Кира здесь я!

Спустя три дня после возвращения цепи

— Рюдзаки, — послышался слишком отчётливый, чтобы быть непроизвольным, вздох Лайта, а затем его оклик. Когда они оставались вдвоём, так естественно было полностью концентрироваться на каждом жесте и звуке, угадывая кроющийся в них истинный смысл, — такое, как Эл полагал, удавалось примерно на 80%, и это был неплохой показатель. Итак, сейчас Лайт, как всегда, безупречно имитировал деятельность, посвящённую поискам якобы неизвестного кому-либо здесь Третьего Киры; сейчас Лайт пытался дозваться его, потому что его идеальный график идеального студента и полноправного члена группы расследования требовал идеального исполнения, но ночь уже наступила. Прошло три дня, и теперь всё было подготовлено. Вот о чём Эл думал, надеясь не упустить ни мельчайшей детали, когда неподвижно сидел здесь, в своём кресле, в явном подобии анабиоза. Прошло три дня, и намеченный только штрихами план обретал плоть, как вечность назад тени Первого Киры с каждым мгновением складывались в портрет одного конкретного человека. Прошло три дня, и Ватари уже давно изложил для Мацуды суть действий, которые тот должен будет исполнить (не то чтобы сам Ватари полностью это одобрил; конечно, нет, но Эл, кажется, довольно точно просчитал все возможные риски и отклонения. Наследники, с которыми он советовался касательно грядущей инсценировки, не нашли в ней существенных изъянов). Итак, в первый день Мацуда Тота, витающий в облаках, по ошибке предоставил Лайту совсем другие сведения: о старых жертвах ещё Второго Киры, что вскрылось не сразу; обычно такие элементарные действия, как сбор данных, не требовали проверки, обратное говорило бы об абсолютной некомпетентности этих людей. Эл привычно уткнулся в собственный компьютер с отсутствующим выражением, но мог слышать, как Лайт, лишь скользнув взглядом по файлу и впустую проделанному анализу, обратился к коллеге с некой степенью раздражения, сгустившейся в воздухе. Во второй день Мацуда решил попытаться расшевелить Эл, делая это совершенно искренне (на самом деле Эл не мог не отметить его талант в этой небольшой игре). Мацуда расспрашивал его о продвижении в деле Четвёртого Киры, интересовался, насколько сложно постоянно таскать за собой эту цепь, затем даже принёс для него чашку кофе (с человеческой порцией сахара, но, к его чести, сам же это заметил и всё исправил, пока Эл не посмотрел на него как на идиота). В конце концов его осадил отец Лайта; Ватари лишь незаметно — по-настоящему незаметно — улыбался в свои усы. Мацуда неловко кивнул ему, когда собрался домой, что можно было легко списать на жест прощания. На третий день Мацуда, в общем-то, был неприметен (тенденция могла бы стать подозрительной); он только с пылом кому-то сказал, что, совсем как Рюдзаки, намерен каждый раз оставаться здесь на ночь, чтобы не тратить лишнего времени и искать Киру даже во сне. Лайт на это лишь фыркнул. Эл знал, как прошёл разговор между Мацудой и Ватари, где первому был предложен сценарий будущих действий, включая и те, что касались непосредственно «остановки сердца». Эл знал, что тем вечером Ватари был по-настоящему безупречен и убедителен, а тот человек, кого он выбрал для главной роли в придуманном мини-спектакле, вряд ли сомневался хотя бы минуту. На самом деле по ходу этих трёх дней он лично вёл с Мацудой несколько переписок по поводу этого плана. На вопрос Мацуды о причинах он лишь туманно отвечал, что Кира должен поверить в эту смерть, которая вот-вот случится; тогда, скорее всего, и сам выйдет из тени. Однажды Мацуда едва не с восхищением поблагодарил Рюдзаки за то, что он продолжает искать и Третьего Киру (ведь Четвёртому не может быть никакого дела до смерти японского полицейского), даже если для чего-то создаёт видимость полной отстранённости и безучастности. Тогда Эл невольно улыбнулся на долю секунды, печатая что-то в ответ. — Ты меня слышишь? — Лайт между тем легко тронул его за плечо. Эл никак не отреагировал, потому что такое прикосновение едва ли привело бы его в чувство в одно мгновение. Сейчас, когда они с Лайтом вновь были скованы, ему немного недоставало общества Рэм, что он с удивлением понял на второй день. Она не должна была показываться Лайту на глаза, вынуждая его действовать в одиночку, что значило, что и на глаза Эл она теперь также почти не показывалась; общение с ней, как и в случае с Мацудой, вновь приходилось вести через Ватари, его незаменимого ассистента и самого близкого человека, по-отечески смиренно принимающего все выверты его планов. От лица Эл Ватари сказал Рэм, что в течение ближайшего времени та может свободно перемещаться по всему зданию или даже летать по городу, если захочет, но, разумеется, оставаться невидимой для лишних глаз (то есть для всех, кроме самого Ватари и Лайта). Но Рэм осторожно пришла к Эл уже во вторую ночь, перетекающую в рассвет, — как она хорошо знала, Эл всё равно не спал, особенно если у него под боком находился Ягами Лайт, а вот тот должен был полноценно восстанавливать силы, не будучи давно привыкшим к бессонным ночам. Тогда Рэм бесшумно прошла через стену и, чуть склонив голову, просто смотрела на Эл, свернувшегося в своём кресле; он улыбнулся ей, и эта улыбка была тёплой. Просто Эл вспомнил, как годы назад, когда его график почти вечного бодрствования уже начал формироваться, Ватари вот так приходил к нему на рассвете и вглядывался в лицо с тенью неподдельной тревоги. Детектив L не должен был ни малейшим образом зависеть от таких вещей, как сон, но вместе с тем Эл не должен был истощить себя вместо того, чтобы научиться быть… ну, не совсем человеком. Это было больше семи лет назад, но Эл видел эти образы очень отчётливо. В эту ночь Рэм так и не сказала ему ни слова — потому ли, что опасалась потревожить глубокий сон Лайта, или потому что сейчас они двое не слишком нуждались в словах. Спустя час Рэм исчезла, растаяла тенью, найдя в его взгляде подтверждение тому, что всё случится уже вот-вот, сегодня-завтра (скорее всего, поздним вечером, возможно, ночью). — Рюдзаки! — Лайт просто захлопнул крышку ноутбука перед носом Эл, и лишь тогда Эл очнулся. Их взгляды встретились — крайне сосредоточенный и всё ещё несколько расфокусированный. Наблюдатель и наблюдающий за наблюдателем. Кира, взявший на себя роль L, и L, изображающий Киру. — Лайт-кун, — позвал он, и на этом всё кончилось. «Ищи нить моей мысли, Лайт». — Идём, Рюдзаки, — в конце концов, так и не дождавшись чего-то осмысленного, Лайт протянул ему руку. — Уже почти полночь. Они двигались очень медленно, потому что Эл едва волочил за собой ноги. Цепь негромко звенела, звенья раз за разом сталкивались между собой, словно отдельные и непохожие друг на друга, почти несовместимые витки размышлений в его голове, кое-как соединённые вместе в пределах сознания. Лайт тряхнул головой, будто и сам о чём-то задумался. Ватари показался за поворотом и обеспечил для них лифт; Лайт поддержал Эл за плечи, и тот, закрыв глаза, беззвучно и безостановочно шевеля губами, не почувствовал даже тени привычного напряжения и дискомфорта от потери контроля и вторжения другого человека в его пространство. Было несколько иронично, что он вполне мог довериться Лайту во всём остальном, что не касалось их продолжающейся игры напрямую; условно говоря, зная, что Лайт мечтает убить его, вписав имя в тетрадь, он бы мог завязать глаза и пойти вместе с Лайтом над пропастью, просто держа его за руку. Эл полагал, это не было лишь следствием окончательного осознания его эмоций и чувств: вне всяких сомнений, это зародилось раньше, когда воспоминания Лайта ещё не вернулись к нему снова. Дождь барабанил по стеклу и стекал вниз, и сквозь окно сложно было различить очертания города. Сложно было предсказать дальнейшие действия Лайта со всей их ясностью и до единой погрешности, но и сравнения с прошлой всепоглощающей неопределённостью, ведущей в расставленные Кирой ловушки, быть не могло. Дождь сейчас уже не нёс с собой тот звон-предвестие, гроза не раскалывала темноту огнём, от которого нельзя было защититься, потоки воды просто падали вниз, стирая любые запутанные следы, и всё сколько-то прояснялось. Эл тихо шагнул к окну: Лайт сейчас тоже смотрел на дождь. Лайт коснулся его плеч, его лица, очертил его контуры (позволяя Эл в очередной раз отметить, что прикосновения этого человека могли бы быть даже приятны, не неси они в себе скрытой цели отвлечь, увлечь и навсегда устранить). Хотя прямо сейчас Лайт хотел вовсе не устранить, а понять, — пока Эл ещё не приоткрыл ему завесу над совершенно безумными и пугающими идеями, родившимся в голове, к огромному счастью, несуществующего Четвёртого Киры. Анализируя цели, мотивы и постепенную потерю ясности ума и рассудка своего «персонажа», Эл иногда явственно чувствовал пробегающую по спине дрожь: ведь он проецировал всё это на себя, и в процессе работы над образом нельзя было не представить такую личность реальной хотя бы на миг. Нужно было найти баланс и не скатиться в какую-то фантасмагорию, в очевидную гиперболизированную пародию над Кирой — и одновременно сделать пока ещё существующую в голове Лайта идею о союзничестве невозможной, немыслимой для него. — Что тебя беспокоит? — спросил тот. — Чего ты боишься? Гроза началась, и весьма символично: удар прозвучал очень близко, взрываясь огнём, так что Эл вздрогнул, вжался ему в плечо, найдя для этого какой-никакой повод. Страх можно было сыграть, но любая эмоция была наиболее живой и яркой в естественном виде, так что Эл для надёжности зажмурился и воскресил в памяти недавний сон, где он на самом деле оказывался Четвёртым Кирой, слишком сильно войдя в эту роль и давно перестав различать выдуманное и настоящее. — Лайт-кун вряд ли поймёт, — он прильнул ещё ближе, поморщился от жутких образов. «Чего ты сейчас от меня ждёшь? Предполагаешь ли, что скоро что-то случится?» — Ну, знаешь ли, — фыркнул Лайт, невесомо касаясь его затылка. — Кто сейчас и поймёт тебя, так это я, только я, Эл. Нам стоит поговорить. Прекрати закрываться. Эл не мог в ту же секунду не выхватить собственное настоящее имя — конечно, Лайт никогда его не знал, но он… он будто чувствовал, что в этом было куда меньше очевидной фальши, нежели в имени Рюдзаки. Возможно… на 73% Лайт словно бы подводил этим к просьбе о честности. — Лайт-кун так уверен, что знает причину… — пробормотал он. Послышался ещё удар. Лайт слегка отстранился. — Могу догадаться. И я могу быть на твоей стороне, если ты мне позволишь, — решительно сказал он, вглядываясь в лицо напротив. Эл посмотрел на него немногим более понимающе, ясно, осознанно. Их разделял один шаг, и, впустив в голос немного холода, горечи и сожаления, он оттолкнул Лайта, прежде чем тот бы приблизился ещё сильнее. Он смотрел куда-то за горизонт. — Хочу рассказать тебе об одном деле, — не двигаясь. Настало время начать. Первым шагом к тому, что случится с Мацудой, должна была стать история, связанная с убийством невиновных людей, в самом главном повторяющая убийство Лайтом двенадцати агентов ФБР и Мисоры Наоми (её до сих пор так и не нашли, но уж теперь Эл был совершенно уверен, что она не просто случайно бесследно развеялась с лица земли). — Допустим, Четвёртый Кира наткнулся на некую крупную корпорацию и владел информацией, что одно или несколько руководящих лиц замешаны в череде жестоких убийств, продолжающихся до сих пор. И, допустим, об этом нигде не было объявлено, но его собственные… способности анализировать и вычислять привели его к этой теории. — И что он сделал? Нашёл этого человека, вписал в тетрадь? Эл стремительно развернулся, послав Лайту мрачный взгляд. Если бы Четвёртый Кира просто вычислил преступника и вписал его имя, то Первому было бы так просто одобрить и поддержать его действия, но результат требовался совершенно другой. Гроза прогремела вновь. Эл окончательно отбросил подавленность и отрешённость; сейчас он как будто осознавал, что совершил, и не мог найти этому оправдания, практически ненавидя себя самого. То есть он переходил к состоянию, которое, как правило, было свойственно убийцам поневоле, виновникам несчастных случаев или людям с психическими заболеваниями, влекущими провалы в памяти, но которое никогда не настигало Лайта — или это были ничтожно малые, крошечные мгновения где-нибудь в самом начале, и то они тут же навсегда затухали. — Нет, Лайт, — Эл также отбросил условности, — Кира не хотел ждать, позволяя жестокости сколько-то продолжаться, а своему разуму — блуждать в невыносимом неведении; он последовательно вписал пятьдесят восемь имён, а затем получил подтверждение, что пятьдесят шесть из них никаким образом не были причастны к этим преступлениям! Но ничего нельзя было исправить, — Эл дрожал и навис над ним, беспрерывно скользя по его лицу взглядом, как будто ища то самое так и не найденное оправдание. — Он так долго раздумывал над возможностью использовать силу, которую получил, но с каждым разом выносить смертный приговор становилось всё легче, быстрее, неважно, виновны ли были те, кто умирал. Особенно когда вдобавок он управлял действиями этих людей. И кто, как не Лайт, очень быстро отыскавший в тетради возможность диктовать жертвам их предсмертные действия, должен был понимать всю глубину искушения этого правила. Эл напомнил себе позже спросить у Рэм, для чего вообще тетради смерти нужна была такая функция, если только шинигами не любили время от времени играть людьми, словно марионетками, а не просто отнимать у них их годы жизни. — Кира не должен кого-то жалеть… — сказал Лайт несколько неуверенно; вот, вот оно — подобие некоего объяснения, будто Лайт не хотел допустить, чтобы Эл, Кира, мучился сомнениями касательно своего выбора использовать тетрадь смерти. Однако, с другой стороны, он как будто и сам не мог твёрдо заверить Эл в совершенной нормальности сделанного. Это было хорошим результатом. Наверняка он ещё и искал в этом подвох, но у него было катастрофически недостаточно данных, чтобы уличить Эл во лжи (тем более что такая новость и правда присутствовала в нескольких японских источниках, заблаговременно написанная кем-то из троицы). «Если ты на минуту-другую вспомнишь о собственных безвинных жертвах, Лайт, то лучшего нельзя будет и пожелать». — Кира едва ли почувствует боль, даже если сотрёт весь мир, — Эл покачал головой. Отступил. Лайту требовалось немного времени — уложить это всё в голове. Первый акт был окончен, и, по традициям напряжённых драматических спектаклей, оставлял за собой послевкусие опустошения, порождал у сотен зрителей ворох тревожащих мыслей. Но всё это не было и вполовину так остро, пугающе, полубезумно, как во втором; и второй акт был ещё впереди. Второй акт нёс в себе кульминацию — огромное, невообразимое нечто, что сложно перенести, не разрушив давно устоявшуюся картину мира. Эл прыгнул в своё кресло. Дождь затихал интерлюдией: теперь его едва можно было расслышать. Повисло молчание, и даже цепь совсем не шелестела внизу, или, может, её звук уже стал естественным, как звук дыхания или сама тишина. Эл проверил время: без четверти час ночи, а затем уткнулся в свой ноутбук, одновременно ведя переписку с Мацудой (тот должен был с получением сигнала принять один препарат, настолько, насколько возможно, имитирующий отсутствие всяких признаков жизни) и Ватари (тот, соответственно, должен был подать для Мацуды этот сигнал). Лайт полулежал на своей половине кровати, рассеянно скользя взглядом по пространству их комнаты, но не предпринимал попыток готовиться ко сну; может быть, тоже чувствовал, что этой ночью ещё ничего не окончено. Эл это было лишь на руку. На самом деле тот препарат, который должен был принять Мацуда, не был чем-то пугающим и специфическим. Во-первых, Эл по роду своей профессии просто не мог не быть знаком с такими вещами: в одном деле, хорошо показывающем истинную сущность многих людей, сын хотел временно усыпить собственную мать, чтобы получить её огромное состояние по наследству и скрыться, однако не рассчитал дозу, и та действительно умерла; её сестра в отместку прикончила племянника этим же средством уже прицельно. Во-вторых, в семнадцать ему довелось испытать это на себе самом — это было одно из тех редких дел, которыми он занимался лично вплоть до контакта с подозреваемым, и так уж вышло, что проще было имитировать свою смерть на глазах нужных свидетелей, чтобы этот подозреваемый, чью вину впоследствии удалось доказать, не пытался убить его сам. К сожалению, с Лайтом такое бы не прошло: тот сразу бы опросил всех других владельцев тетради, включая шинигами, а в случайную смерть не поверил бы ни при каких обстоятельствах. Да и искать доказательства, непосредственно наблюдая за ним и играя с ним, было куда проще, чем оставаясь в тени — из которой Эл изначально и выбрался. Так что какое-то время назад Ватари разработал и протестировал это индивидуальное средство, дающее сильный эффект мнимой смерти на сутки (не будучи специалистом, нельзя было обнаружить фальсификацию). Самому Эл не приходилось использовать его во второй раз, но, конечно, как это всегда происходило в их Доме Вамми, однажды Мелло выкрал его и испробовал на себе, повергнув Мэтта и Роджера в истинный ужас (вот Ниа каким-то образом догадался; наверное, просто потому что они с Мелло в то время настолько не переносили друг друга, что один не поверил бы другому, даже если бы этот другой умер). Сейчас, как Эл смог заметить, они двое взаимодействовали более-менее сносно — классически объединившись против общего врага, Киры, угрожающего их наставнику. Возвращаясь к Мацуде — он был в безопасности; Ватари сам передал ему этот препарат уже растворённым в стакане обычной воды. Его действие наступало спустя триста секунд — вполне достаточный срок, чтобы «проснуться», «выпить воды», затем в нужный момент сымитировать приступ и ждать ощущения сильной, практически обморочной слабости сразу во всём организме, чтобы очнуться спустя день. Эл помнил те давние ощущения и теперь; вопреки абсолютной надёжности, жуткий страх не вернуться не мог никуда деться. Эл вынырнул из своих мыслей, закрыл окно с диалогами, словно уже слышал звон, возвещающий о продолжении приостановленного сценического действа. Лайт, кажется, тоже был где-то не здесь; Эл счёл это хорошим знаком. — Эл, что чувствует Четвёртый Кира, когда убивает? — в конце концов спросил он. Эл позволил молчанию немного продлиться: ответ на такой вопрос абсолютно не мог быть мгновенным. — Это похоже на смысл существования, некий источник всей жизни, — сказал он, не показываясь из-за крышки своего ноутбука, вставшей между ними стеной. — Сколь бы он ни был ужасен. — Кира исполняет свою мечту, — утвердил Лайт, и, кажется, в этом звучало что-то в большей степени личное, а не вытекающее из предыдущих посылок путём простой логики. С другой стороны, пока Лайт не отождествит Киру с самим собой, он сможет говорить о Кире что хочет, и за это нельзя будет зацепиться в смысле формального получения доказательств; впрочем, они ведь вдвоём играли в эту игру. — Может быть, путь к ней ужасен, но его цель этого стоит. С другой стороны, если Кира начнёт убивать только подозреваемых… Вот. Вот оно. Вместе с оправданием ужасного пути Киры Лайт открыто предоставлял и непринятие пустых, не имеющих смысла убийств. Ведь он сам, очевидно, рассматривал собственные убийства невиновных как вынужденную и единственную меру, и вот она была эта грань в понимании Первого Киры: нельзя было убивать невиновных, когда они не угрожали тебе лично. Что ж, в неизвращённом понимании справедливости нельзя было убивать вообще, но от Киры не стоило всерьёз ждать подобного взгляда на мир. Эл неестественно, сквозь какую-то злость, рассмеялся. Игра уже возобновилась; не стоило медлить с ней: — Иногда человек не преступник, Лайт, но… — он вздохнул. — Но, к примеру, такой идиот, как Мацуда, который испортит всё, что чуть сложнее элементарного, если к нему прикоснётся. Те два дня, в которые Мацуда совершал свои необдуманные, если не сказать хуже, действия, сейчас должны были пронестись у Лайта перед глазами. Мацуда, к некоторому удивлению Эл, не спрашивал конкретно о них ничего, просто выполнил, как Ватари ему и сказал. — Мацуда неплохой полицейский, — парировал Лайт, и это показалось скорее порывом, нежели чем-то продуманным, но нельзя было понять наверняка. — Он просто… — Не утруждайся, ведь ты и сам видел последствия его действий, — отрезал Эл. Прежде всего он имел в виду не эти мелочи, а тот случай, когда Мацуду поймали в «Йоцубе», вследствие чего его пришлось извлекать оттуда специфическим способом. — А теперь просто представь его на высшей руководящей должности. Или каким-либо образом связанным с точной, секретной, опасной и крайне ответственной деятельностью. В этом случае лишь вопрос времени, когда его глупость проявится во всей красе, а последствия не заставят себя ждать. Краски стали сгущаться. Ну вот и всё: с этой фразы второй акт стремительно нёсся куда-то в тартарары вместе с описываемой реальностью, и зрители, скованные цепями кресел, не могли ничего сделать и никуда деться. Лайту потребовалось немного времени, чтобы увидеть суть, отвратительную и неприглядную. — Это не преступление, — выдохнул он, подтверждая догадки Эл о его реакции. — Не всем же быть гениями, как ты. — Но оно зачастую ведёт к жертвам. Когда легкомысленность, самонадеянность, глупость, психическая неустойчивость или множество прочих вещей тобой овладевают, случаются катастрофы. Лайт резко поднялся, преодолел разделявшее их расстояние, захлопнул крышку ноутбука (второй раз за сутки это было несколько бесцеремонное действие, но, впрочем, не Эл было упрекать в этом кого-либо) и впился взглядом в его лицо: — Так Кира убивает таких людей? Просто руководствуясь их… неподходящим уровнем интеллекта или психологической характеристикой? — сейчас в глазах Лайта почти открыто читалось, насколько всё только что услышанное отдавало чудовищным бредом. Но Эл только прикусил палец по старой привычке, раздумывая, что сказать, что сказал бы он сам, будучи Четвёртым Кирой, понемногу теряющим прежде идеальное здравомыслие. — Это непросто осуществить, никак не привлекая внимания. Лайт моргнул: — Что? — Между жертвами не должно быть и косвенных связей, ничего общего, их число не должно искажать текущий уровень смертности, разброс должен быть достоверно велик… — Что, чёрт возьми, ты несёшь? — прошипел Лайт, хватая его за воротник, с силой вытряхивая из кресла. Эл взглянул в ответ, пристально, сосредоточенно; Лайт отшатнулся как будто невольно. Прекрасно, он наверняка видел перед собой кого-то, кого совершенно не знал. Так что Эл распалялся, развивая свою не то только теорию, не то задумку, уже получившую воплощение, во всех подробностях: — Может быть, Лайт не знаком с этим фактом, ещё не успев узнать данную область в своём обучении, — он искривил губы в усмешке, — но многие преступления или трагедии можно предсказать наперёд путём анализа личности и поведения человека. И для устранения первых едва ли достаточно только посеять всеобщий страх (ведь у преступника всегда останется шанс быть невычисленным), а от вторых Кира вообще не предоставляет никакой защиты. Таким образом, идеальный мир по методике Первого Киры — не более чем утопия. — Ты лжёшь мне, — Лайт, в общем-то, был прав; но он не имел этому доказательств, поэтому его слова обыкновенного отрицания ничего не значили. — Ты не можешь говорить эти вещи всерьёз. Четвёртый Кира походя разрушит весь мир, если станет записывать в тетрадь каждого, кто ему не понравится. Эл, смеясь, изогнул бровь: — Лайт так полагает? Лайт, стало быть, знает, что на уме у Четвёртого Киры? А может быть, просто боится ему проиграть, упустить его из виду? Склонив голову набок с полным видом насмешливого превосходства, Эл оставил ноутбук в кресле, затем шагнул ближе. Игра взглядов на миг прервалась, чтобы продолжиться спустя секунду. Лайт снова вернулся к отрицанию: — Я полагаю, что Кира… достаточно адекватен. Даже если он и убивает… — А может быть, — вот он был этот момент, ключевой момент, не кульминация и взрыв, но первая искра огня, — ему просто нужны доказательства? «Как скоро ты догадаешься? Как попытаешься остановить меня?» Эл поднял руку Лайта на свет, приглушённый, однако достаточный, чтобы смотреть, находить саму суть; Лайт нахмурился в непонимании. Целью Эл были его часы: он даже прокрутил в голове эту сцену заранее, потому что на его памяти Лайт никогда с ними не расставался, ни дня, даже на ночь снимал с неохотой. Эл полагал, что он постоянно носил их для собственного комфорта и, может быть, статусности (они выглядели дорогими, хотя не настолько, как вещи и аксессуары Мисы для её съёмок, подчас совершенно причудливые); но в один из дней без своих воспоминаний о Кире Лайт рассказал ему, почему так их ценил. Это был подарок его отца на совершеннолетие — и Эл тогда неподдельно ему улыбнулся: история оказалась обычной и милой, а вот ему в голову иногда лезли всякие многоходовые версии вплоть до той, что Кира мог как-то использовать их для своих убийств. Неприметно и просто. Но в то время Эл вообще не знал, в чём состоит эта потусторонняя сила. Он развернул руку Лайта ладонью вверх, чтобы посмотреть на циферблат (в последнее время Лайт иногда словно непроизвольно прокручивал часы на руке; этот жест появился примерно после поимки Хигути, и Эл не знал, что он мог значить). Он гипнотизировал взглядом ползущую длинную стрелку, затаив дыхание. — Что ты делаешь? — совершенно логично спросил Лайт. Момент приближался. Зловещая музыка нарастала. Вся сцена и зал утонули в пугающей темноте. — Я говорил тебе, что как член группы по борьбе с Кирой Мацуда — идиот, верно? — спросил Эл риторически, проигнорировав вопрос самого Лайта: тот всё равно сейчас сам всё увидит. Эл просто продолжил: — Если его задание не заключается в том, чтобы приносить кофе (с чем и Ватари справляется), тогда всё может пойти не так. Под двумя взглядами стрелка часов совершила ещё оборот. — Если ты недоволен, уволь его, — предложил Лайт немного нетвёрдо, что значило: он догадался, уже сейчас. Он всегда был предельно проницателен и умён, больше, чем его отец, больше, чем вся остальная команда разом, из всех окружающих только Эл мог оценить и огранить его талант в полной мере. Ватари, конечно же, тоже мог, но не желал по понятным причинам; но Эл знал, что Лайт мог бы стать одним из лучших его учеников, если бы только не был Кирой. — Просто выгони из команды, — попросил он снова, но это было бессмысленно. Темнота внушала беспомощность и неизбежность, и ты не мог вырваться из её тисков, сколько бы ни пытался, пока спектакль длился. Актёр был один, зрителей было двое (включая Ватари), а скоро всё чуть поменяется, и Ватари с Мацудой тоже предстанут актёрами для остальных. — Два пятьдесят три, — он отпустил руку Лайта, и та безвольно упала вниз, циферблат исчез. — Закрой глаза, Лайт-кун. Последнее было необязательно говорить, но он сказал это, понизив голос до шёпота. Пятью этажами ниже Ватари уже привёл весь подготовленный механизм в движение первым сигналом, в то время как они оба застыли, как если бы время и мир вокруг остановились, исчезли на долю мгновения. Но, разумеется, Лайт и не думал последовать указанию: бросился прямо на Эл одним резким рывком. Сейчас был совершенно не тот момент, чтобы сходиться в борьбе и сражаться на равных, поэтому Эл не стал тянуть с исходом: просто вывернулся, натянул цепь, и оба упали вниз. Он прижал Лайта к полу, перекрывая любые пути мгновенного освобождения, — и Лайт только в абсолютном понимании шире раскрыл глаза, когда Эл одной рукой зашелестел обрывком из поддельной тетради у его уха. Лайт знал, что случится, Лайт часто дышал, замер, дёрнувшись несколько раз и осознав всю бесплотность дальнейших попыток (что на самом деле не было удивительным, поскольку Эл был физически сильнее, выносливее и неоднократно отрабатывал в том числе это конкретное положение; впрочем, учитывая полное отсутствие тренировок Дома Вамми, Лайт был очень и очень неплох в их драках и умении застать врасплох). Эл вписал имя за несколько очень коротких секунд. — Ну вот и всё, — прошептал он практически на ухо, сминая в руке клочок. Этот шёпот и жест были знаком: Ватари послал Мацуде второй сигнал, так что теперь тому лишь оставалось отсчитать сорок секунд и изобразить приступ, схватившись за грудь; после — просто принять неподвижную позу и подождать, пока сознание не ускользнёт от него по-настоящему. На те 3-4% вероятности, что Эл не уложится в отведённые пять минут, было подготовлено иное развитие событий, но это был не совсем идеальный исход. — Лайту не стоит во мне сомневаться, — добавил Эл напоследок, предоставляя ему всё равно что признание, отождествление, чтобы Лайт распорядился им как ему вздумается. Ход теперь был за ним. — В тебе? — переспросил он, но всё разом рухнуло, зашлось огнём, и уже наступал финал: истощение, слабость, бессилие. Новые истины, перекраивающие весь мир. Эл почти не шевелился; в конце концов, нервное и физическое перенапряжение одновременно запросто могли сделать своё дело. Он был лишь человеком, о чём Ватари не уставал ему напоминать. Он был человеком, который мог просто упасть без чувств. На груди Лайта было тепло и спокойно; его сердце билось неровно и часто, и Эл постарался замедлить своё — ну, насколько мог: выровнять ритм дыхания; вообразить себе картину расслабленности и гармонии вроде той светлой фантазии, что они с Лайтом встретились, но никогда не сталкивались с тетрадями и шинигами; затем провалиться куда-нибудь внутрь себя. Лёгкий обморок выглядел именно так. Лайт чуть вздрогнул, когда голова Эл безвольно коснулась его плеча. Лайт немного потряс его, проверил пульс и на пару секунд затих, а затем с осторожностью выбрался и осмотрел Эл ещё раз, поймав ручку, выкатившуюся из ладони. Перевернул на бок, придержав за плечо, потому что до этого Эл лежал лицом вниз. Его действия были мягкими и в целом верными (хотя поза Эл сейчас была не очень удобной, хотелось лечь на спину или свернуться калачиком, но он не мог); затем послышался какой-то шорох и звук гудков вызова. — Ватари-сан, — проговорил Лайт чуть хрипло. — Рюдзаки… он, кажется, без сознания. Вы не могли бы?.. Ватари мгновенно ответил; на этом звонок был окончен. Эл ощутил прикосновение, когда обрывок пропал из его руки следом за ручкой. Лайт больше не двигался, не издавал ни единого звука. Наверное, смотрел сейчас на это имя; хотел бы Эл точно знать, а не догадываться, что за мыслями тот был охвачен. Финал был отыгран, но только взамен оглушительным аплодисментам никак не смолкало беззвучие. Эл занимался тем, что отсчитывал секунды и действительно погружался в какую-то полудрёму. Наконец раздался стук. Спустя мгновение Ватари немедленно бросился к нему, чтобы провести осмотр и оказать помощь, если потребуется. Старик вздохнул на грани слышимости, что, наверное, означало усталость от всех этих бесконечных игр с Кирой и его необходимости каждый раз этим управлять. Будто в противовес этому вздоху волос Эл легко, почти случайно коснулись, но за столько лет он давно знал, что означал этот мимолётный жест, от которого он стал уклоняться, как только перестал быть ребёнком, — поэтому Ватари пришлось искать для него другие методы поощрения и похвалы, включая дополнительные клубничные торты, дополнительные дела о запутанных убийствах и прочее. Однако сейчас это был единственный доступный способ из всех существующих. Он сделал всё, что задумал, и всё продолжало идти в соответствии с планом.