Revealed

       Кастиэль слизывает со своих пальцев масло Дина, не оставляя ни капли. Все это время его бедра двигаются в томном ритме между упругими ягодицами Дина. Под ним его подопечный пыхтит и стонет, его крылья выгибаются назад и вздрагивают, когда душа и благодать смешиваются и дразнят друг друга.        Кастиэль на мгновение вдыхает ртом запах солёной, нагретой солнцем кожи шеи Дина, а затем чуть подаётся назад, чтобы губами, языком и зубами спуститься ниже, остановившись между крыльями Дина, заставляя их вздрагивать, когда он дразнит чувствительные места, где перья соединяются с мягкой кожей. Он делает паузу, когда добирается до ягодиц Дина, его руки обхватывают чужие бедра, и он покусывает более мягкую кожу чуть выше выпуклости его крестца.        Его запах здесь сильнее, масло с крыльев медленно стекает по перьям и размазывается по рёбрам, оставляя ароматную плёнку. На вкус оно еще лучше, если слизывать его прямо с кожи Дина. Пальцы Кастиэля скользят по телу, вырисовывая узоры на плоти Дина. Вниз по спине, по позвоночнику, пальцы прочерчивают: «gisg-van-don-pa-fam». «gon-drux» он выводит ниже по мягкой коже Дина, за этим следует укус, словно поставленная точка, и у Дина от такого перехватывает дыхание.        Но когда Кастиэль спускается ещё ниже, скользкие пальцы ощупывают человеческое тело, голодный взгляд проникает куда глубже — в самую душу, и Дин выгибается под чужими прикосновениями, мышцы напрягаются.        — Кас, — говорит он, оглядываясь через плечо, голос низкий, глаза распахнутые и испуганные. Возможно, это протест или предупреждение.        Кастиэль решает пока не думать об этом, скользит руками вверх по бокам Дина и снова зарывается пальцами в чувствительные перья. Дин вскрикивает, его крылья трепещут, удерживаемые лишь тяжестью Кастиэля, а бедра всё ещё двигаются, одновременно стараясь отстраниться и поддаться прикосновениям. Его крылья мелко подрагивают, озаряют всё светом, когда его душа содрогается от желания. Благодать Кастиэля отзывается на это действо, и он позволяет ей проникнуть сквозь пальцы своего сосуда, сдерживая стон от того, насколько душа Дина открыта перед ним, такая мягкая и жаждущая.        Они уже так близко, так близко к полному соитию, что Кастиэль видит в душе Дина отражение себя, отпечаток своей благодати. Он знает, что это линии его собственной благодати. Его братья и сестры, наблюдающие сверху, наверняка видят, как изменяются его крылья. Если бы он не был так увлечен Дином, он мог бы окликнуть их и спросить, что именно они видят. Но сейчас он предпочитает отбросить свое любопытство. Он будет носить любую метку, оставленную на нем Дином с гордостью.        Дин, конечно же, совершенно не замечает ни их восторженных зрителей, наблюдающих за ними наверху, ни того, что именно происходит между ним и Касом. Кастиэль чувствует то же, что и Дин — вожделение, желание и любовь, но эти чувства заглушает громогласное отчаяние. Дин испытывает вину и стыд, и именно эти чувства видит Кастиэль, они являются причиной, по которой Дин говорит одно, а его душа жаждет совсем другого.        Он хочет Кастиэля. Хочет завершить соитие. Хочет полного соединения плоти, души и благодати. Его перья влажные, взъерошены, пропитанные маслом, его тело лежит под сосудом Каса, тело, готовое принять в себя ангела, но всё равно Дин отстраняется, словно пытаясь спрятаться.        В любых других обстоятельствах Кастиэль уважал бы желания Дина. Отстранился бы и оставил их соитие незаконченным, но он прикоснулся к душе Дина, и впервые со времен Ада ничто в Дине не скрыто от него. Он ясно видит боль Дина по его размаху крыльев, чувствует, как она отзывается благодати на кончиках его пальцев.        Душа Дина болит из-за него. Отстраниться сейчас, отрицать эту тоску было бы мукой. Дин, кажется, знает об этом, принимает это, и наконец Кастиэль понимает.        Это так очевидно, так по-человечьи. Очень похоже на Дина. Кастиэль удивлен, что ему потребовалось столько времени, чтобы понять это.        Он притягивает Дина к себе, чтобы тот встал на колени перед ним, тела вплотную прижаты друг к другу, спина — к груди, кожа Дина блестит и благоухает маслом, его крылья раскинуты изящными изгибами по обе стороны.        — Кас? — спрашивает он, голос неуверенный и напряженный.        Кастиэль нежно целует его.        — Дин, — отвечает Кас, позволяя всему, что он чувствует к своему подопечному, отразиться на нотках его голоса, на его тоне, — Самый дорогой.        Густое темное пятно никчемности и вины разрастается, по мере того, как говорит Кас, оно поднимается вверх, запятнывая душу Дина.        Кастиэль продолжает говорить, вытаскивая его на поверхность.        — Возлюбленный.        Дин издает болезненный, почти животный звук, резкий и отчаянный, и его крылья вспыхивают, пытаясь оттолкнуть крылья Кастиэля. Кастиэль крепко обхватывает его руками и окутывает его своими крыльями. Дин замирает на месте, мышцы напрягаются, а крылья фиксируются, как будто в любой момент это может кончиться насилием.               — Ты не должен так о себе думать, Дин, — говорит ему Кастиэль, — Ты не недостоин. Ты — одно из самых великолепных творений моего отца.        Дин молчит, но его крылья шевелятся в беспокойном отрицании.        — Ты именно такой, каким Он тебя создал, каким задумал. В тебе нет ни единого изъяна.        Дин сглатывает, так много всего приходит ему в голову, но слова застревают в горле.        — Я не… Кас, я не могу…        Видя, что рациональность, как всегда, не работает, Кастиэль прибегает к другим, более низким методам. К тому, что его подопечный точно поймет. Он позволяет своим крыльям прижаться к крыльям Дина, поглаживая их, предлагая удовольствие вместо комфорта, и скользит блестящей от масла рукой вниз по ребрам Дина, его животу и мягкой коже паха, чтобы обхватить его там, где у него всё затвердело и болит. Дин дергается от прикосновения, но его крылья опускаются от удовольствия, когда Кастиэль проводит ладонью по его плоти, уверенно двигая рукой, он стонет и обмякает в его руках, откидывая голову назад на плечо Кастиэля.        — Ты хороший, Дин Винчестер, — говорит ему Кас, его рука скользит по его телу, заставляя Дина хрипеть и извиваться, — Ты сильный и хороший. Эти слова о тебе — правда. Я уверен, потому что я знаю всех вас, — пока он говорит, он погружает пальцы свободной руки в намокшие перья Дина и позволяет своей благодати проникать через кончики пальцев. Дин пыхтит и стонет, удовольствие отвлекает его от чувства вины и стыда, его бедра двигаются, а руки тянутся назад, к Кастиэлю. Одна зацепилась за волосы его сосуда, другая обхватила его бедро.        Простые прикосновения, но для Кастиэля они — откровение. Никто никогда не прикасался к нему таким образом, никто не прижимался к нему и не держал его рядом, никто не хотел и не желал его так, как Дин. Он чувствует, как медленная струйка масла оставляет теплые следы на его спине, как отяжелели нижние части его крыльев. Запах масла незнаком ему, даже если это его собственный запах, и он глубоко вдыхает его, улавливая каждую ноту и то, как он смешивается с запахом Дина.        Он слишком слаб.        Дин перепачкан собственным маслом и влажен от пота, и это совсем не годится. Кастиэль отпускает чужой член, игнорируя жалобный скулеж, и тянется назад, зарываясь пальцами в перья, напитанные маслом и надутые от возбуждения. От этого ощущения перехватывает дыхание, Кастиэль горячо желает, чтобы именно Дин прикасался к нему подобным образом.        Какой-то намек на его мысли, должно быть, дошел до Дина через его благодать, потому что внезапно рука Дина покидает его бедро, скользит по маслу на спине и нежно поглаживает те части его крыла, до которых он может дотянуться. Это неловко, прикосновение Дина неуверенное, он ограничен в действиях из-за положения руки, но его касание не становится от этого менее возбуждающим. Без его разрешения крылья Кастиэля вырываются и с нетерпением подаваясь навстречу руке Дина.        — Тебе нравится, Кас? — усмехнувшись, спрашивает Дин, и привычная нотка юмора в его голосе, отсутствовавшая некоторое время, успокаивает.        И все же.        — Да, — коротко отвечает Кастиэль, а затем снова берет Дина под руку, заставляя того вздохнуть и фактически пресекая дальнейшие поддразнивания. Он заглядывает Дину через плечо, разглядывая очертания чужих мышц и загорелую, слегка веснушчатую кожу, видя, как он обнимает Дина, окутывая его своим запахом. Кожа там покраснела от прильнувший крови, упругая и горячая под пальцами Кастиэля. Он чувствует, как усиливается ритуал спаривания, их связь становится все глубже, ведь Дин так интимно помечен его маслом.        — О, черт, Кас… — на выдохе произносит Дин, двигая бедрами вперед-назад, впиваясь в руку Кастиэля. Он близок к кульминации, и чувство неловкости, растерянно желанной потребности в тепле рук Кастиэля, проверяет его решимость. Он прижимается к нему, отчаянно пытаясь ослабить давление собственного сдерживаемого возбуждения. На этот раз Дин не отстраняется, он прижимается сильнее, забыв о тревогах в тумане похоти, бедра плавно двигаются, заставляя чувствовать прижавшегося сзади Кастиэля, его ладонь на своём члене. Кожа его приятеля скользкая от масла и пота; тереться о него, двигаясь в синхронном ритме так близко от того места, куда Кастиэль жаждет войти, — мучительное удовольствие.        — Дин, — шепчет он, и если бы он лучше контролировал себя, он бы смутился, услышав в своём голосе столько зависимости и слабости, — Пожалуйста. Позволь мне… — Он делает паузу, тщательно подбирая слова, на которые Дин отреагирует должным образом, — Позволь мне трахнуть тебя.        Дин громко утробно стонет и вздрагивает в ответ, семя стекает по пальцам Кастиэля, крылья подергиваются в почти насильственной покорности. Кастиэль ощущает чуждое ранее для него самодовольное чувство удовлетворения.        Да. Это был именно тот ответ, которого он ждал.        — Да, — произносит Дин, задыхаясь и хрипя, — Да, Кас, я хочу тебя, — его голос срывается, и он хватается за ягодицы Кастиэля, притягивая его ближе, глаза закрыты, щеки раскраснелись, голова легла на плечо Кастиэля, — Трахни меня.        Кастиэль был образцом сдержанности, нежно уговаривая своего товарища во время их общения, но принятие Дина, его согласие, лишает его искусства человеческого контроля, сменяя его на нечто гораздо более примитивное.        Он снова укладывает Дина на траву, на этот раз на спину, потому что Кастиэлю нужно видеть его лицо, видеть его полные похоти глаза и приоткрытый от удовольствия рот, когда он берет его, наконец-то претендуя на то, что принадлежит ему. Кожа Дина теплая, сердце гулко бьется о ребра, когда Кастиэль прикасается к нему, не сдерживаясь, жадно изучая каждую его частичку, плоть и мышцы, которые он исследовал своими руками. Дин позволяет ему рассматривать себя, ложится под ним, пальцы впиваются в мягкий суглинок, даже когда его крылья изгибаются и трепещут, выгибаясь, чтобы прижаться и тереться о крылья Кастиэля в искушающем приглашении, умоляя о спаривании.        Когда Кастиэль впивается зубами в его ключицу, царапая её, Дин стонет. Когда он облизывает розовый сосок, проводя языком по его бугристой форме, Дин чувствует, будто задыхается. А когда Кас смыкает губы на головке члена Дина, пробуя на вкус смесь его собственной смазки и человеческого привкуса спермы, его подопечный извивается и называет его имя почти кощунственным образом. Пальцы зарываются волосы Кастиэля, крепкая хватка натягивает и направляет, поощряя его ласки, и он наслаждается тем, как Дин забывает о своих страхах и нерешительности. Его прикосновение сделало это. Это он, Кастиэль, заставляет Дина издавать эти прекрасные звуки.        Гордость — грех, но именно это чувствует Кастиэль, заглатывая член своего товарища, дразня и искушая его жаром своего рта. Дин смотрит на него, задыхаясь, бедра поднимаются и опускаются, он все еще пытается сдерживать себя, но безуспешно. Дин твердый и соленый упирается в глотку Кастиэля, и есть странное удовольствие в том, что он прикасается к нему таким образом, принимая его часть в свой сосуд.        Слюна скапливается у него во рту, еще больше смачивая Дина, стекая вниз и смешиваясь с маслом и потом, покрывающими его. Видеть следы, оставленные Кастиэлем при физическом контакте, на коже Дина приятно, но этого недостаточно. Кастиэль расправляет крылья и тянется назад, чтобы смазать пальцы еще большим количеством брачного масла. Его руки скользят, рисуя жирные следы на бедрах и ляжках Дина, когда ему приходится оторваться от Винчестера, и приподнимает его, располагая так, чтобы его колени были согнуты над плечами Кастиэля и он был полностью обнажен перед ним.        Дин дрожит, его кожа покрывается мурашками от нервного беспокойства, но он раздвигает ноги для Кастиэля, позволяя ему увидеть себя максимально уязвимым. Кастиэль накрывает Дина крыльями, скрывая Дина от любопытных глаз братьев и сестер под пологом темных перьев. Вдалеке он слышит их шепот.        При первом движении языка Кастиэля Дин дергается, из его горла вырывается приглушённый полустон, который может быть именем Каса. Он извивается, но хватка Кастиэля крепкая, хотя пальцы скользят из-за масла, требуется еще несколько неуверенных движений языком, чтобы Дин успокоился. На вкус он человек, кожа соленая от пота и сладкая от феромонов, которые терпким привкусом остаются на языке Кастиэля. Но больше всего его привлекает то, насколько Дин здесь мягок, гладкая плоть совершенна и не имеет следов повреждения, как в тот день, когда Кастиэль вдохнул жизнь в его легкие после того, как вытащил его из ада.        Он исследует кончиком языка Дина — интригующий тугой узел мышц — и чувствует, как Дин выгибается и подрагивает. Но только когда Кастиэль напрягает язык и проскальзывает в тугое отверстие тела своего друга, контроль Дина окончательно ослабевает, и он издает прерывистый звук и произносит:        — Кас, — низким и умоляющим голосом.        Кастиэль не совсем понимает, о чем просит Дин, и, судя по всему, он сам не понимал. Однако это не отрицание, поэтому он продолжает свои действия, погружая язык в сжимающееся колечко мышц Дина, вслушиваясь в звуки, которые тот издает, то, как он смещается и дергается в бессознательном движении. Но он тугой, и Кастиэлю приходится проникать внутрь постепенно, дразня и лаская, погружаясь и выныривая, облизывая и открывая рот, смазывая его слюной, пока Дин понемногу расслабляется для него. К тому времени, когда он проникает языком как можно глубже, Дин тяжело дышит, и нет сомнений, что звуки, которые он издает, — это звуки удовольствия.        Кастиэль вновь обхватывает рукой сочащийся член Дина; он использует своё масло по назначению, подготавливая своего друга. Бёдра Дина подрагивают, и он стонет. Кастиэль двигает рукой по всей его длине чужого возбуждения, помечая там своим запахом, а затем очерчивает кончиками пальцев яички своего партнёра и мягкому участку кожи под ними, оставляя следы масла. Когда его скользкие пальцы встречаются с языком там, где он осторожно вылизывает Дина, его подопечный вздрагивает, и мышцы его бедер напрягаются там, где его ноги спускаются на плечи Кастиэля.        Кастиэль проходится языком по плотному кольцу мышц, слегка надавливая и едва касаясь. Крылья Дина трепещут, и он стонет. Дыхание Дина грубое и неровное, и когда Кастиэль опускает взгляд на его тело, его голова откинута назад, кадык дёргается, когда он судорожно сглатывает. Пристально глядя на своего товарища, Кастиэль вводит в него одну фалангу среднего пальца. Дин стонет:        — Нгхх, — долго и протяжно, — его крылья яростно бьют по траве, а спина напряжённо выгибается; закинутые на плечи ноги Дина притягивают Кастиэля ближе, безмолвно требуя большего.        Кастиэль вводит палец внутрь, чувствуя необычайный жар и узость из-за которой полностью ввести палец не получается. Дин вздрагивает и задыхается, пока Кастиэль работает языком и пальцем, изучая его и ощущения. Однако он не может проникнуть языком достаточно глубоко, не может почувствовать его достаточно, поэтому отстраняется. Дин наблюдает из-под прикрытрых век, как Кастиэль тянется назад и собирает на пальцы больше его масла, и Кастиэль обнаруживает, что не может оторваться от его взгляда, когда он снова прикасается к Дину. Он убирает ноги Дина со своих плеч, опускает их, чтобы обхватить его за талию, чтобы удобнее устроить его у себя на коленях, а затем глубоко и плавно вводит в него два пальца. Дин выгибается и подается навстречу движению, дыхание и шипение вырываются из его горла — это низкий стон.        Воздух между ними, под коконом крыльев Кастиэля, теплый и тяжелый от смеси из запахов и возбуждения. Ангела и человека. Масла и пота. Солнечный свет проникает сквозь его перья, рисуя золотистые линии на коже Дина. Там, где Кастиэль прикасается к нему, глубоко внутри, он весь — прилипчивая мягкость и невыносимый жар. Он распрямляет пальцы, раздвигает их, прижимаясь к скользким стенкам Дина, только чтобы почувствовать его мягкую влажную отдачу. Он никогда не думал, что какая-то часть Дина, его дерзкого праведника, может быть такой теплой и гостеприимной. Напряженная плоть его сосуда пульсирует в желании. Как ни смешно, но он ревнует его к собственным пальцам. Он должен быть там, должен быть внутри Дина, ощущая это мягкое, тугое тепло, окутывающее его…        Неосознанно мягкие исследующие движения его руки становятся более быстрыми. Он трахает пальцами Дина, затем вводит третий. Дин стонет и хнычет, когда скользкие пальцы растягивают его, но тут Кастиэль натыкается на что-то, небольшой комочек нервов, и Дин резко ругается:        — Черт! Кас!.        Кастиэль с запозданием вспоминает о существовании предстательной железы и сосредоточивает свое внимание на ней. Он едва заметно надавливает и трёт, пока Дин не начинает выть, умоляя без слов, его ноги плотно обхватывают Кастиэля, притягивая его ближе, а его крылья широко распахиваются в стороны.        Они сверкают бронзой и золотом в едва проникающем солнечном свете, притягивая взгляд Кастиэля. Когда он осознает, что нижняя сторона перьев полностью пропитана маслом Дина, перья потемнели от бледно-золотистого до карамельного цвета, он обнаруживает, что подается вперед с чем-то похожим на рычание, застрявшем в горле. Ноги Дина неловко обвиваются вокруг него, и Кастиэль упирается головой в бок Дина, где его кожа скользкая от масла, а затем кусает и облизывает этот концентрат их запахов.              Угол смещен, и он больше не может держать пальцы внутри Дина, поэтому вместо этого он хватается за его член и скользит ладонью в неустойчивом ритме, целуя и облизывая торс Дина. К тому времени, когда он прокладывает себе путь наверх, впиваясь лихорадочными поцелуями в губы Дина, их тела уже вплотную прижаты друг к другу, и он набрасывается на него, проникая в скользкий и открытый рот.        Головка ноющего члена едва погружается в него, но тут же выскальзывает, бедра Кастиэля отчаянно двигаются, даже когда Дин стонет ему в рот, снова прижимаясь к нему. Ему нужно быть в Дине, но Дин целует его, и его вкус и запах густой и приятный, и он не может думать, не может взять под контроль свой сосуд. Но тут Дин хватается за него, зарывается сильными пальцами в мягкие перья, на которые капает масло Кастиэля, и смешанное ощущение от прикосновения Дина к нему и внезапной вспышке его собственного запаха, когда пальцы Дина выдавливают масло из его перьев, заставляя капать на его голую грудь, разрывая связь.        Кастиэль хватается за бедро Дина, скользкие пальцы впиваются в мягкую плоть его затылка, удерживая его и притягивая ближе, и вот он уже там.        Инстинктивно толкаясь, желая проникнуть внутрь, понимает, что это невозможно игнорировать, и Кастиэль даже не пытается. Дин мучительно тугой, его дырочка медленно обхватывает скользкую головку члена Кастиэля, но всё же он преодолевает, и он внезапно оказывается внутри.        Звуки, которые издает Дин, когда Кастиэль наконец-то входит в него, заставляют его благодать трепетать от восторга. Его товарищ выгибается, крылья распластываются по траве, все мышцы и сверкающие бронзовые перья — все его, и Кастиэль проникает в него с глубоким медленным скольжением, пока не может двигаться дальше. Кастиэль стонет от ощущения, что находится внутри Дина, стон высокий и незнакомый.        Его приятель проклинает, богохульствует:        — Блять, блять, блять, Боже, Кас, — и Кастиэль может только согласиться с этими словами.        Следуя инстинкту, он подаётся назад, притягивая Дина, тугого, горячего и совершенного, а затем резко двигает бедрами вперед. Дин стонет и тянется к Кастиэлю, пальцы одной руки с силой сжимают его перья, а другой — впиваются в бедро. Его ощущения, звуки наслаждения и безоговорочного повиновения перед Кастиэлем, то, как его душа трепещет от потребности в нем, когда они спариваются, приближаются к полному единению, приводят Кастиэля в восторг.        Крылья Дина беспокойно подрагивают в траве, то расправляясь, то изгибаясь, сияющий свет его души мерцает в головокружительном удовольствии, и даже если бы он не был с Кастиэлем, не выкрикивал его имя и не стонал для него, его экстаз был бы безошибочен.        Любовь Дина — его яростная, жестокая, человеческая любовь — окутывает каждый атом существа Кастиэля и оставляет его чистым и святым. Впервые за много веков Кастиэль на бесконечное мгновение ощущает прикосновение своего Отца, любовь Бога, ибо нет другого объяснения этому головокружительному восторгу.        Дин Винчестер — несовершенный, смертный, непоколебимо человечный Дин — соединяется с Кастиэлем — безвозрастным серафимом и Сыном Божьим — в совершенном союзе.        Это должно было быть невозможным.        В отдалении Кастиэль слышит ропот своих братьев и сестер, их возбужденные комментарии, когда они наблюдают за его спариванием, но ему нет дела ни до них, ни до Небес, ни до Рафаэля, ни до войны, ни до чего-либо еще. Блаженство общения с Дином, когда его сияющая праведная душа соединяется с благодатью Кастиэля, образуя единое целое, — самый глубокий момент во всем его существовании.        Его товарищ плавится в его объятиях, крича и прижимаясь к нему душой и телом, его яростное удовольствие горит на его крыльях, чтобы все видели, даже когда оно пробивается сквозь узы их союза и погружается в благодать Кастиэля. При каждом резком толчке Дин загорается изнутри, экстаз разгорается все сильнее, и Кастиэль чувствует это как искрящуюся боль в глубине своего сосуда.        Они покрыты маслом, скользкие, подобны звериным, фигуры извиваются в траве, бездумные в своем наслаждении. Кастиэль не знает, как долго они остаются в таком состоянии, руки жадно ласкают скользкую кожу, крылья переплетены, рты слились друг с другом, но в конце концов он чувствует приближение крайний точки наслаждения, окончательной и бесповоротной кульминации их спаривания.        Его благодать гудит, его узел набухает, но он каким-то образом находит в себе силы вытащить его настолько, чтобы не зацепить, понимая, что это не часть человеческой сексуальности, и не желая причинить вред или напугать Дина. Но Дин испускает разочарованный вой и тянется к нему, упираясь пятками и толкаясь бедрами, пока не погружается в него как можно глубже.        Кастиэль едва ли недоволен.        Он двигает бедрами и смотрит вниз, где они сливаются друг с другом. Вид раскрасневшегося тела Дина, распластанных вокруг него крыльев, румянца на его щеках, откинутой головы в траву — все это слишком сильно, чтобы Кастиэль мог сопротивляться.        — Ты хочешь всего меня, Дин? — задыхается он, голос хриплый и неузнаваемый, крылья вздрагивают, когда он пытается сдержать себя.        Дин только стонет, его веки трепещут, он продолжает прижиматься к Кастиэлю, ноги плотно обвивают его талию, даже когда Кастиэль обхватывает его бедра и вжимается в него, позволяя своему узлу разбухнуть.        Только когда Дин открывает глаза и смотрит на него широко раскрытыми глазами, благоговейно, Кастиэль достигает кульминации. Резкие волны наслаждения прокатываются по нему, от кончиков крыльев до пальцев ног, выплескиваясь из него в содрогающееся тело его товарища. Они обмениваются глубокими неистовыми поцелуями, а Кастиэль проникает между их телами и тянется к возбуждению Дина. Его приятель мокрый, дрожащий от желания, и требуется всего несколько бессильных движений, чтобы он излился в кулак Кастиэля, его тело спазмирует и сжимается вокруг узла Кастиэля так, что эхо удовольствия проходит по всему телу.        Дин опускается на траву в изнеможении, его крылья лениво ложатся, прикрывая его. Кастиэль смотрит на него. Он — само воплощение развратного совершенства, и ему не хочется отводить взгляд. В конце концов, зеленые глаза открываются и с любопытством смотрят на него. Дин вскидывает бровь, и приподнимает уголок губы в дразнящей ухмылке.        — Кас, — произносит он хриплым голосом, похожим на сонный, — Невежливо пялиться.