Лаванда в твоих волосах

Простой американский городок Амхерст жил относительно спокойной жизнью. Все текло в нем своим чередом, однако нестабильная ситуация в штатах, Гражданская война вносила свою сумятицу в казавшуюся стабильной жизнь населения. Сколько молодых юношей отправились на войну. Сотни, нет — тысячи полегли на полях сражений. Одной из самых первых и самых громких смертей воинов из Амхерста стала гибель сына губернатора — Фрейзера Стернса. Отличник учебы, смелый, гордый и отважный, волевой и умный молодой человек был в какой-то мере лицом города вместе со своим отцом. Многие еще во времена его детства считали, что этот не по годам смышленый мальчуган станет достойным продолжением своего отца во всех делах, какую бы сферу он ни выбрал. После окончания колледжа Фрейзер стал военным человеком. Ему славили великое будущее бравого воина, честного офицера, преданного своей Родине. Только вот раскалывавшаяся на части страна отправила его сражаться непонятно за чьи интересы. — Ты Никто… Никто! Ты умрешь… умрешь! Предсказание чудачки Эмили Дикинсон никто не воспринимал всерьез. О нем предпочли забыть и тогда, когда пафосный гроб с телом Фрейзера Стернса привезли в Амхерст, чтобы на родной земле он нашел необходимый покой. Массовые похороны, на которые пришли чуть ли не все жители городка — в том числе даже те, кто лично Фрейзера никогда в жизни не видел — превратились в некий фарс. Благородные слова Эдварда Дикинсона были прерваны посыльным, принесшим прямо на похороны жуткую весть. Произошла ошибка. Фрейзер Стернс действительно был тяжело ранен вместе со своим сослуживцем, которому, увы, не удалось выжить. Однако чудовищная чья-то бюрократическая ошибка — и вот уже не те родные хоронят не своего сына, в то время как настоящий Фрейзер с трудом, но восстанавливается после боевого ранения. А семья того воина ищет, куда же запропастился их ребенок с поля боя. Крики Эмили Дикинсон на похоронах о том, что Никто не умер, никто так и не воспринял всерьез и даже не понял, а потом и вовсе предпочли забыть. Спустя полгода Фрейзер наконец вернулся домой после комиссования. Громкое «не годен» полностью ликвидировало возможность какой бы то ни было военной карьеры, но самому юноше на тот момент было уже совершенно плевать на это. Еще до ухода на войну он знал, что она станет его личным безумием, тем, что вырвет из него все хорошее, что он когда-либо ведал и чувствовал. Ему казалось, что именно ранение из пистолета в грудь и стало для него ключевым, что вытащило из него веру во что-либо в принципе. В груди так и остался осколок от боевого осколочного ранения, последовавшего почти сразу за выстрелом. Раздробленная нога зажила с трудом, но так и не восстановилась полностью. Небольшой тремор рук стал последствием поврежденных нервов. А то, что творилось с психикой после увиденных боев, даже представить было невозможным. Не один доктор говорил Фрейзеру, что он выжил буквально чудом. Фрейзер же знал, что на деле это не так. Он спустился в ад, прямо как Данте. Только так и не понял, каким образом ему удалось из него выбраться. Фрейзера Стернса встречали как дважды героя: не только как храброго воина, сражавшегося за родину (теперь это утверждение вызывало у него не просто недовольство, но и дикое отторжение), но и как чудом вернувшегося с того света. День его возвращения стал радостью для каждого жителя Амхерста. Многие прибыли на вокзал, дабы встретить прибывшего на поезде сына президента колледжа, каждый желал поздороваться с ним, поздравить (с чем же?) и пожать руку, в то время как сам Фрейзер хотел удрать оттуда как можно скорее и спрятаться куда подальше от заскучавших жителей, нуждавшихся в столь эмоциональном событии. Он знал, кто еще будет ожидать его прибытия на перроне. Кто будет стоять вдали от остальных жителей, кто, скорее всего, даже не явит себя миру и ему самому, кто не посмеет и не станет кидаться к нему с рукопожатием и объятиями и твердить, какой он герой. По иронии судьбы, именно этого человека Фрейзер жаждал увидеть больше всего. На автомате уже давно привычным движением он огладил карман сюртука, в котором чудом сохранилось послание с ровными и красивыми строчками. «Я написала его для Никого». Хотел бы он стать сейчас Никем. Не знать своего собственного имени, что наверняка будет на страницах газет уже на следующий день. — Слава не для меня. Более того она может быть для меня опасной. — Чем именно? — Как бы сказать. Если бы слава стала моей, я бы от нее не сбежала. Как же Фрейзер сейчас понимал Эмили. Для него слава действительно стала опасной, и это он понял еще до ухода на войну, стоило только повестке прийти на адрес его семьи. Хоть его отец и убеждал и его, и себя в том, что идти сражаться за родину — это героически и почетно, они оба знали истину. Да и на кой черт эта слава ему сдалась, когда он прошел через горнило войны, когда видел столько крови, человеческих израненных тел, разрытой снарядами земли, дым, полностью заграждавший даже кристально чистое светлое голубое небо… Зачем ему слава, тем более от имени чертового ада. Эмилия действительно стояла далеко в стороне от остальных жителей. Она здорово контрастировала с ними: в то время как они, в цветных светлых нарядах кричали ему слова поздравлений, Эмили стояла в самом углу в темно-синем наряде. Девушка и не пыталась пробраться ближе. Стоило ей заметить его взгляд, Эмили улыбнулась и, кивнув в немом приветствии, осталась стоять на месте. Она не собиралась его беспокоить сейчас, и Фрейзер без меры был ей за это благодарен, хотя сам с удовольствием ушел бы от этой толпы, чтобы рассказать ей правду о войне, что она во всем права. И ее предсказания оказались до щемящей боли верны. Празднество возвращения Фрейзера Стернса затянулось до самого утра, и парень с трудом выдержал хотя бы его половину, после чего тайком ушел с пиршества. Он, конечно, мог бы напомнить о своих боевых ранениях, о режиме, что ему прописал военный врач при госпитале, но не видел в этом никакого смысла, да и не желал обращать внимания к своим недугам. В родной комнате отчего дома Фрейзера сморил сон, в котором ему привиделась Эмили, почему-то танцующая с большой пчелой, а сам он распивал вино вместе с темнокожим наряженным мужчиной, что именовал себя Смертью. Встретиться с Эмили ему удалось только через несколько дней. Раздача не нужных ему интервью (но отцу отказать Фрейзер не посмел — в конце концов, он чуть не похоронил своего сына), оформление документов, а также постоянные походы к врачу, требовавшие не только много физических сил, но и морального духа, занимали очень много времени, поэтому добраться в другой конец Амхерста, чтобы побеседовать с Эмили, у него просто не оставалось ни времени, ни энергии. Зато когда наконец им удалось встретиться, от Эмили он получил такой прилив сил, что его хватило надолго. Они обсуждали многое: его «смерть», войну, спуск в «ад и обратно», как назвала его «воскрешение» девушка. Фрейзер в кое-то время смог расслабиться и, не боясь, поделиться своими размышлениями и впечатлениями, уверенный в том, что его действительно поймут именно так, как он хочет передать, и что его мысли не извратят не в ту сторону. Эмили, столь точная и понимающая Эмили стала его личной отдушиной в мире напыщенного героизма. С тех пор Фрейзер, постепенно приходивший в себя после войны и госпиталя, старался приходить к Эмили как можно чаще, и девушка всегда была рада его принять. Они обсуждали все — книги, искусство, музыку, войну и, конечно, стихотворения. Эмили не только поделилась с ним своим новым творчеством, которое пронзило его полностью — какие же меткие строчки! — но и рассказала о своей переписке с военачальником. Фрейзер искренне удивился, но оценил ее порыв стать полезной миру. Людям, которым довелось побывать в войне, нужно что-то, за что они бы цеплялись, и стихотворения Эмили Дикинсон вполне могут стать чем-то таким. Фрейзер знал, что его частые походы в дом Дикинсонов вызывали пересуды в обществе, но он старался не обращать на них внимания. Многие обсуждали, к кому именно — Эмили или Лавинии — он ходит в гости и чью свадьбу («Лавинии, конечно, не чудачки Эмили же!») им стоило ждать в будущем. Остин, к которому Фрейзер тоже иногда заглядывал по пути домой, относился к нему с большим подозрением и все реже стал принимать его у себя. Однако Сью всегда была рада угостить его чашечкой чая, обсудить с ним последние новости. А иногда он вместе с Эмили приходили к Сью и устраивали свой небольшой книжный клуб, в котором особое внимание уделяли творчеству во всех его сферах. Иногда маленьким гостем таких встреч был и малыш Дикинсонов, который, к слову, очень тянулся к Эмили, и это вызывало у Фрейзера некоторый диссонанс и нервный смешок (впрочем, как и у самой Эмили, которая брала дитя на руки, хоть и явно этого опасалась). Разговоры в народе о возможном браке сына губернатора в конце концов наскучили обществу, но тут «в бой» вступил отец Фрейзера. Конечно, парень понимал, что рано или поздно вопрос о женитьбе действительно встанет. И Фрейзер был вовсе не против, однако создавать брак исключительно из-за выгоды он совершенно не хотел: в идеале он желал бы семью по любви, но понимал, что шансов для этого, учитывая статус его семьи и требования отца, у него немного, а значит, девушка должна как минимум быть ему сотоварищем и другом. Такую кандидатуру Фрейзер еще не нашел для себя, потому и не торопился с браком, уделяя внимание исключительно своему самочувствию, а также организации своей будущей работы — все же подорванное здоровье не убирало с него ответственности о финансовой обеспеченности семьи, по словам отца. Но родитель смог сильно и неприятно удивить Фрейзера во время очередного разговора о женитьбе. — Тебе стоит найти себе будущую супругу уже в ближайший год, и это самый максимальный срок, который я могу тебе предоставить! Это не обсуждается! — Твердо заявил мистер Стернс во время утренней трапезы. — Тому есть действительно существенные причины, и я не понимаю, почему ты так противишься институту брака! — Я совершенно не противлюсь ему, отец, но не вижу смысла торопиться, — ответил Фрейзер спокойным тоном. В последнее время подобные разговоры его стали особенно раздражать. То ли какая-то странная настойчивость со стороны отца, то ли разбереженные войной нервы, то ли контузия и травмы повлияли на это — Фрейзер не знал, но каждый такой разговор обычно заканчивался для него головной болью. — Фрейзер, это сейчас за тебя пойдет любая девушка Амхерста, кого бы ты ни позвал, — заявил отец, откладывая вилку в сторону. — Потому что ты — герой! Воскрес, сражался за страну! Пострадал за нее, воевал, не жалея своего здоровья и даже жизни! — Фрейзера чуть было не затошнило от этой высокопарности. — Но это все временно. Слава временна, Фрейзи. Она пройдет. И потом калека, пусть и герой, и пострадавший за страну, будет никому не нужен. Ты останешься ни с чем. Ты подставляешь своей упертостью не только себя, но и свою семью. И так продолжение нашего рода под большой угрозой из-за твоих травм, а ты попусту теряешь драгоценное время, которое можно было потратить на зачатие наследника! Да и вовсе ты не учитываешь, что в будущем твоя гордость никому не будет нужна! Кому будет нужен молодой, хромой парень с осколком в груди? В эту секунду Фрейзер подумал, что по-настоящему осколок в сердце попал ему именно после слов отца. Парень отложил вилку и, взяв свою трость, оперся на нее и встал. Твердым взглядом светлых глаз он окинул его и процедил: — Отец, ты хочешь сказать, что я виноват в том, что стал калекой? Ты хочешь сказать, что я не заслуживаю счастья потому, что пострадал? Ты считаешь, что я должен всенепременно по твоей указке сделать наследника для тебя? Ты считаешь, что я никому не нужен?! Мистер Стернс явно не ожидал такой прыти от сына, потому пару мгновений он молчал, недоумевая, однако успел быстро взять себя в руки. — Я такого не заявлял, но я не знаю доподлинно, как и из-за чего ты получил ранения, раз ты сам так плохо это помнишь. Но думаю, что тебе явно стоило быть осторожнее. Фрейзер заскрежетал зубами. — Ты вообще не понимаешь, что там было. Там был ад. — Настоящий мужчина должен быть ко всему готов, Фрейзер, — ответил мужчина. — И все же подумай логически: ты действительно вряд ли сможешь получить дитя позже, твое состояние здоровья не располагает к легкому зачатию, поэтому стоит спешить. Да и потом, после войны будет много здоровых и крепких парней, а ты останешься не у дел. Поэтому надо пользоваться возможностью, а не… — Спасибо, отец. Ты мне все ясно и предельно объяснил, — твердым голосом сказал Фрейзер и, с трудом опираясь на трость, пошел на выход из комнаты. Прочь. Прочь из этой комнаты. Прочь из этого дома. Прочь. — Фрейзер! Немедленно иди назад! Не смей игнорировать меня! И мы с тобой еще не договорили! Фрейзер не стал реагировать ни на одно из восклицаний родителя. Он прошел мимо домохозяйки Роуз, что смотрела на него с толикой понимания и сострадания (вот в последнем он вовсе не нуждался), мимо двух рабочих, что чинили лестницу, и пошел к дороге ждать очередную карету. — Фрейзер! — Мужчина выскочил на улицу, но не стал выходить дальше забора. — Это что за бунты? Немедленно возвращайся домой! Но парень даже не стал оборачиваться и махнул рукой, как только завидел проходящую мимо карету. Его отец, заметив горожанина, рыкнул что-то, но не стал более ничего говорить и отправился назад в дом, громко хлопнув дверью. Карета остановилась, и знакомый мальчик-афроамериканец встал на повозке. — Мистер Стернс, добрый день! Вас куда-то подвезти? — Здравствуй, Кенни, — кивнул он ему. — Желательно бы, если тебе по пути. Заодно подкину тебе немного на подработку. — Буду вам благодарен! — С улыбкой ответил мальчуган и помог Фрейзеру залезть в карету, на счастье, пустую. — Куда вас отвезти? Даже если не по пути, довезу, я успею. — Большое спасибо, — улыбнулся Фрейзер и подал несколько купюр Кенни. — Пожалуйста, отвези меня к дому старших Дикинсонов. — Будет сделано! — Обрадованный Кенни пересчитал деньги и запрыгнул на свое место, после чего погнал лошадь к дому, где жила Эмили. Но и дом Дикинсонов в это время сотрясал настоящий скандал.