***
Положение Малфоев в магическом мире заставляло желать лучшего. Но никто им лучшего не желал, конечно. В этот послевоенный год сначала следовала череда судов, на которых всех Малфоев оправдали. Драко и Нарцисса это точно заслужили, но насчёт себя Люциус сомневался. Его не упекли в Азкабан только благодаря чуду — такому, в круглых очках и с шрамом в виде молнии на лбу. Малфой был обязан Гарри Поттеру, наверное, пожизненно. Справедливости ради, у Малфоя не было особого выбора, вступать ли в ряды пожирателей вновь. Всё из-за той ошибки молодости, когда он примкнул к Темному Лорду по своему желанию. Заслуживал ли Люциус прощения? Нарцисса развелась с ним. Не выдержала давления Мэнора, стены которого помнили слишком многое, не выдержала давления общества. Не выдержала их отношений… и уехала во Францию. С сыном всё тоже не было гладко. Но Люциус правда старался быть лучшим отцом, чем был. Постепенно, но отношения восстанавливались, хотя и почти с нуля. Малфою нужно было что-то, что могло бы поднять его положение и репутацию. На работе это было невозможно: его значительно понизили. Лишили престижа с плевком в лицо. Хотелось отмыться. Очиститься. Ему нужно больше связей. Например, герои магической войны… В памяти всплывает смущённое веснушчатое лицо… Уизли. Ему нужен был Уизли.***
Как добиться расположения Рона Уизли? И почему именно его? — он попросту казался проще, не таким умным и несговорчивым, как, например, та же Грейнджер. Очень удачный для этого случай подвернулся вскоре и взорвался на всю магическую Британию оглушительной новостью о свадьбе двух участников войны — Гарри Поттера и Гермионы Грейнджер, кто бы мог подумать? Хорошо, тут впору закатить глаза, потому что все могли подумать. Эта свадьба была очень предсказуема, ведь пара, справедливости ради, была идеально гармоничной. Поттер и Грейнджер были вместе с четвёртого курса, подумать только. На эту грандиозную свадьбу пригласили полмира (не только магического), и было бы странно (и не менее унизительно), если бы Малфои её не посетили. Так что вот они, потерявшие часть состояния и престижа, но не гордость, побитые, как собаки, но всё так же величественные на вид Малфои, отец и сын. Одетые с иголочки, они прибыли на свадьбу, аппарировав неподалёку. Масштаб мероприятия поражал. Все будто мигом сошли с ума, объединившись в этом преувеличенно беззаботном празднике жизни. Наверное, после войны людям ещё долго нужны будут такие дни, в которых есть повод радоваться. День был по-летнему тёплым и солнечным, что было весьма кстати, ведь свадьба была на открытом воздухе, рядом с «особняком» Уизли. Кто вообще в здравом уме назовет свой дом «Норой»? Очевидно, те, кто живет в таких убогих строениях. Шатёр, который воздвигли рядом с домом и в котором будет проводиться свадьба, был огромным. Обилие украшений было не только заметно своей пестротой, но и ощущалось сильным запахом ярких и красивых цветов вокруг. Магия поражала: в воздухе летали скульптуры и даже противные, но качественные кристаллики блёсток. Столы ломились от закусок и гор подарков, а музыку играли вживую. Люди выглядели безупречно и счастливо… Люциус тут определённо лишний. Казалось, что его тут и не существует. Люди сновали вокруг какофонией восторга и обожания к молодоженам, смех звучал непрерывно и громко. Тут был и министр, и тьма других сотрудников Министерства, и куча журналистов, кажется, все преподаватели из Хогвартса и все участники войны со своими семьями. Все они слились в ожидании начала церемонии, и сладкое нетерпение витало в воздухе. Малфой отвык, что в его присутствии кому-то так весело. Но у него было дело: заполучить расположение как можно большего количества и как можно более влиятельных людей. Малфои не стали долго топтаться вдали и вскоре пошли в самый эпицентр толпы гостей, выделяясь среди всеобщей радости привычной строгостью и отстранённостью. До церемонии поговорить с молодожёнами не удалось — они были попросту окружены со всех сторон — зато во время неё они наконец предстали перед всеми. Далее следовала слезливая, но красивая церемония, но Люциус, наверное, слишком сильно ушёл в себя, чтобы быть хоть немного тронутым. К тому же, справа от него сидел журналист, громко щёлкающий колдоапаратом каждую секунду, а спереди была весьма раздражающе шмыгающая носом женщина, сентиментально плачущая. Всё это тоже не способствовало его вовлечённости в происходящее, и под конец Люциус заозирался по сторонам. И почти сразу наткнулся на изучающий взгляд голубых глаз. Это снова было спонтанно и неожиданно, зато скука вмиг отступила. Что-то среднее между интригующе-интересным и очень странным. Рон Уизли смотрит на этот раз издалека и с неким вызовом, хотя и немного неуверенным — очаровательное сочетание. Люциус встречает этот взгляд с холодом, но не слишком ледяным, чтобы не оттолкнуть — он умело мешает гордость и легкую заинтересованность на своём лице. И взгляды их не отскакивают друг от друга, как это было все время их крайне редких пересечений, а встречаются и, кажется, даже борются между собой, но без какого-то открытого конфликта и любой другой причины для этого. Голубые глаза неотрывные и блестящие. И в какой-то момент Люциус наконец понимает. Да мальчишка Уизли просто его хочет. Всё так до ухмылки — которую он и продемонстрировал тут же — просто. Осознание льстит и тешит самолюбие, и не сказать, что удивляет сильно: Малфой-старший выглядит по-аристократичному молодо для своих лет. Становится в разы веселее, и в платиновой голове Люциуса сам по себе рождается план по сближению с Уизли. Пришлось подождать ещё около часа, пока танцы завлекут большую часть гостей. Тогда Малфой и выследил, как рыжая макушка исчезает в стороне дома. В груди развернулось нетерпение, и он последовал за Уизли. Люциус застал Рона на заднем дворе, сидящим на скамейке в маленьком садике. Здесь было красиво: мягкий тёплый свет от лампы на крыльце в вечерней сгущающейся темноте и снова цветы, но уже точно не магические фальшивки, как свадебные украшения, а настоящие, самые красивые. Здесь были и простенькие ромашки, и гордые нарциссы. И время тут будто замедлялось. Нет, Люциус вовсе не был романтиком, но он не мог не отметить, что из-за отдаленности музыки и смеха кучи людей на заднем плане тут создаётся атмосфера отчужденности и уединения. Атмосфера интимности. Рон явно не ожидал увидеть своего старого неприятеля, но на этот раз эмоции проявляются на его лице не так ярко. Уизли растерянно моргнул и приоткрыл рот. Он, казалось, секунду назад был слишком задумчивым, а потому сильного удивления не последовало, и Малфою даже на секунду показалось, что ему всё-таки не стоило сюда приходить. — Здравствуй, — сдержанно поприветствовал Малфой, и Рон ограничился скромным кивком. — Я присяду? — добавил он, указывая на скамейку. — Да… — Уизли был всё так же растерян, но после вопроса он несколько напрягся, чуть выпрямив спину и подвинувшись, освобождая место рядом. Он мысленно оградился от Люциуса, воздвигнув стену осторожности и недоверия. И это можно понять. В нём вообще все эмоции были оголенными и открытыми, очевидными невооруженным взглядом. Но Люциус напомнил себе, что ему вовсе нет дела, например, до того, что Рон наверняка сейчас думал о своей ненужности, пока Люциус не пришёл: затмеваемый сначала братьями, так потом ещё и лучшие друзья сошлись. И тем более не думал, что чувствовал себя таким же лишним на этом празднике жизни. Наверное, Люциус и тут, в этом саду и чужом мирке неуместен. А может, во всем мире. Но к черту уместность. Она вообще не нужна, учитывая то, что Люциус сейчас собирается сделать. На миг повисла гнетущая тишина. Ведь, действительно, о чем они могли говорить? Уизли некомфортно поерзал в ожидании выяснения причины появления Малфоя здесь. — И что тебе от меня нужно? Малфой оценил это смелое обращение на «ты». Но снаружи лишь насмешливо приподнял самую малость бровь и сверкнул глазами в ответ на вопросительный взгляд: — У меня для тебя предложение… Взаимная выгода. Малфой не ожидал, что будет так сложно начать. Все было просто, пока он не пришёл сюда. Уизли, высоченный и, неудивительно, рыжий, казался обычным сопливым мальчишкой, не самым умным и довольно неловким. Он должен был броситься к нему на шею сам, как только Люциус приблизится. Но Рон Уизли встречает настороженным, пугающе-осознанным и серьёзным, неглупым взглядом. И всё было испорчено изначально, стоило взглянуть на эту сгорбленную спину и с первого взгляда понять, что этому герою войны, сидящему в одиночестве в этом саду, было грустно. Но Люциус уже сказал себе многозначительное «к черту». Малфой подсаживается к ожидающему продолжения юноше ближе, быстро запускает в рыжие волосы руку. Рон шокированно замирает — что, слишком быстрое развитие событий для тебя? — и совершенно точно захлёбывается всеми звуками, рвущимися наружу из горла, потому что Люциус приближается к чужому лицу и другой рукой проводит по чужой груди, беспокойно вздымающейся. Как тебе такое продолжение, Уизли? Рон, наконец, лишается этой надоедливой маски взрослого спокойствия, лицо его жутко краснеет, а брови взмывают вверх совершенно неверяще. Он наверняка хочет что-то сказать, спросить, хоть что-нибудь, но он совершенно тих. Лишь музыка гремит издалека. Их окружают мягкий свет от лампы и ромашки с нарциссами. А Люциус распаляется, входит в азарт. Идёт ва-банк. Вынимает руку из мягких пушистых волос, касается чужого лица подушечками пальцев, а потом уверенно и властно целует веснушчатую шею с приятно пахнущим одеколоном, выбивает, наконец, первый вздох удивленного наслаждения. А потом целует снова и снова. Мгновение, и руки сами собой скользят к чужому ремню. Длинные пальцы идут все дальше и дальше, ныряют в омут с головой под сопровождение чужого шока и звука ширинки. И что-то накрывает, меняется и переворачивается, а это веснушчатое сумасшествие умилительно смотрит из-под рыжих полуопущенных ресниц с затаенным ожиданием. И ни капли сопротивления, ни капли сомнений. Как обреченное, неминуемо погибающее в схватке с хищником животное. А потом все смыслы, нормы и рамки уходят, не остаётся ничего, даже того смирения из-под ресниц. Потому что Люциус оголяет чужое возбуждение, и обратно пути нет. Начинается сумасшествие. Малфой двигает рукой умело и со знанием дела, увлечённо смотрит на чужое лицо, на эти сумбурно красные щеки, на завлекающие веснушки и приоткрытые от яркого наслаждения в стонах губы. Рон смущается очевидно и явно, отводит поначалу глаза, а потом расслабляется и — о боже — выстанывает почти открытое: «Люциус». А Люциус, закрученный в этом вихре чужих и передавшихся эмоций, где все вздохи совершенно смешались, что не понятно, где чей, непонятно, взаправду ли всё это вообще… Люциус окончательно теряет голову и делает кое-что безумное. Люциуса пробирает до костей. Он наклоняется и обхватывает чужое возбуждение губами. Малфой словно затылком видит, как, наверняка, расширились блестящие голубые глаза, но игнорирует чужое смятение. Он полон решимости, и ему это нужно до ломки. Однако Рон почти сразу тянет за безупречные локоны вверх, безуспешно пытаясь отстранить упрямого Люциуса, и через пару мгновений Малфой понимает причину: рот стремительно наполняется жидкостью. — Я сейчас… Ох, черт, прости… Уизли выгибается, краснеет до кончиков ушей и бьется в наслаждении. А Малфой никогда не испытывал такого удовольствия от чужого удовлетворения. Плевать даже, что пришлось небрежно облизнуть влажные от солоноватых капель губы. С ним никогда ничего подобного не было. Какого черта? Остаётся только собрать себя по кусочкам, игнорируя иррациональную тяжесть в груди, на едва гнущихся ногах подняться и, прежде чем аппарировать, напоследок с фальшью кинуть свою фирменную, самую наглую и издевательскую усмешку. Без особой надежды, что Рон на неё поведётся. Не после того, что было. Потому что… какого черта это было? Люциус хотел заставить Уизли желать его, хотел услышать мольбы, а в итоге оказался перед ним на коленях по собственному желанию. Чертовски хороший план, чтобы повысить свою репутацию перед общественностью, ничего не скажешь. Грязно, продажно, стыдно. Стоило хоть как-то реабилитироваться в голубых глазах, уместно было бы объяснить, зачем всё это было. Но Люциус облажался во второй раз, просто сбежав под эту доверчивую растерянность на покрасневшем лице Уизли. Растения в этом маленьком садике остались покачиваться на легком вечернем ветерке, будто осуждающе смотря вслед. А ведь цветы здесь, всё-таки, были настоящие, в отличие от временных магических иллюзий.***
Рон Уизли полжизни за чем-то гнался. Всегда хотелось чего-то большего: признания, славы, успехов в карьере аврора. Однако примечательно, что в школе Рон не выделялся особыми навыками. Но времена меняются, люди взрослеют. Требовательность к себе никуда не делась, но единственное отличие заключается в том, что Рон научился видеть и способы достижения целей, не только цели. Иными словами, поднял свой ленивый зад и начал пахать. Аврорат потихоньку сдавался под напором героя магической войны. Переработки до ночи начали давать свои плоды, и карьера пошла в гору: последовали повышения за повышением, наравне с Гарри, разве что у друга была другая направленность в аврорате. Тот эпизод на свадьбе… Рон тогда лишь решил отдохнуть от шумихи в своём излюбленном месте. Чувствовалась, конечно, радость за друзей, но и несильная тоска: теперь-то всё может быть иначе. Правда, зачем им нужен Рон? Друзья действительно милы и внимательны с ним, но ничто не заставит его перестать иногда чувствовать себя немного лишним. А потом пришёл Люциус. А Рон… Он ведь так и не понял, как относиться к этому человеку. Старался его разглядеть, понять — сам не понимая, почему так живо этим человеком интересуется — но в момент, когда Малфой присел рядом на скамейку, Рон решил, что больше не будет выставлять себя дураком и пялиться: он уже не тот глуповатый школьный разгильдяй, всё-таки. Рон собрался и приготовился к чему угодно, но ничто на самом деле не могло морально подготовить к тому, что случилось потом. Ведь потом были прохладные аристократичные пальцы, дружное тяжёлое дыхание, горячее смущение, сумбурные ласки и лаконично характеризующее всё это сумасшествие. И Рон готов был поклясться, что бесящаяся маска этого горделивого павлина спала, ведь на красивом лице были эмоции. Но наваждение не длилось долго и в итоге оставило Рона ни с чем, кроме чувства жгучего стыда по многим причинам. Прошло долгих три месяца, в течение которых Уизли действительно пытался выкинуть инцидент из головы. С горем пополам наконец стало получаться. Но поначалу было трудно. Рон и сейчас помнит, каким раздавленным и униженным почувствовал себя сразу после того, как Люциус ушёл. На коленях стоял Малфой, но полную власть над собой ощущал Уизли. И вот он сидит, стыдливо застегивает брюки, тупо пялится перед собой и совершенно не знает, чего ожидать дальше. Но дальше ничего не последовало. Ничего. Хотя Рон сначала и ожидал с постоянным напряжением, что Люциус объявится и с издевкой выдаст причину своего поступка, но этого не последовало. Рон этого одновременно боялся и почему-то ждал с иррациональным нетерпением. Месяц спустя они пересеклись в Министерстве магии снова, но Малфой изобразил — изобразил ли? — полное безразличие. И лучше привычный ледяной взгляд, лучше издевательская ухмылка, что угодно… Только не равнодушие, так бьющее по самолюбию. Тогда-то Уизли и понял, что у этой истории не будет продолжения. А ведь Рону казалось, что, когда Люциус аппарировал, он видел в его улыбке уязвленность. Значит, показалось — снова и снова повторял себе Рон и устало тёр глаза, словно пытаясь стереть навязчивое воспоминание. И самое насущное: почему Уизли не остановил Люциуса, когда тот всё это начал? Бессилие вызывало ярость. Поначалу. Но самое обидное — это то, что Рон отчаянно хотел соответствовать. Ушёл с головой в работу с новой силой, лишь бы быть лучше, сильнее, профессиональнее, соответствовать чему-то — или кому-то — далекому и недоступному. И внутри всё тянет, сжимается в одно единое и бессмысленное: «Для чего?» Так или иначе, в последнее время Рон наконец перестал на что-то надеяться. Жизнь продолжалась, и был очередной рабочий день в Министерстве. В который раз за сегодня устало вздыхая, Рон шёл к своему кабинету, возвращаясь после перерыва на обед. У двери встретила новоиспеченная Поттер, лучшая подруга Рона, явно его дожидающаяся. — Гермиона! Привет, ты на обед ко мне забежала? А я уже… — Рон прервался, натыкаясь на загадочный хитрый взгляд подруги, словно знающей что-то, что недоступно никому. Нередкое явление у Гермионы. — Рон… Тебе подарили цветы, — сказала она, заговорщически ухмыляясь. Не помня себя, Уизли рванул дверь в свой кабинет и сразу застал на столе огромный букет из жёлтых нарциссов и более мелких ромашек. Цветы были настоящие, без капли магии. И ни единого сомнения в том, кто их отправил, не было.