"Now it's three in the morning, And I'm trying to change your mind, Left you multiple missed calls, And to my message you reply: Why'd you only call me when you're high?" "Сейчас три часа утра, И я пытаюсь заставить тебя передумать. Оставил тебе несколько пропущенных звонков, И на мое сообщение ты отвечаешь: "Почему ты звонишь мне, только когда ты пьян?" Arctic Monkeys, "Why'd You Only Call Me When You're High ?"
Ничто хорошее не случается после двух часов утра. Рассвет на горизонте еще не занялся, головы людей жужжат от дурных мыслей, их глотки першат от неудачных слов, которые, конечно же, срываются в ночную гулкую пустоту тысячей проблем, старых и новых, малых и больших. Каждый пытается побороть своих демонов, но после двух ночи их хохот слишком громок, а силы — слишком велики. Люди отчаянно грешат по ночам, в надежде отмолить грехи на утренней проповеди, будь она разговором с другом за стаканчиком паршивого кофе или внутренним монологом, прерываемым апатичными вздохами сквозь сжатые потрескавшиеся губы, зажавшие между собой по Фрейду табачный фаллос фильтра. После двух часов утра каждому человеку нужно спрятаться от реальности в убежище и хотя бы попытаться забыться тревожным сном. Но в силу юной глупости не каждый об этом знает. Брейни быстро осмотрел комнатку, в которую его радушно пустили. Похоже, рыжий тщедушный парнишка, сидящий на диване с красным пластиковым стаканчиком, был единственным ее обитателем. Лицо его было знакомым до щекочущего в затылке чувства, но его имени Брейни так и не вспомнил. Возможно, когда-то очень давно они где-то пересекались, но это были случайные секундные встречи, которые даже не остаются в памяти спустя сутки. — Ты ждешь кого-нибудь? — вежливо поинтересовался Брейни. Он понимал, что мог помешать планам этого жалкого типа на веселую ночь, но шанс на это был ничтожен почти так же, как и его обладатель. Полупустая бутылка рома, один красный стаканчик, снова и снова приковывающий взгляд, тускло сияющие холодной синевой телевизионного света кудри, дурацкая бабочка на шее — как такой парень вообще попал на вечеринку? Пришелец из другой эпохи, чужак в этом времени и пространстве, одинокая устрица, спрятавшаяся в раковину комнаты дома Ллойдов. — Н-нет, никто не придет, — запинка за запинкой, каждое слово дается не с трудом, но со значительным усилием, хотя ни одной ошибки допущено не было. Пьяная устрица. Брейни без опасений подошел ближе. Рыжий парень спустя несколько секунд сфокусировал на нем свой плывущий взгляд и улыбнулся. Эта улыбка была бестолковой и бесхитростной, так улыбаются люди, которые случайно совершили оплошность и пытаются загладить вину извинениями. — Можно я тоже немного глотну? Парнишка протянул красный стаканчик, откинувшись на спинку светлого дивана. Дерматин или кожа? Черт его разберет эту скрипучую дрянь. Пока Брейни наливал ром в пластик, бриолинщик на диване переключил все имеющееся в его распоряжении внимание на экран телевизора. Он пустым взглядом провожал мелькающий серебром силуэт актрисы, хотя сам выглядел так, будто вылез с экрана этого допотопно-бездарного фильма. Про себя Брейни ухмыльнулся, подумав, что даже он сам с большим интересом мельком взглянул на задницу героини, а ведь он даже не хотел спать с женщинами. — Знатно ты уже нагрузился, старик, — поправив очки, Брейни пытался начать разговор. Он понимал, что от этого его сосед по комнате на одну ночь моментально вырубится и не будет мешать маленькой вечеринке на колесах, — Был повод или что? — Плохой день, — парень с трудом ворочал языком, собирая предложения по кубикам отдельно взятых слов, — Захотел расслабиться. — И чем же день был настолько плох, что ты оказался здесь, с бутылкой рома, один? Сглотнув так, что острый кадык под тонкой кожей блеснул от света телевизора, парень ответил: — Слишком много глупости. Сестры, мама, Лайла… — Твоя глупость в женщинах, парень, — ухмыльнулся Брейни, сделав порядочный глоток. Пьяные проповеди веселили его еще с тех пор, как его первый парень, с которым он потерял девственность, сразу после этого события начал умолять никому ничего не рассказывать. Пожалуйста, пожалуйста! Это же может повредить репутации. Никому не хочется признаваться в своих ошибках. — Не только. Сид не женщина, но тоже придурок, — буркнул парень, смешно морща лоб. — Если ты о Гифальди, то слово «придурок» в его случае — большой комплимент, — согласно кивнул Брейни. Его левая кисть была в кармане, в ладони — крепко сжатые таблетки в пакетике. Ничего хорошего не случается после двух часов утра. — Он самый. Лайла влюблена в него. Это жуткая глупость. Он ее использует, — предложения выстроены настолько просто, что звучат как-то особенно жалко. Щенячьи пьяные глаза, мерцающие голубыми прямоугольниками экрана в расширенных зрачках. — И какое тебе до этого дело? Хочешь сам ее использовать? — левая рука Брейни перехватила стаканчик и немного его потрясла. Красный — опасный. — Нет! Абсолютно нет, я даже не… — рыжий парнишка пытался возмутиться и доказать, что его мотив самый благостный из возможных, но Брейни спрашивал лишь затем, чтобы немного его отвлечь. — Верю-верю, ты просто из тех ребят, кто любит сочувствовать другим. Не удивлюсь, если ты водил дружбу с Шотманом. — Откуда ты знаешь? — удивленно протянул парнишка, попытавшись провести рукой по волосам, но вместо этого остановивший кисть на лбу, словно в попытке померить температуру, — Очень давно мы дружили. Потом он стал реже приезжать и мы как-то потеряли связь… «Если таковая вообще была» — закончил за собеседника Брейни в собственной голове. Он знал о Шотмане почти все. Хельга еще с самого детства постоянно расхваливала его каждую свободную минуту, и хотя с возрастом это идолопоклонство закончилось, а золотой кулон куда-то исчез, незримое присутствие Арнольда в жизни Патаки было ощутимо. Она с годами выработала в себе привычку есть то же, что и он ел, слушать джаз, который Шотман свято любил, играть в бейсбол и ходить против собственной воли в парки — там Хельгу в пятом классе укусила собака, и с тех пор венгерская валькирия пыталась бороться со своим страхом, скрывая его за едкими шуточками. Отчасти за то, что Арнольд так преображал всех вокруг одним своим существованием на этой проклятой Богом земле, точно розовые линзы хиповских очков, Брейни его терпеть не мог. Но если перед Брейни стоял бы выбор и в его праве было решить, кому можно доверить ошиваться с Патаки, то очевидным победителем стал бы именно Шотман. Хотя бы потому, что Гифальди — редкостный мудак. Мудак, от шуток которого, по словам самой Хельги «у нее на полторы недели раньше начинаются месячные». Во всех смыслах поганый, но, в то же время, невероятно везучий сукин сын. —Знаешь, друзья имеют свойство исчезать. Пожалуй, это их единственное преимущество. За это можно выпить, как думаешь? Рыжий парнишка кивнул и уже потянулся к бутылке, но Брейни его остановил. — Нет, пей из стаканчика. Я и так уже повел себя как хам, забрав его. Из бутылки выпью я. Бриолинщик пожал плечами и взял красный стаканчик кончиками пальцев. Блики синего света на его лице мешались с бледными веснушками, запах геля для волос — с тяжелым духом рома, повисшем в комнате, но успевшем стать незаметным. Никогда не пей и не ешь того, что не приготовил сам — этому Брейни учили в летнем лагере, куда мама отправила его в детстве в надежде, что он найдет там друзей. И это правило было единственным, что он смог получить, находясь там. Ничто хорошее не случается после двух часов утра. Белое становится черным, черное таковым и остается. Ни малейшего шанса ориентироваться в пространстве и времени, все и всё вокруг мгновенно становится враждебным и незнакомым. Даже собственное тело начинает казаться чем-то чужеродным, оно предает как последняя продажная шлюха, оставляя в растерянности и беспомощности, в измененном сознании, в состоянии аффекта и транса одновременно. Все правила разлетаются к черту под темным покровом ночи. Юджин закашлялся от очередного стаканчика, выпитого залпом. Счет он давно не вел, бутылка стремительно опустела, а парень на соседней подушке кресла сидел, широко расставив ноги и развалившись так широко, как только мог. Острые колени и локти были абсолютно везде, парень состоял из прямых линий и острых углов. Его взгляд то и дело встречался со взглядом Юджина, любопытный и какой-то неестественно веселый. Бам. Бам-бам. Бам-бам-бам-бам! Сердечная канонада вместо барабанной партии, время тянется, ударов все больше. Юджин не знает, что его зрачки стали черными и блестящими. — Ты в порядке? — острый парень знает все наперед, он предупреждает реакции, он словно явился из будущего и все ответы у него наготове. — Да, только что-то во рту пересохло. Тут почему-то очень жарко стало. Наверное, включили отопление, — слова берутся черт пойми откуда. Юджин не знает, почему говорит так много. Ему невдомек, почему его не держит гравитация, и задница постепенно отрывается от дивана. Ноги, начиная ход, не знают остановки. Голова резко проясняется, но как-то неправильно. Хоровиц видит детали, которых не замечал раньше — узор на гардинах, кажется, ирисы, длина ворса персидского ковра, брызги пива на кафеле, прыщики на щеках танцующих школьниц, — но общая картина не похожа на то, что привычно глазам. Юджин пытается определить, где же подвох, но декорации меняются слишком быстро — стоит лишь один раз моргнуть, и гостиная уже превратилась в кухню, холодильник открыт и в нем лежит огромная бутылка газировки, которая тоже готова выпорхнуть из рук. Это странно, ведь она весит не меньше двух кило. Это так же чудно, как то, что пальцы от ее прохлады промерзают до костей. Иней идет до плечевого сустава, ключиц, и почему-то — вниз, к ребрам. В легких что-то колется, тысячи ледяных иголочек опасно щекочут нутро. Что-то явно не так. Юджин не помнит, как вернулся в комнату, не знает, где прихватил бутылку водки, не понимает, что за таблетку на кончик языка отправляет угловатый парень в очках. Кровь в жилах Хоровица похожа на газировку, что он держит в руках — шипит и пенится, вот-вот хлынет через уши и нос. — Это наркотики? — глупый вопрос звучит ножом по стеклу, Юджин морщится от неприятного звучания собственного голоса. — А на что это еще похоже? — улыбается парень, вызывающе облизнувшись. Может, это и не было вызывающе вовсе, но Хоровицу так показалось. Зубы с розово-алой мякотью языка в болезненно-синих лучах заставили Юджина восхищенно затаить дыхание, от макушки до пят прошелся электрический заряд в силу тысячи вольт, мозг стал пеплом, который едва ли может заполнить до краев чашку из игрушечного сервиза Рейчел. Угловатый парень переводит взгляд на прозрачную узкую бутылку. — Тебе не кажется, что тебе и так уже хватит? — в его словах нет ни грамма сострадания. Он поправляет сияющие бликами очки, ему любопытно, но не более того. — Я сам не знаю, зачем ее взял, — честно признается Юджин, нервно открывая газировку трясущимися руками. Она заливает ему все руки сахарной пеной с вишневой отдушкой, в комнате резко начинает пахнуть приторной синтетикой. Хоровиц в панике пытается найти в помещении что-нибудь, чем можно вытереться, но вокруг нет ничего подходящего, — Дьявол! Парень на диване смеется, доставая из кармана платок. С первой попытки найти его не получается, на подлокотнике оказываются сигареты и зажигалка. — И это все, что ты можешь сказать, даже будучи навеселе? Дьявол? Серьезно? Юджин молча вытирает пальцы, но от этого мало толку. Они пропахли ароматизатором, идентичным натуральному «Вишня». — Можно я возьму у тебя сигарету? — спросил Юджин, переключив свое внимание будто по щелчку. Немой кивок, тихий щелчок зажигалкой и синий дым, похожий в свете телевизора на маленькие грозовые тучи. Из пальцев Юджина сыплются мириады сияющих искр, оседающих на ковре. Парень в очках внимательно наблюдает за ним, но не вмешивается. Он терпеливо ждет, когда в кровь впитается что бы там ни было. Откуда-то издали слышится задорный девичий визг и улюлюканье парней. Кажется, кого-то сбросили в бассейн. С дивана раздается тихое, немного хриплое: — Как ты вообще оказался здесь? Юджин удивленно покосился на долговязого и затянулся. Он сам не понимал, что по-женски держит сигарету и сжимает тонкие губы в нитку. Он вообще не понимал, какого черта происходит с его головой. — Хотел уйти от проблем. — И пошел туда, где их проще всего нажить. Забавный ты придурок. Пререкания застряли у Хоровица где-то между воротником рубашки и кадыком. Трясущимися, словно после пяти чашек эспрессо, руками он расстегивал пуговку за пуговкой, но смог остановить себя лишь на седьмой, когда парень в очках с усмешкой выдавил: — Тормози, хей. Я стриптиз не заказывал. Юджин удивленно посмотрел на собственные пальцы, которые спешно вспорхнули вверх, путаясь где-то между рубашкой и молочной кожей груди. Каждое неловкое прикосновение отзывалось волнами жара от паха по всему телу, на лбу проступила испарина, липким клейстером сверкающая каплями на свету. Веки с трудом разлепляются, глазные яблоки быстро пересыхают. — Я никогда так раньше не делал, — с дрожью в голосе, Хоровиц начал метаться по комнате, не в состоянии найти точку покоя. Дрожь колотила его все сильнее, даже зубы не попадали друг на друга. Угловатый парень, поняв, что происходит, вскочил с дивана, точно ошпаренный кипятком и за пару шагов преодолел расстояние, что их разделяло. Юджина крепко сжали за плечи и хорошенько встряхнули. Белые мерцающие круги поплыли перед глазами, взрываясь радужными брызгами ничуть не хуже любых мыльных пузырей, которые так нравились Саре. — Успокойся! Дыши глубже, так… Еб твою мать, ну вот везет мне на беспомощных кретинов. Блядь… Его слова тонули в шуме нагревающегося реактора внутри головы Хоровица. Все его силы, что неожиданно в нем проснулись и начали бушевать, требовали выхода. Юджин хотел сказать, чтобы парень убрал от него руки прочь. Он хотел объяснить, что с ним что-то не в порядке и он странно себя чувствует. Что он не может контролировать того, что делает или говорит. Но почему-то вместо этого Хоровиц, разинув рот, с минуту зачарованно всматривался в блики на стеклах очков. Ему не было никакого дела, что за человек за ними прячется, ему было абсолютно плевать на его прошлое и те драмы, что ему довелось пережить. В нем проснулся невиданный ранее эгоизм и первобытная…похоть? Раз. Два. Три. Ничто хорошее не случается после двух часов утра. Когда парень в очках замешкался и скорее инстинктивно облизнул нижнюю губу, Юджин про себя проклял на иврите ту минуту, когда сказал Лайле «Да». Хоровиц знал, что все делает паршиво. Что его язык неуклюже двигается в чужом рту, что его вздернутый нос мешается, что у него просто до неприличия быстро встал. Он чувствовал себя дураком, который пытается решить уравнения Навье-Стокса, но имеет багаж знаний сопливого школьника. Все неправильно, все некрасиво. Все так чертовски заводит. У Юджина неприятности. И притом — большие. Только с ним случаются подобные вещи: он еврей из строгой консервативной семьи, старший и единственный сын, но он хочет стать дизайнером и, опьяненный вкусом ночи, целуется с незнакомцем в комнате чужого дома, рискуя быть застуканным каждую минуту. Это уже не Канзас, Дороти. Руки снова, автоматически, тянутся к злосчастным пуговицам. Это они во всем виноваты. Они — корень вселенского зла. Голос парня в очках хрустальным звоном отдается в голове: — Завтра ты будешь умолять меня никому не рассказывать об этом. Юджин лишь нервно усмехается, подаваясь вперед, к тонким соленым губам. Никому нет дела до того, с кем Хоровиц общается, учится или даже спит. Из этого не получится сенсации. Тираж желтых газет не подскочит как на дрожжах, дорога из желтого кирпича не приведет к замку волшебника. Всем плевать. Даже самому Хоровицу. — Сделай что-нибудь, чтобы завтра я смог это просить, — дыхание сбивается, когда парень в очках крепко сжимает задницу через брюки. Наверное, он знает, что делает. Наверное, у него больше опыта. Неважно. Ощущения в животе знакомые, по утрам Юджин чувствовал нечто подобное, просыпаясь с эрекцией. Но все воспринимается острее, когда чьи-то холодные руки скользят по боксерам, а твои, липкие — путаются в волосах и шерсти плотного кардигана. Где-то на задворках сознания слышно жужжание телефона, кажется, на том конце провода не дождутся ответа. Абонент занят тем, что пытается потрахаться и нагрешить, согласно догмам нескольких религий. Юджин слышит рык гепарда и видит мерцание синих языков пламени. Из соседней комнаты раздаются гитарные риффы и звон битой посуды. На экране отброшенного в сторону мобильного высвечивается фамилия Патаки и точное время: без четверти четыре. Когда настанет утро, оно принесет с собой вереницу новых несчастий. Кроме похмелья, сухости во рту и странной походки, появятся сомнения и разочарование. С синяками проявятся первые признаки неуверенности. Дурацкие поиски ответов, бестолковые звонки, мысли «А что, если…» и скупые воспоминания, похожие на обрывки из фильма, который ты смотрел в далеком детстве и помнишь от силы пару сцен.Everybody in this world wants to trip you up. Fight it or deal it - it's your choice.