***
Дазай сидел перед единственным окном в комнате, предварительно окно было распахнуто настежь. Карим глазам, уже давно лишенных души, показывали себя молчаливые звёзды и кроны грозных деревьев. Далёкие звезды манили к себе, а деревья казались странной преградой тому. Его руки сложены в молебном жесте, а из уст лилась самая искренняя молитва, что когда-либо доводилось слышать самому Господу Богу. Юноша просил о успокоении его души и тела, просил о счастье и понимании внутри семьи, пусть и не считал этих людей семьёй. Дазай каялся в том, что не любил своих родителей, каялся в том, что молится о них из-за наставлений былой гувернантки, да и каялся в том, что в его голове жили гнилые мысли, что пожирали изнутри. Но его исповедь так же не была лишена и мольбы о прощении. — Дорогой Господь, лишь с тобой могу быть честен, и я каюсь в том, что не честен с другими! Но не даётся мне жизнь сладкой, если люди ходят вокруг злыми на меня, как в этот раз, — Дазай сделал паузу и покрепче сжал руки, — Господь, если я буду честен, то они будут оскорблены, ведь я не думаю о них ничего хорошего! Я не считаю их достойным того, чем они владеют, ведь их натуры гнилы и грешны! Господь, я каюсь в том, что так сильно придался самолюбию, — колени уже начинали болеть, поэтому дальше молящийся говорил быстрее, но не менее искренне, — я буду стараться изо всех сил, но молю тебя Боже, проведи меня по этому трудному пути. Стань наставником моим, я буду прилежен и послушен, но помоги мне. И проведи по пути моего друга, проведи его в лучшую жизнь. Слова тонули в густой ночи, вырывались из окна и стремились ввысь, туда, где по верованиям людей находится Бог. Казалось, что природа вокруг привыкла к вечерним молитвам юного наследника Мори, всё вокруг затихало и давало ему погрузиться в молитву с головой, дабы она была более искренней и исходила прямо из души. Но на самом деле, сам Дазай настолько погружался в молитву, что не слышал мелодию природы, что заявляла о себе. И эта ночь была превосходна, небосвод не скрывали тучи, сверчки трещали о своём, а те самые кроны грозных деревьев слились в танце с ветром. Где-то вдалеке лаяли псы на котов, которых в их городе было не мало, а откуда-то доносились крики какой-то женщины на мужа, что вновь перебрал алкоголя. Молился юноша каждую ночь, в отличии от своих родителей, в конце каждой молитвы он добавлял, что будет терпелив и просил Бога его наставничества в предстоящем пути во взрослую жизнь. Хоть и в следующую ночь он просил Господа простить его дерзость, ведь у Него явно есть более стоящие и важные дела, но в его душе оставалась надежда и вера в то, что Бог услышит именно его молитвы и поможет именно ему. Исповедь подошла к концу, а если быть точнее, исповедь неполноценного человека, ведь Дазай не считал себя таким как остальные, что-то его отличало ото всех, он это понимал, но не знал, что конкретно. И про его неполноценность твердили все родные, от чего-то они проводили между ним и событиями в Садоме и Гоморре параллель, возможно, что и по этой причине господин Мори отобрал у своего сына свою фамилию. Твердый матрас казался, как никогда ранее мягким, а голова, на удивление, была лёгкой. Все те дурные мысли о Садоме и Гоморре, самолюбии и всему прочему отошли на второй план, вязкая ночь их поглотила без остатка. Впервые за долгое время юноша уснул тихо и крепко, это можно счесть добрым знаком, ведь вдруг ласковые руки Бога дошли до жизни Дазая? А вот родители юноши очень долго бодрствовали, их разговор на повышенных тонах мешался со всеми остальными звуками ночи, поэтому им никто не придавал значения.***
На утро юноша чувствовал себя как никогда настроенным на изменения. Первым делом, он решил попросить у матери и отца прощения за вчерашний день, за тот ужасный проступок. Проступок, после которого его родственники не постеснялись прозвать его дурными словами и после отчитать супругов Мори, но сам Дазай об этом не знал. Он знал лишь о том, что видел и слышал сам, а тогда участие в оскорблении его личности принимала лишь его мать. Сборы не заняли много времени, но перед самым выходом юноша решил, что нужно бы привести волосы в порядок. Копна каштановых волос очень редко встречалась с расчёской, поэтому эта минутка избавления от гнезда сопровождалась ворчанием от предоставляемой боли. Окончив с этим делом, Дазай направился на первый этаж поместья. И на самом деле, он не знал как выглядит сейчас, ведь не смотрел в зеркало, но очень надеялся на то, что выглядит опрятно. Завтрак проходил в отдельной комнате, в которой никогда не было гостей, ведь их было принято встречать в банкетном зале. Посреди комнаты стоял длинный деревянный стол, в конце которого всегда сидели мать с отцом. У дальней стены стоял камин, он был меньшим среди всех комнат, а с потолка свисало небольшое паникадило. На пороге, что вел в саму комнату, Дазай остановился, в его голову ворвались мерзкие сомнения, но их остановил голос матери, что вторил его имя. Её голос придал сил и уверенности, хоть и звучал тот не «по-матерински». — Мама, отец! Простите меня, простите! Мне так жаль! — юноша упал на колени, его и правда распирало чувство вины изнутри, но он всё ещё не понимал отношение родителей к нему. — Осаму, поднимись на ноги, — голос отца так же был лишен «родительского тепла», его тон был более схожим на приказной, ослушаться было нельзя, — посмотри на меня. И Дазай, боясь гнева отца, сделал так как ему было велено. Он посмотрел мельком на лицо матери, но та молчала и была серьёзна, юноша невольно сжал кулаки. — Да, отец? — голос предательски дрогнул, тем самым позабавив старшего. — Дазай Осаму, этим летом, то бишь уже завтра, в качестве наказания за твой омерзительный поступок, ты отправишься в летнюю школу и пробудешь там до самого конца, — на лице мужчины, что был полной копией Осаму, но более взрослой, отобразилось ликование и чувство превосходства. — Но отец! Как же. — в ладонь впились собственные ногти, — я же никогда не был в школах! Мам, скажи ему что-то! — Осаму, мы с твоим отцом вместе пришли к этому решению. Ты заслуживаешь этого наказания, ведь то, что сделал ты вообще простить нельзя. Так будет лучше и тебе, и нам с отцом, — когда-то раньше этот голос был самым родным и самым теплым, а сейчас слыша его хотелось съежится где-то в уголке и спрятаться от всего мира. И в этот момент мысли в голове Дазая выстроились в идеальные стопки и ряды, они были ясны, как июньский день. Он понял, что его отец более самолюбен, чем он сам. Понял, что тот отвернут от Бога и действует лишь во благо себе. Только сейчас, Дазай осознал всё то, что делал его отец раньше. Мори Огай желает властвовать над собственными женой и сыном. Да, теперь Осаму уверен в том, что это не его семья. Мать не заступилась за него, хотя клялась, что будет всегда на его стороне. Женщина она слабая, не знает себе места и достоинства, полагается лишь на мужа, а самостоятельно никто и ничто. В свою очередь Огай позволяет себе пользоваться этой наивностью жены. Таких людей не назовешь семьей, нет. Теперь Дазай не будет молить Бога о душах, что отреклись от Бога. Он не будет каяться в том, что не любит их, ведь те не заслужили его любви. Не заслужили любви и Господа Бога. Возможно, такая ясность была обоснована обидой, что затаилась ещё давным-давно и сейчас стала столь весомой, что стало трудно её подавлять. А может и из-за того, что Дазай и впрямь был избалованным юношей. И Дазай был рад тому, что не носит фамилию семьи, и то, что проведет лето вдали от собственного дома, что домом не являлся. Дом перестал быть домом ещё давно, семья перестала быть семьёй в тот же час, но понял он это лишь на 16 году жизни. Его единственным спасением оказался Бог и былые наставления гувернантки, что была ему единственным другом на протяжении многих лет. — Осаму, ты витаешь в облаках, иди есть, — голос отца стал мерзким, его не хотелось слышать, — послушай, мы с Юко правда считаем, что так будет лучше. Или ты не веришь своим родителям? Это же так перечит твоей вере, — Огай прервался от легкого толчка в бок, — Юко, ты передумала? — мужчина приподнял бровь и с нескрываемым негодованием посмотрел на жену. Под таким взглядом сломался бы и самый стойкий. — Нет, Огай, просто дай мальчику всё понять самостоятельно. — Хорошо, отец. Хорошо, мама. Я вас понял, так и правда будет лучше, — чистая ложь давалась легко, так будет и правда лучше, — пойду собирать вещи, — юноша посмотрел в сторону служанки, что постоянно носилась вокруг него как курица наседка, — Элизабет, пройдем со мной, поможешь собраться. — Хорошо, господин Дазай.***
Рождество. Осаму 12 лет, он как и все мальчишки его возраста с нетерпением ждёт праздника. Он только вернулся с прогулки со своим другом, но Дазай ещё не знал, что это их предпоследняя встреча. Возможно последняя. В этом году, как и во все последующие, дом совсем не украшен. Прислуга не готовит праздничную еду, а родители не готовят подарки своему любимому сыну, они вовсе отсутствуют дома. И вот уже скоро вечер, в это же время год назад за столом уже сидели гости и семья Мори, но на этот раз в поместье нет ни единого гостя. Поместье само по себе сейчас казалось голым и холодным. Тяжёлые мысли стали терзать голову Осаму, поэтому, он не в силах справляться с ними самостоятельно пошел к своей гувернантке. У них были хорошие взаимоотношения и мальчик ей доверял. Девушкой она была приятной, образованной и симпатичной, скорее всего, рано выйдет замуж. Эмили работала с семьёй Мори уже несколько лет, с тех пор как Дазаю исполнилось 7 и он приступил к занятиям. Гувернантка планировала начать работу в больнице Мори Огая, ведь тот обещал принять её туда в качестве медсестры. Так же Эмили свято верила в Господа Бога и привила любовь к Богу юному мальчишке. — Эмили, а где родители? Уже ведь рождество, а у нас даже дом не украшен. — Дазай теребил в руках передник гувернантки, — Мы же будем праздновать? Я хотел своего друга пригласить. — Осаму, милый, тебе родители разве не сказали, что в этом году отправились на празднование к своим друзьям? Глаза мальчишки заполнили слезы, но он старательно пытался их сдержать, это не укрылось от Эмили. Она с переживанием смотрела на юного господина, её сердце заполняла сестринская любовь к Осаму. — Нет, не говорили. — Думаю, что мы и без них хорошо развлечемся. Ты не против? — Эмили взяла руку Дазая и крепко её сжала, тем самым показывая, что она рядом. — Нет, не против! Будем честны, они провели чудесное рождество. Эмили говорила прислугам, что им делать и что готовить, Дазай в свою очередь сходил за своим другом, дабы было не так одиноко. Вместе с голубоглазым мальчишкой и гувернанткой Дазай украсил свою маленькую комнату и гостевую. Дворецкий семьи Мори рассказывал веселые истории, вспоминал раннее детство юного господина. Повара на скорую руку приготовили небольшую индюшку, картофельный салат и пару обычных блюд, ведь они никогда не будут лишними. Садовник принес ветви ели и все дружно сделали из них венок, что стал символом грядущих перемен в новом году и памяткой о первом рождестве, без господина и госпожи Мори. Вот так и закончился день. Мальчишка держался стойко и не плакал, в этом ему ещё и помогал его друг, которого он привел с собой. Мальчик тот походил из обычной семьи и родители Дазая не одобряли эту дружбу от слова совсем. Часы пробили 12, когда Осаму наконец-то вошёл в свою комнату с гувернанткой, которая видела все терзания мальчишки и горела желанием ему помочь. — Осаму, давай помолимся Богу о благополучии в следующем году, поделимся переживаниями с Богом и покаемся в своих грехах? Я вижу как тебя терзает поступок твоих родителей, но не держи на них зла, хоть ты и имеешь полное право обижаться. Простите друг друга, вам станет легче жить. Ведь только так Бог тебя будет помогать, — Эмили взъерошила не послушные волосы юного мальчишки, — будь умницей. — Хорошо, ради родителей, тебя и ради Бога я так и сделаю, но я хочу остаться один в этот момент, — тон Осаму был уверенным и решительным, будто ему было вовсе не 12, а уже целые 16. — Хорошо, молись и иди сразу спать. Завтра трудный день и мы снова вернёмся к твоей учебе. Гувернантка покинула комнатку Осаму и отправилась помогать прислуге, Дазай в полной тишине и одиночестве начал свою исповедь. Мальчик опустился на колени перед окном, смотря как на лунном свету кружляет снег. Дазай принялся «судорожно» молить Бога, крепко сжимая ладони в молебном жесте и тихо хныча, ведь сдерживать слезы уже не удавалось. Плакал Осаму очень редко, ведь отец говорил, что слезы женское дело и взрослым мальчикам плакать не подобает. Он должен держаться стойко, чтобы не огорчать родителей. Делать всё, чтобы они им гордились. Чтобы на него наконец-то обратили внимание и приняли в семью. С той стороны двери оказалась Эмили, она шла к дальней комнате на этаже, и к ней донеслись маленькие обрывки фраз, что шептал мальчик. Позже, гувернантка будет это вспоминать и осознавать, что уже тогда стало всё очевидно. — Господь, я благодарен тебе за то, что ты мне дал в этом году. Прошу тебя, не отвернись от меня и в следующем году. Я обещаю любить родителей и простить им всё, ведь ближе их мне никого нет! А ещё, я хочу попросить тебя за моего друга, Боже, сделай так, чтобы он был счастлив, я желаю ему самого лучшего. И за все эти года, Дазай Осаму десятки раз нарушал свою детскую клятву. Десятки раз предавался самолюбию и ненависти к своим родителям. Он не держал на них открытого зла, лишь из-за наставлений Эмили, пусть и временами забывал о них. Но всегда оставалось одно неизменное, на протяжении всего времени, Дазай желал своему голубоглазому другу лучшего и молился о нём каждую ночь и день, хоть их пути и разошлись. Через год Эмили перевелась на работу в больницу, а к Осаму приставили новую гувернантку, с которой он уже не был близок и вовсе не возлюбил эту женщину. Дазай остался один со своими молитвами и другом в лице Бога. С каждым днём родители становились всё дальше и дальше, ведь слышали молитвы о голубоглазом друге. Но супруги старались держаться из всех сил, чтобы дождаться совершеннолетия мальчика и отправить его в вольное плавание.***
Элизабет сложила все необходимые вещи, видимо, Юко и Огай уже обсуждали с ней этот момент. Завершив сборы вещей Элизабет была отослана куда подальше, ибо в её присутствии Осаму уже не нуждался. Дазай достал с ящика своего стола серебряный крестик, который подарил ему священник в один из дней, когда юноша не справлялся с исповедью самостоятельно. Второй значимой вещью, что была вынута из ящика оказалась статуэтка Иисуса Христа, которую Осаму подарила Эмили. Статуэтка уже была потёртой, но от этого не стала менее любимой и ценной. И в самом конце к вещам добавилась маленькая Библия, что вмещалась в ладонь, это было очень удобно, ведь её можно было брать с собой всюду. Все вещи Дазая вместились в небольшой дорожный чемодан, что несомненно являлось огромным плюсом. И вот окончив со сборами, юноша наконец-то сел размышлять о всём произошедшем. О летней школе он слышал от мальчишек, что носились вокруг него, пока он читал книги сидя где-то в тихом местечке. В них обычно отправляли мальчишек с не очень обеспеченных семей, хоть «богачи» там так же были частыми гостями, но относились к ним совсем иначе. Всё это Дазай в итоге принял как должное, ведь он молил Бога о переменах в жизни и вот они настали. Юноша подошёл к завешенному тканью зеркалу и сорвал с него покрывало, ведь терять уже было не чего, так ведь? Покрывало это висело там с тех пор, как им овладело страстное желание избавиться от собственного самолюбия. С зеркала выглядывали кофейные глаза, что больше не блистали юношеским счастьем, кудрявая и темная копна волос, что лёгкими волнами прикрывала часть лба и обычное худощавое тело. Но есть и та деталь, что всегда смущала окружающих — бинты. Бинты покрывали практически всё тело, начиная от шеи и заканчивая щиколотками и запястьями обеих рук. Обматывался Дазай с той же целью, с которой скрывал зеркало в своей комнате от своих глаз. Осаму верил в то, что не видя себя, он сможет полюбить ближних больше, но мы опять же будем честны, у него это очень слабо получалось. Юноша определенно был красив, девушки с разных семей постоянно кокетничали и пытались обратить на себя внимание Дазая. Многие девушки пытались понравиться ему и из-за его денег, ведь если бы тот стал их мужем, то те были бы в достатке до конца своих дней, по крайней мере, так думали они. Но любили его и за его лицо. Аристократичный нос, что считали довольно важным многие леди, острые скулы и аккуратные губы, в общем-то пример идеала в глазах многих. Временами Дазай мечтал избавиться от своей привлекательности, даже скрывал часть лица под новыми слоями бинтов, но их приходилось снимать из-за слов отца. Юноша был уверен в том, что не заслужил любви и внимания к себе, ведь даже родители этого не проявляли, хоть он и пытался добиться их признания многие годы. Рассматривал он себя долго, пытался запомнить себя таким, ведь был уверен, что это лето изменит его до неузнаваемости и внешне, и душевно. Весь этот путь будет проделан не зря, правда ведь? Главное, что Осаму в этом не сомневался совершенно. Бог на его стороне и проведет его через все трудности, что его могут поджидать. А пока стоит отправляться ко сну, ведь за этими размышлениями и терзаниями прошел весь день. Глазам светловолосой женщины снова и снова открывалась картина молящегося Богу юноши, что был её сыном. Она его любила, но не могла пойти против воли мужа. Юко смотрела за Осаму ещё какое-то время, слушала о чем тот молится и её душу терзала совесть. Она не была верующей, как и не был верующим Огай, но именно они осуждают сына за то, что является грехом в Библии. Многие, многие родственники замечали то, что Дазай смотрел на красивых юношей дольше, чем на очаровательных девушек и лишь мать знала, что тот уже давно отдал своё сердце своему другу. Другу от которого Огай избавился, дал деньги его семье и попросил покинуть город, да и вообще страну, чтобы те не портили жизнь его сыну. И в душе, Мори Юко верит в то, что её мальчик станет счастлив и встретит того юношу вновь. Именно поэтому Дазай отправится в летнюю школу, которую так часто навещал его друг. Юко будет молиться за его счастье, даже не являясь христианкой, но это не так уж и важно, правда?