесы. Когда началась драка между слугами, он всех разнимал. Хотел, чтоб вражда прекратилась. Похож ли он на Марко? Тибальт ответил так же. — А Меркуцио, если я не ошибаюсь, вообще не из дома Монтекки. Правда ведь? — Так точно, — скрестив руки на груди, сказал Меркуцио. — Я родственник князя. — Тибальт, ты видишь здесь того, кому ты столько лет мстишь? — еще раз уточнил Артем. — Не вижу. — А что бы ты хотел сейчас сделать больше всего? Тибальт осмотрел всех исподлобья как маленький забитый котенок. — Извиниться… — промяукал он, а затем прильнул к Артему и тихонько шепнул: — Как думаешь, они простят? — Давай спросим, — смело ответил тот. Тибальт приоткрыл дрожащие губы, чтобы произнести заветные слова прощения… но так и не сумел выдавить из себя голос. Артем решил ему помочь. — Ромео, ты простишь Тибальта, если он попросит прощения? — Конечно, — улыбнулся Ромео. — Бенволио, а ты? — Коли попросит, то прощу, — пожал плечами Бенволио. — Меркуцио? — Честно говоря, я просто хотел подраться. Тибальт уже осточертел своим высокомерием, я хотел его проучить. А так, в целом, мне до него дела нет. Если он перестанет ругаться с моими друзьями, то, конечно, прощу. Артем сказал Тибальту: — Вот видишь. — Вижу… Тибальту понадобилось еще несколько секунд, чтобы уложить у себя в голове все, что сейчас произошло. Он еще раз вспомнил отца, его упреки; слова Артема о том, что мертвых не воскресить; оценил взглядом ни в чем не повинных Монтекки… И потихоньку начал вставать. Его движения слегка уродовала нервная судорога; дрожь в конечностях лишала равновесия… Но Тибальт все равно находил в себе силы подниматься. И вот что удивительно: находя их, он чувствовал, как радует отца — отца, который так мечтал, чтобы Тибальт был сильным и превозмогал все трудности, которые могут возникнуть между ним и семьей Монтекки. А сегодня главной трудностью в жизни Тибальта оказалось прощение. Он наконец встал и, бессильно качаясь на месте, заявил: — Меркуцио, Ромео, Бенволио… Простите меня за все беды, что я причинил вам и вашим близким… Вы ни в чем не виноваты… Виноват перед вами я. Эти трое переглянулись между собой, о чем-то зашептались и вскоре подошли к Тибальту. Каждый из них поочередно похлопал нового друга по плеч и лично сказал ему что-то, что накопилось за долгие годы вражды. Однако в этом «что-то» не было ничего злого. Разве что немного ироничного, язвительного… Но при этом очень-очень много доброжелательного. А отец Артемио после проделанной работы стоял в стороне, сложив руки в замок, как самый настоящий священник. Картина, полная нежности и радости от зародившейся дружбы, его умиляла больше всего на свете. Он смотрел на нее и смотрел. И так бы провел еще целую вечность. «Все у них будет хорошо» — подумал он…И как по волшебству растворился.
***
Противный треск больничной лампы пробудил Стрелецкого ото сна. За окном дождь настукивал грустную мелодию. Стены перед глазами плыли. Каждый элемент палаты вливался в общий поток бессвязных галлюцинаций. После самоубийства Елены Петровны Сайко, матери Николая Леонида, Артем попал в лечебницу. Его состояние было похоже на коматозное, однако врачи уверяли, что Стрелецкий находится в сознании. Они диагностировали ему депрессивное расстройство. И говорили, что он просто не хочет просыпаться. Не хочет возвращаться в мир. Так оно и было. Артем слышал каждого, кто к нему приходил. Он внимал и проникновенной исповеди Даши, и псевдопсихологическим бредням Матвея, и ворчанию Ромы, и мольбам Леры… Но ни сил, ни желания им отвечать у него не было. А сейчас он почему-то проснулся. Артем осмотрелся по сторонам — никого. Только лишь серые стены, колышущиеся занавески и запах медицинского спирта. А рядом на тумбочке — открытый томик Шекспира на первой сцене III акта «Ромео и Джульетты» и тюбик красной помады, которой обычно пользуется Катя. Артем дрогнул уголком рта. Он подумал: «Так вот кто читал здесь эту лабуду и навевал мне эти идиотские видения». И хотя эта мысль была сварливой, именно она заставила Артема взять в руки книжку. И как только Артем это сделал, в его душе загорелась необъяснимая надежда. Он как ребенок поверил в то, что после его разговора с Тибальтом сюжет «Ромео и Джульетты» чудесным образом изменился. Что вместо смерти двух влюбленных в конце теперь прописан пир в честь примирения семей. Затаив дыхание, Артем пролистал пьесу к самой последней сцене… Но увы. В трагедии остались неизменными известные шекспировские строчки:«Но повесть о Ромео и Джульетте Останется печальнейшей на свете»
Артем провел пальцами по этим строкам. Положил книгу раскрытой себе на грудь. И выдохнул отчаянное: «Как жаль».