Антипод.

* * *

      Господин Чон выходит на балкон второго этажа загородного дома, расположенного на территории леса у самого подножия гор. Глубоко вдыхает хвойный аромат, исходящий от высоких елей и сосен Шварцвальда, и щёлкает зажигалкой, прикуривая сигарету. Никотин приятной горчинкой оседает в лёгких, и он выдыхает клубы сизого плотного дыма, которые уже через пару мгновений рассеиваются, растворяясь в лучах летнего солнца.       — Он приходил, — доносится чёткое из динамика телефона.       — М, так скоро.       — Много говорили о вас, господин Чон. Беседа протекала строго по плану, я бы сказал, и закончилась заманчивым предложением для Тэхёна.       Чонгук присаживается в плетёное кресло, закидывая ногу на ногу, кладёт тлеющую сигарету в хрустальную пепельницу и поднимает с подноса, стоящего на маленьком столике, чашечку с чёрным ароматным горячим кофе, делая глоток.       — Я слушаю дальше, Хосок.       — Тэхён согласился, господин Чон, — тут же звучит в ответ.       — Чудесно, — уголки губ приподнимаются в подобии лёгкой ухмылки, а кончик языка слизывает с них остатки бодрящего напитка.       — По всем остальным вопросам всё под моим полным контролем. Тэхён спрашивал, во сколько вы должны вернуться в клинику. Я предупредил его, что ближе к ужину, — начальник охраны господина Чон впивается внимательным взглядом в медленно идущих людей в нескольких метрах от него. — Сейчас он на прогулке с медсестрой, — и сразу же оглядывается по сторонам, проверяя территорию вокруг на возможную опасность. — Чувствует себя хорошо.       — Отлично. Выясни, что Тэхён хочет на ужин и закажи из ресторана. Я буду к семи.       Господин Чон аккуратно ставит чашку на поднос и вновь тянется к сигарете, зажимая фильтр между пальцами. Снова глубоко затягивается, откидывается на плетёную спинку кресла, прижимаясь к мягкой подушке, и прикрывает глаза, обдумывая информацию, переданную ему Хосоком.       Люди так мелочны. Люди так скупы. Люди такие жадные. За деньги готовы продать родных. Честь. Достоинство. Накопленный ими опыт. Собственную задницу. Всякие моральные принципы. И даже душу. Разница лишь в цене. Льюису, например, было достаточно занять место главного врача клиники и получать каждый месяц дополнительные проценты за умение держать язык за зубами. Доктор фон Вагнер на его фоне смог отличиться. Прыгнул немного выше. За свои бесценные услуги он потребовал помощь в открытии собственной частной психиатрической клиники, а это уже чуть больше, чем просто усадить задницу в удобное и тёплое кресло. Он продал душу за власть. Маленькую, наивную, такую крошечную и жалкую, но всё же власть.       А власть развращает. Затуманивает рассудок. Власть меняет людей, делая их ненасытными. Хочется ещё и ещё. Больше и больше. Власть манит. Власть дьявольски соблазняет.       Всё продаётся. И всё покупается. Только каждый сам решает, какой будет его ходовая валюта: покровительство, молчание или же банально секс. Выбор всегда остаётся за каждым. Любой человек сам назначает себе цену, облачая свою истинную сущность.       Господин Чон глухо хмыкает, выпуская тонкой струйкой серый дым из своего рта. Гипноз — опасная практика, но куда острее и возбуждающее теперь другое. Интересно, его милый и любимый супруг решится на ложь, на тайны, на сокрытие правды от Чонгука? Промолчит о столь будоражащим для него и желанном предложении фон Вагнера? Или всё же нет? Интересно, уроки, которые преподносит ему жизнь, проходят бесследно или впитываются им, оседая на подкорке?       — Господин Чон? — размышления прерывает вкрадчивый женский голос с немецким акцентом. Девушка старается говорить на английском языке, но получается слишком плохо, коверкает предложения и слова, отчего смущается и заметно нервничает. — Все комнаты я полностью убрала, а дом… — запинается. — Готовый к заселению? — звучит так, будто не докладывает, а наоборот спрашивает.       Чонгук распахивает глаза, и она тут же вздрагивает. Забавная. Такая пугливая.       — Хорошо, — хлёстко отвечает на немецком, давая понять, что сейчас она может не утруждаться в демонстрации своих лингвистических навыков. — Список необходимых продуктов я вышлю, когда будет готова выписка из больницы со всеми рекомендациями врача. Овощи, фрукты, мясо и рыба должны быть куплены исключительно на ферме, — строго подчёркивает. — Как и молочные продукты. Остальное можно закупить в магазине.       Та сразу же кивает в ответ.       — Одежда, которую вы оставляли, я уже забрала из химчистки и разложила по полкам. Рубашки, пиджаки и брюки на вешалках. Будут какие-то ещё указания?       — Пока нет, — коротко и холодно. — Хотя… — останавливает цепкий взгляд на ней. — Свари ещё кофе, будь так добра. М-м-м, Марта, если мне не изменяет память? — с добродушной улыбкой на лице.       — Верно, — поддакивает она, поправляя на себе фартук. — Конечно, сейчас, — и снова мнётся, опуская пугливый взгляд в пол. — Господин Чон?       — М?       — Знаю, что лезу не в своё дело, но… — Марта решается всё же поднять глаза на своего работодателя, чтобы проследить его реакцию. Чон лишь вопросительно приподнимает бровь, очевидно, позволяя продолжить говорить. — Вашему супругу здесь очень понравится, — выдыхает она. — По утрам и по вечерам в это время года тут потрясающе. Не переживайте и… Восстановление должно проходить на свежем воздухе и в гармонии с природой. Фройденштадт идеален для этого. Не зря его название переводится, как город радости.       Чон молчаливо хмыкает и одобрительно кивает ей, а после довольно обозначает, глядя на наручные часы на своём запястье:       — Пожалуй, кофе и обед.

* * *

      Нет ничего томительнее, чем ожидание. Когда ждёшь, время становится похожим на тягучую резину, которая никак не разорвётся. Тэхёну кажется, что всё, что его сейчас окружает, выполнено из этой самой резины — такое же тугое, плотное, растянутое на сотни, нет, тысячи и тысячи километров.       — Который час?       Хосок поднимает на него тёмные глаза.       — Ты спрашивал несколько минут назад, Тэхён.       В палате раздаётся тяжкий, преисполненный отчаянием, вздох. Такой, что Хосок, слыша его, поднимается со стула, подходит к окну, огибая больничную кровать, и распахивает настежь.       — Прогуляться не хочешь? — разворачивается к Тэхёну и внимательно наблюдает за тем, как тот напряжённо то сплетает свои пальцы друг с другом, то сминает одеяло. — Тэхён? — с нажимом.       Тэ резко поворачивает голову на голос и вздрагивает с таким выражением на лице, что даже с повязкой становится заметно, что он встревожен больше обычного и уже такого привычного для его телохранителя.       — Всё в порядке?       Молчаливый кивок.       — Воды? — приподнимает брови Хосок, разглядывая его с прищуром.       Тэхён отрицательно машет головой.       — В туалет проводить? — предпринимает ещё одну попытку.       И снова мимо.       — Хм. Ты сегодня какой-то молчаливый, Тэхён.       Это внешне. Лишь оболочка. Маска. Внутри у Тэхёна ведутся целые дебаты, а множество голосов стараются перекричать друг друга и убедить его самого в том, что именно так будет правильно поступить. Ангелы борются с демонами. Бьются, уже залитые кровью. Бьются до последнего вздоха.       Как же хочется поговорить. Как же хочется попросить совета. Как же не хватает друга. Настоящего. Верного. Того, кому можно доверить любую тайну. Того, кто никогда не предаст.       Интересно, такие бывают вообще? Если да, то Тэхён неудачник, потому что, кажется, никогда не встречал таких людей. Не заслужил?..       — Хоби…       — Слушаю, — голос звучит привычно уверенно и холодно.       — Если бы у тебя была тайна, ты поделился бы ею с близким тебе человеком? — опасливо спрашивает Тэ, не шевелясь.       — Смотря, о какой тайне идёт речь, и кем является твой близкий человек, Тэхён.       Справедливые уточнения.       — А если бы от этой тайны зависело твоё будущее? — не унимается Тэхён. — Ну… Знаешь… Представь, что ты чего-то очень-очень хочешь, вот прям сильно-сильно, но при этом не хочешь обманывать близких тебе людей, но при этом, — на рваном выдохе. — Именно от этих людей и зависит, получишь ты желаемое или нет, ты бы сказал?       В конце этой племенной речи не хватает такого протяжного и громкого «фух».       — Тебе не кажется, что слишком много «но»?       Вроде бы Тэхён разговаривает с Хосоком, а такое ощущение, будто напротив него сидит Чонгук.       — Просто…       Хоби молчит. Пристально смотрит на Тэхёна, давно уже догадываясь, с чем именно связано такое напряжение и странное поведение. Не трудно сложить два плюс два и составить цельную картину.       — Продолжай, — на этот раз Хосок старается подбодрить, произнося слова мягче и с большим трепетом. — Просто я хочу, чтобы Чонгук…       — Золото моё, — слышится знакомый голос со стороны двери, и Тэ тут же вздрагивает от неожиданности. — Ты хочешь, чтобы я… — продолжает за него и подходит к кровати, наклоняется и целует в висок, не обращая никакого внимания на своего начальника охраны.       — Я вас оставлю, — спешит доложить Хосок и покидает палату.       — Скорее вернулся, — первое, что приходит на ум. — Как день? Ты решил свои дела? — Тэ пробует перевести тему разговора, чтобы отвлечь мужа.       Не получается.       — Так скучал? — господин Чон утыкается носом во взъерошенную макушку и глубоко вдыхает сладковато-ягодный запах, оставленный на волосах шампунем.       Тэ положительно кивает, прикусывая свою нижнюю губу.       Чонгук обнимает его, осторожно прижимая к себе, и снова ведёт тёплыми губами по виску, целуя несколько раз.       — Я был сегодня в нашем доме. Он полностью готов к проживанию и ждёт, когда же наконец моего листочка выпишут из клиники.       Дежавю. Чёртово дежавю. Тэхёну кажется, будто он проживает день сурка. Всё циклично повторяется. Вновь. По кругу. Как надоедливая заезженная пластинка.       — Кстати, — господин Чон действует на опережение и обхватывает щёки Тэхёна своими ладонями с обеих сторон. — Я разговаривал с доктором Лебедевым. Анализы пришли в норму. Он предлагает больше не оттягивать, а попробовать снять повязку завтра. Ты готов, любовь моя, м?       У Тэхёна спирает дыхание, а всё в груди замирает. Что? Он не ослышался? Завтра?! Не через несколько дней? Не в конце недели? Завтра?! Правда?! Это не шутка?! Это не издёвка?! Уже завтра?!       — Что?.. — бархатный и низкий голос дрожит. Такое чувство, будто ещё секунда, и он разрыдается, не веря своим ушам.       — Да, моя радость, — подбадривающе хмыкает господин Чон, чмокая своего супруга в кончик носа. — Завтра. Ты справился, мой мальчик. Ты вытерпел. И я горжусь тобой. Сильно-сильно, — как с маленьким ребёнком. — Горжусь, как никем другим, — берёт ледяную ладонь в свою руку, подносит к своим губам и с трепетом целует тыльную сторону, прижимая к своей щеке. — Прости, — шумно выдыхает. — Это эмоции. Я слишком счастлив это знать.       Оказывается, играть восторг куда сложнее, чем любую другую эмоцию. Даже любовь можно искусственно создать. Но счастье и радость — никогда. Они либо есть. Либо их нет. Любая притворная улыбка всегда рассыпается, стоит лишь задержать свой взгляд на чужом лице, облачённом в маску. Маска тут же сползает, обнажая суровую истину.       Как хорошо, что у Тэхёна нет сейчас возможности задержать свой взгляд на лице Чонгука. Иначе бы он увидел волнение. Острое. Подлинное. Жгучее. Отравляющее. Счастлив ли господин Чон, что завтра наконец-то сможет посмотреть в эти голубые глаза? Бесспорно. Боится ли он больше никогда не разглядеть в них прежних искр? Безумно. Нет никаких гарантий, что зрение полностью восстановлено. Никто из врачей не может дать чёткий прогноз. Поражение было слишком критичным. Осталась только надежда. На чудо.       Но господин Чон не верит в чудеса.       Тэхён размыкает губы от изумления, а на лице появляется широкая и сияющая улыбка.       — Я… Я не могу в это поверить! — с ликованием выкрикивает и дотрагивается пальцами до повязки. — Доктор Вагнер сказал мне, что повязку снимут лишь в конце недели, а ты сейчас сообщаешь такие новости… Я…       Вот и попался. Проболтался. Случайно, конечно, под властью эмоций.       — Доктор Вагнер? — с театральной озадаченностью переспрашивает у него супруг, с интересом предвкушая скорый ответ. — И как давно вы начали беседовать, листочек? А главное — зачем? Разве это специалист по зрению, м?       — Подожди же! — несдержанно перебивает его Тэхён, игнорируя ряд чётких вопросов. Не до них сейчас. Плевать вообще. К чёрту всё. — Чонгук, а если…       — Кажется, я тебя спросил, Тэхён.       Палата погружается в тишину. Тэ замолкает, а вместо радости от только что услышанного вновь появляется отвратительная мысль, окутанная подозрением и недоверием — а что, если муж его проверяет? Солгать? Утаить? Не раскрывать все карты прямо сейчас? Или остаться честным и рискнуть рассказать правду?       — Мы… Он заходил ко мне сегодня, — тихо бубнит Тэ себе под нос.       — И зачем же? — настойчиво и строго.       — Спрашивал, как я себя чувствую, — холодно отвечает ему Тэхён.       — Вот оно что, — хмыкает господин Чон и наклоняется к губам Тэхёна.       Юноша ощущает, как тёплое и размеренное дыхание дотрагивается до его тонкой и нежной кожи, как проносится по ней, обжигая. Действительно обжигая где-то глубоко внутри. По спине пробегает холодок. Неприятный. Колючий. Хочется съёжиться. Слишком рядом. Слишком близко. Слишком…       … неприятно. Всё ещё. По-прежнему. Даже после недавней близости. Один секс, пусть даже самый нежный и трепетный, не способен стереть боль воспоминаний о пережитом. Также, как и самые искренние и чистые извинения. Также, как и самые ласковые прикосновения. Также, как и самые горячие объятия. Также, как и самые сладкие поцелуи. Также, как и самые красивые слова. Есть то, что остаётся с нами навсегда. На всю жизнь. На долгие-долгие годы. До самой смерти. Поэты, писатели и музыканты ошибаются, когда рассказывают нам о том, что в этом мире нет ничего сильнее любви.       Подлость, мерзость и предательство всегда оказываются сильнее.       Тэхён отворачивается, избегая поцелуя. Чувства и эмоции можно скрывать, но порой они настолько в нас, что вылезают наружу. Лицо кривится в гримасе, переполненной неприязнью. Как странно… только что этот мужчина целовал его в висок, тыкался носом в его макушку, и Тэхён был готов стерпеть, но сейчас… Сейчас нет. Не готов.       Он больше не готов терпеть.       — Не надо.       Господин Чон сидит на кровати неподвижно. Чёрные глаза смотрят в упор на Тэхёна, чьё бледное юное лицо не выражает ничего, кроме кричащего отвращения. И плевать, что уже через мгновение оно снова становится привычно прекрасным и лишь слегка взволнованным. Эти секунды, пока на нём зияло такое явственное пренебрежение, вонзились в Чонгука острыми клинками. Кровоточит? Ещё как. Задевает? Стоит признать, что да. Мальчик не слушается. Мальчик отвергает.       А это смертельно уязвляет господина Чон.       — Мы говорили о гипнозе, — внезапно нарушает тишину Тэхён, очевидно, решая для себя, что любая правда, пусть даже самая горькая, лучше сладкой лжи. — Я поделился с ним тем, что ко мне иногда приходят разные воспоминания, но я не могу разобрать, насколько они реальны, а не плод моей фантазии. Он выслушал. И предложил гипноз. И я…       Чонгук молчит.       — И я хочу, чтобы ты знал, что я намерен согласиться, — Тэхён не спрашивает разрешения, а ставит перед фактом.       Вот оно как. Интересно.       — Я хочу как можно скорее вернуть себе память. Хочу вспомнить своё детство, хочу вспомнить школьные годы. Хочу вспомнить, каким я был… Какой я есть.       И ни слова про Чонгука. Ни одного. Ни про первую встречу с ним. Ни про знакомство. Ни про первый поцелуй. Ни про свадьбу. Будто его и вовсе нет в жизни Тэхёна.       И никогда не было.       — Я хочу вспомнить себя, Чонгук… — с надрывом в голосе.       — А меня?       Тэхён снова замолкает. Почему на подобные вопросы так сложно искать подходящие слова? Правильные… Те, которые дойдут до сердца слушателя.       Почему порой так сложно произнести вслух «нет»?       — Конечно, — Тэхён пытается выдавить из себя нежную улыбку, принимаясь мять одеяло от волнения. — И тебя, Чонгук.       Лицо господина Чон становится каменным. Сначала безжизненным, а после, спустя мгновение, оно начинает искриться бушующей в нём яростью. Он привык держать всё под тотальным контролем. Но сейчас…       … кто-то пытается выползти из-под этого контроля. Неумело цепляется своими маленькими ручками и ползёт к свету. Целенаправленно. Сам. С огромным рвением.       Но ручки, тем более маленькие, всегда можно запросто переломать.       — Если тебе важно моё мнение, то я не против, — мягко отвечает ему супруг, и Тэ тут же поворачивает к нему голову и тихо выдыхает. — Но только после твоего полного восстановления, листочек. Лишние переживания сейчас ни к чему. Снимем повязку, дождёмся выписки, и ты обязательно приедешь на приём к доктору Вагнеру. Договорились?       — Чонгук… — Тэ не сдерживает себя, тянет к нему руки и крепко обнимает, прижимаясь к груди. Обнимает человека, с которым по-прежнему хочется развестись. Обнимает того, кто причинил ему столько боли. Обнимает мужчину, чувства к которому не понимает до конца. — Спасибо тебе… Спасибо большое, что понял меня… Для меня это очень ценно…       Ещё один капкан намертво захлопнулся только что.       Ведь тот, кто терзает себя чувством искренней и настоящей благодарности, крепко связан с тем, кого благодарит.

* * *

      — Он не ест. Не пьёт. Он даже не выходит из комнаты! — охает тётушка Ли. — Должно быть, приболел мальчик. Я пыталась несколько раз поговорить с ним, приносила ему еду, но никакой реакции, Юнги, — встревоженно смотрит на сына. — Я переживаю. С ним точно всё в порядке?       — Точно.       — Учти! — грозит она пальцем, комкая кухонное полотенце ладонью. — Господин Чон спустит с нас три шкуры, если мы не доглядим! Знаешь же, как он переживает за Чимина. И не смотри так на меня! — возмущённо складывает руки по бокам. — Да, он суров. Да, редко проявляет тепло, но он любит брата, Юнги. И волнуется за него. Иди сходи к нему, проведай-ка!       Спустит три шкуры. О, нет. Это мягко сказано. Господин Чон не станет заморачиваться и марать руки. Он просто пристрелит. На месте. Как бродячих псов.       — Схожу, — озадаченно отвечает управляющий особняком Чон, отпивая чай, и тут же ловит строгий и такой недовольный взгляд матери.       — Юнги, сейчас же! — шикает тётушка Ли. — Иди и спроси, не голоден ли он, не нуждается ли в чём. Узнай, как себя чувствует. Господи ты боже мой! Я уже и забыла, когда последний раз видела его, а он сидит, чай попивает! Правильно говорят! — чуть ли ни топает ногой. — Кошка с дому — мыши в пляс! Стоило только Чонгуку уехать, и все будто позабыли свои обязанности и дела! Учти, Юнги, и я тебя сейчас не пугаю. Я вот возьму и позвоню ему. Всё расскажу! — грозит она. — Раз никто в этом доме не может выяснить, что с мальчиком, то пусть хоть старший брат…       Только не это. Нет. Что угодно, но не это.       — Мам, успокойся, пожалуйста, — размеренным голосом отзывается Юнги, поднимаясь из-за стола. — Не нервничай. И не беспокой господина Чон. У него и без этого забот хватает. Я всё обязательно выясню сам, — лжёт он, хотя, скорее, просто не договаривает правду. Не имеет права. — Я сейчас схожу к Чимину.       — Так-то лучше! — победно хмыкает женщина, кивая головой на лестницу. — Иди давай. Живо!       Если бы она только знала ужасающую правду… Если бы она только знала, что её сын — единственный, кто не отходит от Чимина все эти дни. Единственный, кто верил ему, а он снова солгал, прикрываясь тем, о чём многие даже не говорят вслух.       Если бы она только знала, какое он на самом деле чудовище.

* * *

      Это утро должно навсегда перевернуть его жизнь…       Этот день обязан стать решающим…       Тэхён сидит на кушетке в процедурном кабинете, нервно подёргивая ногой. Внутреннее волнение настолько сильное, что он прислушивается к каждому шороху вокруг себя, а в груди давящее чувство чего-то неизведанного. Страшно ли? Очень. Пугает ли его то, каким может быть исход? Слишком. Но как же уже хочется снять эту чёртову надоедливую повязку с глаз.       — Как ты себя чувствуешь? — в помещении раздаётся уже знакомый приветливый голос доктора Лебедева. — Как настроение?       Отвечать нет никакого желания. Все эти будничные разговоры так утомили за всё время пребывания в клинике, что хочется как можно скорее вырваться из этой западни и вдохнуть полной грудью, наконец-то почувствовать вкус долгожданной свободы.       — Я… Я готов, — стойко произносит Тэхён и напряжённо сглатывает, пытаясь спрятать своё волнение.       — Это, конечно, замечательно, — одобрительно хмыкает врач. — Но всё же не ответ на мои вопросы.       — Я в порядке, — торопливо отзывается пациент. — В полном, — и чуть крепче сжимает ладонь Чонгука, перебирая её длинными тонкими пальцами. — Пожалуйста, давайте уже приступим? — вырывается из него.       — Потерпи, золото моё, — вмешивается господин Чон. — Сейчас доктор Лебедев подготовит все необходимые инструменты, и вы начнёте.       Потерпи. Снова эта проклятое и такое ненавистное Тэхёну потерпи. Где предел терпению? Чему он эквивалентен? Где оно заканчивается?       Тэхён давит подушечками пальцев на влажную и горячую кожу Чонгука, не в силах спокойно усидеть. Если бы присутствующие только знали, через что ему пришлось пройти, то ни за что на свете бы не заставляли больше ждать ни минуты.       — Что ж, — Владлен смотрит на снимки и переводит беспокойный взгляд на господина Чон. — Тэхён, я понимаю, что ты очень переживаешь, но прошу тебя не делать никаких резких движений, хорошо? Сейчас я осторожно сниму повязку. Не открывай глаза до тех пор, пока я не скажу, ты меня понял?       — Да, — тихо и так вкрадчиво, будто о чём-то самом сокровенном, о чём-то сакральном.       Доктор Лебедев осторожно приподнимает тугую резинку, снимая первый слой плотной непроницаемой ткани, а после медленно-медленно тянет за ещё один тонкий слой белоснежного бинта в то время, как Тэхён и господин Чон замирают без движений.       Первое, что ощущает Тэхён — это приятный холодок, пробегающий под бровями на уровне век. Всё тело покрывается мурашками. Такое чувство, будто он долгие годы был закутан в тёплый шерстяной шарф, а теперь наконец-таки может ощутить дарование и свежесть ветра. Незабываемые ощущения. Когда ты этого так долго лишён, это кажется чем-то невероятным. Это будоражит и бодрит, и Тэ не может сдержать улыбку. Густые чёрные ресницы еле заметно дрожат всё от того же волнения.       — Не больно? — не может вытерпеть затянувшегося молчания господин Чон. — Ничего не болит?       Тэхён осторожно мотает головой, давая понять, что он в порядке. Слишком трепетный момент. Страшно даже заговорить, словно он боится спугнуть это мгновение.       — Так, хорошо, — доктор Лебедев садится прямо напротив своего пациента, аккуратно обхватывает ладонями его голову с обеих сторон и фиксирует в одном положении. — Попробуй приоткрыть глаза. Не резко, Тэхён, — взволнованно предупреждает он ещё раз. — Не сразу. Совсем чуть-чуть.       Тэхён прислушивается к мелодичному и приятному голосу, кружащему вокруг него, глубоко вдыхает, приподнимая плечи, и чуть приоткрывает глаза, тут же зажмуриваясь от того, как сквозь крошечные и узкие щёлки начинает пробиваться тусклый свет. Непривычно.       Боже, это стало так непривычно.       — Свет, — шумно выдыхает он со звонким, но коротким смешком. — Я видел свет!       — Прекрасно, Тэхён, — поддерживает его врач, а Тэ ещё сильнее и крепче сжимает руку своего мужа, стоящего рядом с ним и обеспокоенно наблюдающим за всем происходящим. — Рези? Боль? Дискомфорт?       Резей и боли нет, но лёгкий дискомфорт присутствует. Тэхён решает не говорить об этом. Зачем? Он так долго и так мучительно ждал этого момента, что теперь опасается произнести вслух хотя бы единую, пусть даже самую крошечную жалобу.       — Нет, — выдыхает он. — Я могу попробовать ещё раз? — так нетерпеливо и воодушевлённо.       — Очень медленно, Тэхён. Осторожно. Если почувствуешь хоть что-то, что покажется тебе странным, что вызовет дискомфорт и уж тем более боль, то сразу же закрывай веки, договорились?       Взволнованный юноша лишь молчаливо кивает и предпринимает ещё одну попытку открыть глаза. Свет пробивается сквозь ресницы и сразу же слепит. Всё вокруг кажется жёлто-белым. Тэхён несколько раз моргает, уже не просто крепко держа, а впиваясь ногтями в ладонь Чонгука от напряжения.       Первое, за что цепляется мутный затуманенный взгляд — это дверь в нескольких метрах от него. Она кажется расплывчатым бурым и уродливым пятном посреди белоснежного пространства.       — Цвет, — облегчённо выдыхает Тэ и начинает медленно вертеть головой вокруг себя. — Я вижу цвета.       Господин Чон впивается в своего юного супруга пристальным и внимательным взглядом, напряжённо сглатывая.       — Что ещё? — раздаётся обжигающе холодный голос, который всё же срывается на еле слышную дрожь.       Тэхён осторожно поднимается с кушетки на ноги и плавно поворачивается к Чонгуку. Смотрит на него стеклянными глазами. Не моргает. Будто неживыми. Словно кукольными, а господин Чон, затаив дыхание от волнительного момента, приоткрывает сухие губы и боится даже шевельнуться. Боится. По-настоящему. В первые секунды он даже не может поверить в то, что видит. Разве так бывает? Это по-настоящему? Неужели такой цвет действительно существует в природе, и это не картина какого-нибудь великого художника?       — Я… — Тэ тянется рукой вперёд, прикасается кончиками нежных пальцев к щеке мужа и проводит по его коже так невесомо, так чувственно, с таким трепетом, что господин Чон замечает, как дрожат его колени. — Я вижу твоё лицо… — уголки губ Тэ чуть приподнимаются, а пальцы с щеки перебираются к ушной раковине, задевая её, а после к густой копне. — Твои волосы… — тихо шепчет. — Вижу твой нос… — подушечками скользит по его кончику. — Я вижу тебя, Чонгук…       — Листочек… — господину Чон сейчас плевать, что они в процедурном кабинете не одни. Плевать на всё. Плевать на всех. На каждого в этом мире, кроме его супруга. — Твои глаза… Они… — слышится шумный и рваный выдох, будто он вот-вот прыгнет с парашютом с огромной высоты. — Тэхён… Любимый, я не видел ничего прекраснее за всю свою жизнь…       По щекам Тэхёна начинают катиться крупные слёзы.       — Нет-нет… — Чон делает нервный шаг к нему. — Тэхён…       А тот не может сдержаться. Не может сдержать своих бушующих эмоций. Он переводит взгляд с Чонгука, смотрит на доктора Лебедева, понимая, что представлял его совсем другим, абсолютно, смотрит на белый письменный стол, на салатовое кресло, на серый стеллаж с какими-то лекарственными препаратами и стеклянными банками, видит сбоку от себя широкое и длинное окно в пластиковой раме, за которым прячется голубое небо и зелёные ветви деревьев. И это потрясающе… Мир такой красивый! Такой невероятный! Мир такой завораживающий!       Тэхён отпускает руку своего мужа. Молча подходит к тому самому окну и выглядывает на улицу, морщась от яркого солнечного света. Внизу аккуратные постриженные лужайки, среди которых узкие каменистые дорожки, деревянные узорные лавочки, а где-то впереди виднеется величественный фонтан с белоснежными статуями в виде греческих Муз. Господи… Он видит их. Отсюда. На таком расстоянии…       Господи. Он видит…       Просто видит.       Буквально за несколько дней до того, как Тэхён умудрился вылить себе в лицо синтетический уксус, он случайно наткнулся на одно видео на Ютубе. Его суть заключалась в эксперименте над людьми — ведущие лишали участников зрения на семьдесят два часа, надевая на лицо непроницаемую чёрную маску, которую запрещалось снимать при любых обстоятельствах, а по истечению этого срока снимали и спрашивали у них, что они чувствуют. Все плакали. Каждый. Даже взрослые и сильные на вид мужчины. Никто не мог сдержать своих чувств, признаваясь, что лишиться зрения ужасающе страшно. Ирония судьбы? Почему это видео попалось ему именно тогда?       Тэхён был лишён глаз далеко не семьдесят два часа.       Пятьсот восемьдесят три часа.       Он посчитал.       Всего три недели с небольшим, которые стали целой вечностью.       Ужасающей. Пугающей. Одинокой. Тоскливой. Съедающей без остатка.       Пятьсот восемьдесят три часа. Много ли это? Мало? Какая теперь разница? Важно лишь то, что они позади.       — Я хочу взглянуть на себя! — Тэхён оборачивается к мужчинам, стоящим за его спиной. — Дайте мне зеркало! Пожалуйста! — куда более несдержанно. — Ну же! Не томите! — смахивая слёзы со своих щёк.       Доктор Лебедев бросает растерянный взгляд на снимки, лежащие на столе. Что не так? Почему? Как такое могло произойти? Дефект? Но… это невозможно! В медицине не было зафиксировано ни одного подобного случая.       — Пожалуйста! — смеётся Тэхён от переизбытка чувств. — Я не видел себя так долго! — смотрит на своего мужа. — Я хочу увидеть свои глаза. Хочу убедиться, — дотрагивается кончиками пальцев до своих век. — Что это правда! Что это не сон! Что это всё на самом деле. Что я действительно могу видеть!       — Присядь на кушетку, — вежливо просит Владлен, указывая рукой на неё. — Конечно, — дружелюбно улыбается он. — Сейчас я дам тебе зеркало.       Он нервно дёргает за металлическую ручку и выдвигает деревянный ящик. Останавливается. Обдумывает ещё раз увиденное. Медлить нет смысла. Проявить хотя бы каплю волнения — заставить нервничать Тэхёна. Слишком опасно и рискованно.       Доктор Лебедев достаёт из ящика небольшое и компактное зеркальце, потягивая его Тэ.       — То, что ты сейчас увидишь, может…       Не договаривает. Потому что Тэхён не хочет слушать. Не хочет додумывать. Не хочет снова бояться. Он хватает его и тут же подносит к своему лицу, пристально вглядываясь в своё отражение и принимаясь себя рассматривать.       Момент истины.       Сердце замедляется. Кажется, будто вот-вот остановится.       Улыбка с лица сползает. Губы начинают дрожать, как и руки.       — Я урод, — звучит низкое и уверенное в кабинете.       В отражении на Тэхёна смотрят голубые глаза, на роговицах которых видны зелёные пятна. Будто использовали два цвета, чтобы создать какой-то особый, неповторимый оттенок, только их забыли перемешать. Это не просто блики. Это не мелкие вкрапления. Это заметные пятнышки, которые никак не спрятать. Как какие-то сгустки среди небесного цвета.       Тэхён несколько раз моргает в трепетной и такой важной для него надежде, что это дефект пропадёт, но нет. В зеркале по-прежнему отражался два ярко-бирюзовых глаза.       — Это… — сдавливает хрип. — Это навсегда?       — Да, Тэхён. Пока я не могу дать никаких комментариев, но склоняюсь к единственному логическому объяснению, — принимается испуганно лепетать Владлен. — Вероятно, что во время восстановления верхний слой роговицы отслоился, а…       Тэхён дальше не слушает. А зачем? Все слова до него долетают откуда-то издалека. Он сглатывает, опускает голову вниз, безвольно разжимает пальцы, и зеркало летит на пол, разбиваясь. Перед глазами мелкие осколки, в которых отражаются светлые волосы. Будто рассыпанный пазл на полу.       — Это навсегда… — тихо шепчет он. — Это уродство навсег…       Внезапно перед глазами возникает лицо мужа. Господин Чон присаживается перед ним на колени, наступая прямо на осколки, зачарованно смотрит в его лицо и также тихо произносит в ответ:       — Ты так красив, мой ангел! То, что ты увидел… Это невероятно. Это не уродство. Не дефект. Не изъян. Теперь это твоя особенность. Ничто, поверь мне, ничто в этом мире не способно испортить твоей красоты. Ты неотразим, — сжимает пальцами его ледяные руки, заставляя посмотреть на себя. — Ты ангел, любовь моя! Ты прекраснее любого творения искусства! Твои глаза неповторимы. И этот глубокий оттенок… Он так к лицу тебе. Ты моё море, Тэхён. Мой океан. Ты моё самое бездонное, самое глубокое, самое потрясающее озеро с кристально чистой водой. Никакая природа, никакой живописец не смогли бы сотворить такой цвет, — тянет его руки к себе и начинает целовать. — Ты ослепителен. Ты самый привлекательный. Ты самый любимый. И ты всегда таким будешь. Всегда, ты слышишь, не зависимо от цвета твоих глаз, — Чонгук опускается перед ним на колени, вставая в осколки, и Тэ вздрагивает, смотрит на него, хлопает своими огромными бирюзово-голубыми глазами и не может произнести в ответ ни слова. — И я готов назвать весь этот мир уродством на фоне тебя, потому что ты, именно ты, единственное его ослепительное сокровище, мой драгоценный. Мой изумруд. Моё самое невероятное и бесценное украшение.

* * *

      Владлен настоял на том, что вопреки отсутствию очевидных осложнений, стоит всё же пробыть в клинике ещё неделю, сдать дополнительные анализы и понаблюдать за зрением и реакциями как организма, так и самих глаз. Господин Чон охотно поддержал эту мысль, а вот Тэхён — нет. Ещё неделю? Целую неделю?! Да, казалось бы, это капля в море на фоне уже проведённых дней в клинике сначала в Австралии, а потом и тут, но… Вечность. На пороге вновь стояла беспощадная вечность.       Время тянулось беспощадно долго, и уже к концу своего заключения Тэхён утратил всякий энтузиазм, окончательно раскисая от скуки. Да, он снова видит! Это победа! Это новая страница книги его жизни. Видеть — это, чёрт возьми, огромный дар! Но стены больницы давили, а свобода казалась несбыточной мечтой. Единственное, что спасало от скуки и позволяло хоть как-то коротать изнурительные часы — это чтение не более часа в день, просмотр идиотских шоу по телевизору, опять-таки, не более часа в день, чтобы не создавать дополнительную нагрузку на глаза, и рисование. А вот последним можно было заниматься в избытке.       Удивительно, но только в больнице Тэхён вдруг осознал, насколько его тянет к живописи. Нет, не к архитектуре, а именно к рисованию: пейзажи, натюрморты, портреты, эскизы. Он рисовал почти по шесть часов в день. Сначала это были нелепые и странные наброски, не похожие ни на что, а уже ближе к выписке в его коллекции было целых три портрета, один из которых он на прощание подарил медсестре, которая всё это время ухаживала за ним и не отходила от больничной койки. Она даже не поверила сначала, что человек вообще способен так изящно и точно передавать линии, изгибы, тона и тени. Портрет чётко пестрил каждой деталью её лица, словно это был не рисунок, а самая настоящая фотография.       Двухэтажный дом, располагающийся на лесистом склоне Шварцвальда у самого подножия гор на охраняемой территории за высоченным железным забором, показался Тэхёну таким крошечным на фоне роскошного и огромного особняка в пригороде Сиднея, но в этом был свой особый шарм — он был более уютным и тёплым, в нём чувствовался какой-то особый европейский колорит. Но неизменным всё же оставалось кое-что, что моментально напоминало особняк в Австралии — большое количество охраны, подземный гараж с несколькими автомобилями, бассейн, тренажёрный зал и, конечно же, джакузи, в котором любил расслабляться его муж, попивая ром и читая классику. Русскую классику. Тэхёна это поражало. Как вообще можно понимать, например, Достоевского? Как можно цитировать его произведения, запоминая не просто строчки, а целые страницы? Наверно, необходимо обладать умом, не мозгами, а именно умом, чтобы понимать русских классиков. Чонгук им не просто обладал, скорее, даже наоборот.       После выписки доктор Лебедев дал чёткие и ясные указания: продолжать закапывать глаза лечебными каплями, пользоваться мазями, не прикасаться к глазам грязными руками, меньше проводить времени на солнце и выходить из дома исключительно в солнцезащитных очках. Ещё, конечно, диета, никаких нагрузок, резких движений, сократить чтение и меньше проводить времени перед экраном и монитором. И так ближайший месяц, а потом уже финальный осмотр.       На этот раз неделя, проведённая вне стен клиники, прошла куда быстрее. Тэхён был полон идей и планов. Своих. Личных. Особенных и таких важных для него. И отступать от них теперь он точно был не намерен.

* * *

      Господин Чон расслабленно сидит в своём кабинете, расположившись за рабочим столом перед ноутбуком, и изучает присланные Намджуном документы. Разные часовые пояса дают о себе знать, поэтому приходится подстраиваться под австралийское время.       Чон переводит задумчивый взгляд на свой смартфон, от которого исходит вибрация, и принимает вызов.       — Быстро и коротко. По делу. Я занят.       — Господин Чон, только что с банковской карты Тэхёна было совершено две покупки. Два списания с разницей по времени в двадцать минут, — раздаётся холодный и серьёзный голос Хосока. — Одна сумма с чеком на пятьсот восемьдесят три евро, а вторая — три тысячи евро.       Чонгук откидывается на спинку своего кожаного кресла и коротко хмыкает:       — Неужели пиццу заказал?       — Я прислал детализацию всех последних операций по счёту на ваш адрес электронной почты.       Господин Чон скрывает вкладку с договором, нажимает на иконку почтового ящика и открывает письмо, ознакамливаясь.       — Вот оно как, — хитро улыбается. — Он мне сегодня звонил и пытался поговорить об этом. Что ж. Видимо, наивно предположил, что слишком самостоятельный уже, поэтому может сам принимать такие решения. Оставим это до вечера, как я ему и говорил. А ты держи меня в курсе.

* * *

      Тэхён выходит из ванной комнаты, мельком глядя на Чонгука, сидящего в кресле, и быстро проходит мимо него, чтобы как можно скорее залезть под огромное одеяло. Спрятаться. От его хищного взгляда. От того, как он пронизывает его им, забираясь прямо под кожу. Изучает на молекулярном уровне, не оставляя без внимания ни единого сантиметра тела. Смотрит насквозь. Упрямо. Неистово. Не стесняясь. Да и должен ли? Муж, как никак. Имеет полное право. Взглядом, от которого становится не по себе. И кто вообще выдумал пижамы с такими короткими шортами? Да это же трусы, еле-еле прикрывающие задницу.       Хочется спрятаться от собственного мужа. Всё ещё. По-прежнему. От близости с ним. От этого похотливого желания с его стороны. От этой настойчивости.       — А теперь объясни внятно, о чём ты говорил по телефону, — господин Чон усаживается удобнее, закидывая ногу на ногу, и обхватывает руками колено.       — О курсах по рисованию, — Тэхён кутается в пушистое белоснежное облако, по шею прячась под одеялом. — Я решил, что хочу начать профессионально заниматься живописью, — уголки губ приподнимаются в воодушевлённой улыбке, когда Чонгук со всем вниманием начинает слушать его. — Не просто мазать холст красками, а связать с этим своё будущее. Буквально в часе езды отсюда есть школа искусств. О ней весьма хорошие отзывы, — с уверенностью добавляет Тэхён. — Я собираюсь завтра поехать туда и всё выяснить.       — Хм, — хмыкает Чонгук. — Курсы подразумевают под собой продолжительность занятий. Как правило, листочек, это не день, не два и даже не несколько недель. Тебе так понравилась Германия, что ты намерен задержаться в этой стране?       Рубит. На корню кромсает.       — Я понимаю, — соглашается с ним Тэ. — Но я мог бы начать заниматься тут, а после продолжить уже в Сиднее. Разве это проблема? Элементарно ведь.       Господин Чон выдаёт лёгкую ухмылку.       — До осени всего ничего. Напоминаю, что в наши планы входило, что лето ты посвятишь учёбе и занятиям с профессорами из института, чтобы наверстать упущенное. Из-за потери памяти многое для тебя оказалось забытым. К тому же эта нелепая травма глаз, которая произошла по твоей, в первую очередь, неосторожности. Сейчас все силы и время необходимо посвятить именно тому, чтобы с октября ты мог в полной мере приступить к учёбе в университете со своей группой, а не дополнительным никому не нужным курсам, ангел мой, поэтому…       — Почему ты так говоришь? — возмущается юноша, лёжа в кровати. — Они вовсе не не нужные. Они мне нужны! Я хочу рисовать, хочу учиться и…       — Тэхён, так как зрение уже полностью восстановлено, мы возвращаемся в прежний график, — Чон поправляет на себе чёрный пиджак, который так и не снял после возвращения домой, и спокойно продолжает, не отводя внимательного взгляда от супруга. — Я уже обо всём договорился. Пока мы находимся в Германии, преподаватели из Сиднея будут подстраиваться и специально находить время на тебя, чтобы вы могли спокойно заниматься, ни на что не отвлекаясь.       Тэхён приоткрывает пухлые губы, чтобы резко возразить Чонгуку, но всё же успевает вовремя осечь самого себя.       — Мы? — тихо переспрашивает у него. — Мы возвращаемся в прежний график? Уже договорился с преподавателями?       — Именно. Занятия возобновятся с понедельника, — Чон чуть повышает голос, когда Тэ пытается что-то ему ответить. — Я уверен, если ты не будешь отвлекаться ни на какие глупости, то непременно наверстаешь свои знания до начала учебного года.       В груди у Тэхёна начинает полыхать. Так сильно, что обжигает изнутри. Да какого чёрта вообще?!       — Почему ты не обсудил это со мной? — Тэ приподнимается с подушки и садится, глядя в упор на расслабленного и до зубного скрежета уверенного в себе Чонгука.       Господин Чон молча вопросительно приподнимает бровь, чуть наклоняясь вперёд.       — Не смотри так на меня, — Тэхён только в одном цепком взгляде улавливает повисший в спальне вопрос. — Почему ты не поговорил об этом со мной, Чонгук? Почему не сказал, что собираешься общаться с этими преподавателями? Почему мы, — изображает присущую ему интонацию. — Не обсудили это вместе?       Чонгук откидывается на спинку кресла и заметно хмурится.       — Не понимаю, откуда у тебя взялись эти эмоции. И, кажется, мы говорили об этом в больнице, поэтому…       — Не говорили, — несдержанно перебивает его Тэхён. — Может, у меня амнезия, но не нужно делать из меня дурака, Чонгук! — голос срывается на возбуждённую дрожь. — Я не согласен. Нет.       — Не согласен? — обжигающе ласково тянет господин Чон. — Мне показалось сейчас, или ты снова принялся капризничать, золото моё?       — Это вовсе не капризы, — отнекивается юноша. — Я хочу пойти на курсы. Что здесь такого? Я не понимаю, почему ты так против. Я хочу рисовать!       Господин Чон еле слышно выдыхает и принимает такой вид, будто разговаривает с непутёвым подростком, чей максимализм и жажда к свободе стоят впереди планеты всей.       — Хобби и увлечения — это замечательно, золото моё, но для начала тебе необходимо окончить институт, а после…       — Для того, чтобы пойти на дополнительные курсы и зарабатывать сейчас, — снова перебивает супруга Тэхён. — Не обязательно ждать несколько лет и иметь диплом о высшем образовании. Как ты не понимаешь? Я хочу развиваться. Я хочу заниматься тем, к чему горит моя душа! — встаёт с кровати и принимается усердно объяснять, активно жестикулируя. — Все эти чёртовы недели, — Чонгук недовольно сдвигает брови от услышанного. — Я только и думал о том, что хочу как можно скорее взять кисть в свои руки и творить! Я много раз во всех красках представлял, что это останется не просто хобби, а станет для меня карьерой. Я не отказываюсь от идиотских занятий английским, не бросаю архитектурный, — будто кто-то ему позволит это сделать. — Но я хочу пойти на дополнительные курсы по рисованию. Сейчас. Не через год, Чонгук. Не через три. А сейчас.       — Слишком большая нагрузка, — с лёгкостью запрещает ему Чон, не обращая внимания на потуги юного супруга достучаться до него. — Уже слишком поздно. Пора спать. Поговорим об этом потом.       Тэхён закатывает глаза и недовольно фыркает. Закатывает. Глаза. При нём. Вот так вот запросто. Господин Чон не может даже вспомнить, когда и кто позволял подобное по отношению к нему.       — Нет, — подходит он к мужу и ловко забирается к нему на колени, усаживаясь на его бёдра лицом к лицу. Смотрит в упор. Не моргая. Дотрагивается тёплым дыханием до его губ. — Мы поговорим об этом сейчас, Чонгук. Рисование. Картины. Курсы. Выберем вместе преподавателя, м?       Господи, зачем?..       Только в то мгновение, когда между губами остаётся всего каких-то несколько жалких сантиметров, а взгляды неминуемо сталкиваются друг с другом, Тэхён начинает осознавать, что только что сделал. Сам же вошёл в клетку к хищнику. Сам. Никто его не заставлял. Никто не принуждал. Сам сократил то самое расстояние, которое с такой трепетной, но хлёсткой обороной удерживал с той самой близости в больнице. Не подпускал ведь к себе Чонгука. Сторонился его. Избегал почти любого тактильного контакта, даже лёгких и обыденных поцелуев. Спасал себя, но изводил Чонгука. Давал себе дышать, но перекрывал кислород мужу. Дарил себе чувство безопасности, но будил зверский аппетит у супруга. И вот теперь он сидит верхом на нём в коротких пижамных шортах из полупрозрачной шёлковой ткани. Шелохнуться сейчас — всё равно что спустить курок и выстрелить в самого себя.       — М-м-м, — Чон не говорит, а самодовольно мурлычет ему в губы. — Чтобы ты подошёл ко мне ближе, чем на метр, по собственной инициативе, мне нужно что-то запретить тебе, листочек? Только такие методы имеют на тебя действие?       Тэхён буквально чувствует, как кровь внутри закипает, а щёки начинают гореть от услышанного. Он не шевелится. Продолжает сидеть на Чонгуке. Во рту пересыхает от волнения, но страшно даже сглотнуть. И снова память бьёт по самому больному — возвращает в Австралию, утягивает в Сидней, тащит на задний двор и с силой толкает к клетке. Толкает так, что становится тошно от самого себя.       «Это твоя вина! Только твоя! Ты виноват в том, что я избегаю даже твоих прикосновений! Ублюдок! Надеешься, я простил?!»       Слова остаются неозвученными, но безжалостно сдавливают череп. Невозможно думать ни о чём другом.       — Что за ерунду ты говоришь? — наконец-то решается заговорить Тэхён. — Я лишь хочу, чтобы ты меня услышал, — сердце лихорадочно бьётся. — Пожалуйста, Чонгук.       — Нет.       Как гром среди ясного неба. Как обухом по голове.       Тэхён торопливо слезает с бёдер Чонгука. Его не держат. Не останавливают. И это придаёт силы.       — Золото моё, позволь я ещё раз объясню тебе элементарную истину. Я привык к тому, что когда я что-то говорю, это выполняется. Я не люблю споры. Видишь ли, я не вижу в них никакого смысла, потому что будет так, как я сказал. Я ведь не требую от тебя ничего сверхъестественного. Всего-лишь прошу о том, чтобы ты прислушивался.       — Просишь? — не удаётся сдержать короткий смешок. — Но просят иначе, Чонгук… Я поделился с тобой тем, что хочу пойти на курсы по рисованию, потому что…       — Нет.       Как плетью по тонкой нежной коже.       Тэхён замирает посреди комнаты. Стоит истуканом и молча смотрит на Чонгука. Бирюзово-голубые глаза расширяются, становятся огромными, точно у перепуганного оленёнка, блестят в тусклом свечении прикроватных торшеров. В груди всё сжимается от переизбытка разрушительных чувств. Как мог он хотя бы на мгновение поверить, что этот мужчина умеет быть другим? Нежным? Заботливым? Ласковым? Дурак, Чон Тэхён. Наивный глупый мальчишка. Как мог он поверить, что этот мужчина умеет любить? Не сейчас. Не в больнице. А тогда… давно, когда сказал ему «да» перед алтарём.       — А знаешь, я ведь предполагал, что так и будет! Поэтому я сам заплатил за эти чёртовы курсы, Чонгук! Я купил мольберт, краски, кисти, профессиональные грифельные карандаши. Я знал, что ты не поддержишь меня. И вот я в этом убедился. И… Я требую снять опекунство надо мной. Завтра же.       Губы не слушаются, сами по себе перебирают слова, не прислушиваясь к голосу разума, который настойчиво твердит: «Молчи! Молчи…»       Сердце в такие секунды всегда громче.       — Может, топнешь ещё своей прелестной ножкой? — господин Чон усаживается удобнее в кресле, принимаясь наблюдать за спектаклем. — Мне достать ежедневник, чтобы записать все твои требования? Или пока что это единственное, мальчик мой?       Уши вянут от того, с какой приторно-сладкой интонацией он его так называет.       — Ничего не получится… — это говорит не Тэхён, а вновь очнувшееся в нём разочарование. То самое, которое опять выбралось наружу, вылезая из-под напускной насыпи любви. Никакой любви тут нет. Ни грамма. Нисколько. — Все твои слова про любовь — чушь… Любил бы ты меня хоть каплю, то давал бы дышать… А ты душишь, Чонгук, путая собственные амбиции с заботой обо мне.       — Неужели? — ледяной и спокойный голос рассекает воздух. — В чём для тебя выражается любовь, листочек? В поощрении мимолётных и наивных идей, судя по всему? Хорошо. Я тебя услышал. Тогда позволь уж ещё кое-что объяснить, — господин Чон принимает задумчивый вид. — Мне тридцать шесть лет, моя радость. Я взрослый состоявшийся мужчина, который прожил чуть больше, чем ты. Более опытный. Более мудрый. Поэтому могу смело заявить, что понимаю в этой жизни немного больше. Конечно, ты можешь возразить, — поправляет запонку из белого золота на своей рубашке. — Можешь убеждать меня в обратном и бить себя в грудь, что знаешь лучше моего, но мы это уже проходили. И закончилось это весьма печально. Но это всё лирика. Так вот, в свои тридцать шесть лет я могу чётко сказать, что многого добился и знаю, чего хочу. А хочу я порядка и гармонии в доме, которую ты сейчас нарушаешь из-за каких-то прихотей. Говоришь о любви? Хм. Мне кажется, за это время, что я провёл рядом с тобой в клинике, я успел продемонстрировать своё отношение к тебе. Свою преданность. Свою поддержку. Свою заботу. Ты ошибочно представляешь, что любовь выражается в чём-то ином, мой ангел. Нет же. Любовь, истинная, если тебе угодно, всегда просыпается в час нужды и скорби, если она настоящая. Я свою показал. А ты?       — Я?..       — Ты. Не могу никак вспомнить, чтобы ты сам подошёл ко мне, обнял, поцеловал. Не могу никак вспомнить, Тэхён, чтобы ты первый проявил инициативу, ведь мою ты рубишь в самом зачатке. Повторюсь, я взрослый, состоявшийся, состоятельный мужчина. Да, я суров. Да, я жесток. Заметь, я даже не скрываю этого и не пытаюсь казаться иным. Я не играю. Не притворяюсь. И ты меня выбрал сам. Таким. Но и я нуждаюсь в тепле и ласке, ангел мой. Что я получаю от тебя взамен? Испуганные взгляды? Ужимки? Думаешь, я не замечаю, как ты пятишься от меня, стоит мне только подойти к тебе ближе? Как маленький зверёк, которого вот-вот пристрелит охотник. Бежишь. Всё пытаешься спрятаться от меня. А я молча терплю. Жду. Даю тебе время. Разве это не любовь, м? Хочешь гипноз — пожалуйста. Хочешь поскорее выписаться из больницы наперекор врачам — конечно. Но стоило мне только хоть в чём-то не пойти у тебя на поводу, и я тут же стал для тебя плохим мужем?       У Тэхёна всё меркнет перед глазами. От злобы. От обиды. От несправедливости сказанных в его сторону обвинений.       — Как смеешь ты…       — Смею что? — в спальне становится трудно дышать. Тэхёну. Ощущение, будто воздух пропитывает яд.       — Ты свою любовь показал мне у клетки! — глухо шипит юноша на господина Чон. Не хотел об этом. Не хотел… Но как теперь молчать? — Не думай, что я забыл! Не думай, что вычеркнул это из памяти! Ты! Это твоя вина, Чонгук. Ты сделал всё сам! Как и всегда, да! Сам! Именно ты сделал всё для того, чтобы каждое твоё сраное прикосновение ко мне вызывало рвотные позывы! О, хочешь правду услышать, да? Каждый раз, когда ты прикасаешься ко мне, я вижу перед собой насильника! Не мудрого и состоявшегося мужчину, коим ты себя считаешь! О, нет, Чонгук, даже не надейся на это. Не любящего мужа. А насильника! Я так хотел верить, что можно хоть что-то спасти, но сейчас ты мне лишний раз доказал, что всё — не более, чем мои несбыточные надежды, потому что ты не способен никого слышать, кроме себя самого. Помнишь, ты как-то сказал мне, что всегда сдерживаешь свои обещания? Ты обещал, что после восстановления зрения мы вернёмся к разговору о разводе. Так сдержи же хоть одно! — не говорит, а с яростью выплёвывает слова.       — Рвотные позывы, значит? — Чон плавно поднимается с кресла и снимает с себя пиджак. Кажется, будто специально тянет время, а каждое движение такое медленное и уравновешенное, что так и хочется заставить секунды лететь, как часы. Подходит ближе, встаёт прямо напротив Тэхёна. Заглядывает ему в лицо, смотрит в бирюзово-голубые глаза, как в кристально чистое озеро, видя в них своё отражение. — Так? — проводит костяшками пальцев по алеющей щеке, на что Тэхён тут же отворачивается. — Или так? — на этот раз кладёт горячую ладонь на ягодицу, ощутимо сжимает и скользит к бедру. — Что-то я не припомню, чтобы в клинике, когда я тебя брал на больничной койке, тебя тошнило. Ты наоборот стонал и скулил подо мной, прося член. Или скажешь, что я лгу?       Тэхён неподвижно стоит на месте. Не отходит. Не пятится, как сказал бы Чонгук. Не прячется. Смотрит глаза в глаза. Удивительно, но он раньше не замечал, насколько они у него чёрные. Точно две свежие вырытые могилы. Для него. Хочет увидеть там хоть что-то, кроме мглы, разглядеть хоть единую искорку, которая зажгла бы его вновь, но видит лишь отвращение. Жгучее. Своё. К собственному мужу.       — Не лжёшь, — шипит сквозь зубы. — И коль уж у нас вечер правды, то охотно признаюсь в том, что мне стыдно. Стыдно носить твою фамилию, Чон Чонгук, поэтому я требую, да, ты не ослышался, я именно требую, а не прошу развод.       Становится так тихо, что, кажется, можно даже сквозь закрытые окна услышать, как в лесу за домом среди корней деревьев скребутся мыши, прячась по норам от ночных хищников.       Рука, нежная ещё секундами ранее, тяжелеет, становится грубой и неподъёмной, исчезая с щеки. Пальцы вцепляются в воротник пижамной рубашки, похожей на поло, сминают тонкую ткань, и господин Чон с рывком тащит Тэхёна сначала на себя, а после, не отпуская, толкает его к стене, крепко прижимая к ней. Тэ зажмуривается от сильного удара затылком. До звёздочек в глазах. Хрипло выдыхает и, не глядя, наощупь пробует отпихнуть от себя мужа.       — Я слишком многое тебе позволил, — Тэхён кривится в уродливой гримасе, когда Чонгук хватает его за челюсть и безжалостно сжимает пальцы на подбородке так, что он распахивает глаза от сильной боли, будто вот-вот в костях образуются трещины. — Должно быть, амнезия настолько негативно на тебе сказывается, ангел мой, что ты напрочь позабыл, кто твой муж, и с кем ты позволяешь так себя вести. Так я напомню тебе.       Тэхён перебирает руками в воздухе, пробует защититься, старается ударить наотмашь, куда угодно, но не удаётся. Слабее Чонгука. Меньше Чонгука. В разы.       — Ты желал свободы и возможность строить свою жизнь так, как ты захочешь, — Чонгук рычит ему прямо в губы, грубо удерживая и не давая двигаться. — И я дал тебе шанс. И чем всё обернулось? — надавливает пальцами так, что уже сейчас на коже появляются красноватые следы от пальцев. — Тем, что ты запросто мог остаться инвалидом на всю свою жизнь. Кто был рядом с тобой, м? Кто помогал тебе? Кто тебя спас? Кто тебя забрал из чёртового приюта? Кто подарил тебе жизнь, о которой многие могут только мечтать? Я, Тэхён. Именно я, — наваливается на него всем весом, как только тот предпринимает жалкую и такую бесполезную попытку выскользнуть из мёртвой хватки.       — Пусти… — хрипло стонет Тэхён, ударяя кулачком по предплечью. — Мне больно!       — Теперь я, слышишь, только я решаю, что для тебя хорошо, а что — нет, что ты будешь делать, а что — нет, — произносит намного громче, а голос всё больше и больше напоминает змеиное шипение. — Ты доказал мне, что к самостоятельности ты не готов. И если ты ещё раз позволишь себе перечить мне и разговаривать со мной в таком тоне, я основательно возьмусь за твоё перевоспитание. Развод, говоришь? — буквально в миллиметре от дрожащих губ Тэхёна. — Забудь. Этому не бывать. Ты мой муж. А я — твой. И если ты ещё раз осмелишься произнести что-то подобное, что сказал ранее, я перестану сдерживать себя, перестану жалеть тебя и начну наказывать. Сильно наказывать, Тэхён, — Тэ болезненно скулит, когда Чон свирепее сжимает его челюсть. — Больно наказывать, Тэхён. Но ведь это никому не нужно, верно? Ни тебе, ни мне. Поэтому давай договоримся, что это был первый и последний раз, когда в твою светлую голову пришла мысль дерзить мне?       Чонгук ослабляет хватку, и Тэхён жадно и глубоко вдыхает такой сейчас необходимый и нужный воздух. Но не успевает он приоткрыть дрожащие губы, чтобы наполнить лёгкие кислородом, как тот вновь вцепляется в воротник пижамного поло, оттаскивает от стены и швыряет вглубь комнаты так, что Тэ, не удержавшись на ногах, заваливается на колени прямо возле кровати. Не было даже шанса устоять. Ни одного.       Швыряет. Как мешок с бесчувственным хламом. С силой. Грубо. Жестоко. На пол.       Тэхён приходит в себя только тогда, когда слышит металлическое лязгание железной пряжки за своей спиной. Моргает несколько раз, возвращая сознание и понимание всего происходящего, и резко оборачивается назад, видя, как его муж вытягивает ремень из шлёвок брюк. Одним движением. Махом. Без каких-либо колебаний. И складывает его вдвое.       — Нет, — перепуганно просит Тэхён и тут же вскакивает на ноги, отступает, сталкиваясь с прикроватной тумбочкой. Опасливо смотрит на оружие в руках мужа. Для него это именно оно — смертельное оружие. Как пистолет. Или нож. — Ты не станешь… — так сбивчиво. — Чонгук, ты не сделаешь этого… — поднимает на него растерянные и обезумевшие от страха глаза. — Не надо! — вытягивает перед собой руки, заведомо защищаясь от ударов, которых ещё даже не было.       Чонгук медленно подходит к нему. Степенно. Вкрадчиво. Как лев, загнавший запыхавшуюся антилопу, которой уже выписан смертный приговор от острых и голодных клыков. Смотрит в его глаза. В потрясающие. Невероятно красивые. Оттенка бирюзы с вкраплениями изумруда. И видит в них панику. Ужас. Смирение.       Видит в них агонию.       — Не надо!.. — долетает громкое и оглушительное до Чона. — Чонгук! Прошу тебя! Не смей…       Трясётся, как крошечный одинокий листочек на сильном ветру. Ещё один сильный порыв, и сорвётся с ветви.       — Не посмею, — раздаётся прямо над светлой взъерошенной макушкой, когда Тэ зажмуривается и забивается в самый угол, дрожа и извиваясь от животного страха. — Не сегодня, — господин Чон отшвыривает ремень в сторону, а после наклоняется к нему и невесомо целует вспотевший пылающий лоб. — А теперь ложись в кровать. И больше ни писка. Ни единого.

* * *

      Тэхёну хочется заснуть беспробудным сном. Погрузиться в небытие. Исчезнуть хотя бы на пару часов, чтобы просто не думать и не прокручивать в голове всё то, что только что произошло. Он поджимает ноги в коленях, притягивая их к животу, и накрывается одеялом с головой. Снова прячется, да. От всего мира. От Чонгука. От самого себя. От по-прежнему живого и трепещущего в нём страха. Он не ожидал. Он не был готов. То, что произошло у клетки, должно было выучить его быть начеку всегда, но в глубине души Тэхён был почему-то уверен, что история не повторится. Не должна была. Не в этот раз. Не с ним.       Не с ними.       Вздрагивает, когда за спиной слышится, как Чонгук открывает дверную ручку и выходит из ванной комнаты. Спальня мигом заполняется приятным запахом геля для душа вперемешку с ароматом дорогого лосьона для бритья — единственный, которым пользуется его муж. Этот запах невозможно ни с чем перепутать. Что-то очень густое. С нотками сандала и пряного кедра. Обволакивающее. Смолянистое.       Тэхён лежит спиной к нему, но даже так чувствует, как Чонгук съедает его взглядом. Это особые ощущения. Такие же, будто тебя держат на прицеле. Жить захочешь — глаза вырастут и на затылке. Умирать ведь никому не хочется.       Тэхёну не хочется, но именно это сейчас с ним и происходит — он медленно погибает от осознания своего положения. Мир снова рушится. Сердце — вдребезги и на куски. Больно. Скверно. Мерзко.       Страшно.       И никого рядом нет. Никого, кроме Чонгука. Того, кто и вызывает этот страх.       Чонгук залезает на кровать, забирается под одеяло и сразу же прижимается сзади, нависая над Тэхёном. Тянется к его шее, тычется в неё кончиком носа, ласково проводит и целует несколько раз в щёку.       Будто ничего и не произошло. Будто всё в полном порядке.       — Почему не спишь? — шепчет в ухо и целует в него же. — Уже слишком поздно.       Может, притвориться мёртвым?.. Просто бездыханным. Холодным трупом.       Не дожидаясь ответа, Чонгук скользит рукой по обнажённому бедру под одеялом и принимается водить кончиками пальцев по коже. Не получится притвориться холодным трупом. Никак. Тэхён слишком горячий. И Чонгук это знает. Чувствует прямо сейчас, прикасаясь к его напряжённому телу.       — Расслабься, — действительно хищник — улавливает каждый импульс. — Я не злюсь на тебя. Почти, — хмыкает в шею и тут же ласково целует в плечо. — Но ты ведь не станешь вести себя необдуманно теперь?       А что он, собственно, сделал? Сказал правду. Обдуманную…       — Слишком поздно, — сконфуженно шепчет Тэ, ощущая, как обнажённый член мужа прижимается к его ягодицам, еле прикрываемым шёлковыми шортами — Чонгук не изменяет себе, ложится спать исключительно голым. — Я устал… И ты тоже…       Тэхён зажмуривается и тихо-тихо выдыхает, а в груди теплится жизненно важная надежда, что Чон не станет напирать. Не сейчас. Не в этой ситуации.       Наивный.       Станет.       Чонгуку одной ладонью удаётся взять юного супруга за оба запястья, сжимая руки, и потянуть к себе, переворачивая на спину.       — Хочу видеть твои прекрасные глаза, мальчик мой, — нависает над его лицом, принимаясь любоваться. — Ты дьявольски красив, — поправляет прядку волос со лба, пряча её за ушко. — Ни один бы художник не сотворил такую красоту.       Тогда красота — это проклятие.       Тэхён отворачивается, но чужие пальцы снова оказываются на его подбородке, не позволяя.       — Больно, — нежная кожа всё ещё болит и горит огнём. К ней бы надо было приложить лёд, но Тэ так и не рискнул выйти из спальни и спуститься вниз на кухню.       Чон окидывает взглядом его лицо, замечая красные следы от пальцев, оставленные им же. На утро они, как признак страстной и истинной супружеской любви, станут серыми синяками.       — Мне тоже, — скользит пальцами вниз на шею, чуть сжимая её. Без грубости на этот раз. Ласково как-то. — От того, что ты вынуждаешь причинять тебе боль. Я хочу, чтобы эта ситуация послужила для нас уроком, хорошо?       Тэхён берёт его за предплечье, но потянуть за руку не решается.       — Уроком?..       — Хороших манер, — продолжает любоваться бледным лицом перед собой, которое не выражает ничего, кроме испуга и боли. — Я не хотел доводить до такого, — целует в подбородок, еле касаясь губами. — Никогда. И я надеюсь, — на этот раз прикасается чувственнее. — Я очень надеюсь, — подчёркивает в голосе. — Что больше такого не повторится. Обещаешь?       В груди всё замирает, а живот крутит так, будто он прямо сейчас несётся вниз на американских горках, приближаясь к мёртвой петле. Тэхён готов заплакать. Разреветься, как маленький мальчишка. От унизительного положения. От того, что его заставляют чувствовать себя виноватым без вины. От того, что с него требуют обещаний.       — У меня болит голова, — единственное, что приходит на ум, чтобы избежать дальнейшего разговора. — Я хочу спать…       Если бы речь шла только о разговоре. Знает же, что нет.       — Я задал тебе вопрос.       Внутри всё вздрагивает от того, каким суровым опять становится голос.       — Угу.       — Учись отвечать чётко и по делу, — Чон продолжает давить.       — Обещаю…       Ну, а как не пообещать? Как воспротивиться и не согласиться? Кто бы осмелился?..       — Тэхён, — как хлёсткая пощёчина. — Что ты обещаешь? Будь так любезен, конкретизируй.       А Тэ даже до конца не понимает, каких обещаний от него ждёт Чонгук.       — Слушаться… — тихо-тихо шепчет, глядя на мужа.       — И только?       В глазах начинают постепенно скапливаться слёзы, и Тэхён боится моргнуть, чтобы не выдать себя.       — Не дерзить и не пререкаться… — словно наугад.       — Умница, — Чон целует его в скулу. — Я очень хочу тебе доверять, любовь моя. И я тебе верю. Не подрывай моё доверие, хорошо?       — Угу… — замирает и тут же поправляет себя. Надо ведь говорить чётко и по делу. — Не подорву…       Тэхён начинает молиться про себя, когда Чонгук раздвигает его ноги, устраиваясь между ними, нависает над ним ощутимее и принимается покрывать шею осторожными и нежными поцелуями. Одной рукой он держит запястье, прижимая к подушке рядом с головой Тэхёна, а второй поглаживает бедро.       Не хочется. Тэхён его не хочет.       Чон юрко пролезает под свободную шёлковую ткань, сжимает ягодицу, а после останавливается. Приподнимается сам и поднимает за руки Тэхёна, усаживая и снимая с него пижамное поло. И появляется такое поганое чувство, будто это вовсе была не вещица из лёгкой ткани, а целая броня. Хочется прикрыться руками, чтобы защититься. Спрятаться. Опять. Как и всегда.       — Чонгук… — жалобно так в тот момент, когда муж вновь укладывает его на спину, припадая к обнажённым выпирающим ключицам. — Я не хочу…       — Аппетит появляется во время еды, листочек.       Чужие губы беспрепятственно скользят по горячей коже, покрывая её поцелуями. Тэхён закрывает глаза, чтобы не видеть.       Жаль, что прикроватные лампы продолжают тускло светить. Он не дотянется до выключателя. Лучше бы комната была полностью погружена в темноту.       — Чонгук… — тело начинает дрожать, когда тот добирается до плоского живота, принимаясь ласково покусывать кожу, оставляя на ней влажные следы. — Мне не хочется сейчас… Ты слышишь?       Слышит. Только что толку?       Чонгук молча берётся кончиками пальцев за свободную резинку шорт и чуть стягивает их вниз, оголяя член Тэхёна. Сразу же проводит по нему губами и целует несколько раз. Привстаёт, приподнимает обе ноги Тэхёна и теперь уже полностью стаскивает с него шорты, оставляя абсолютно голым.       — Я не хочу!.. — произносит чуть громче и настырнее. Не грубо вовсе, но так, чтобы достучаться. — Чонгук… — упирается кончиками пальцев ступни в твёрдые мышцы живота, делая между ними преграду. — Давай не сегодня?       — Сегодня. Завтра. Послезавтра, — Чон осторожно берёт его за ногу и проводит языком по большому пальцу, а после погружает его в рот, начиная посасывать.       Тэ прикрывает лицо обеими ладонями, и в спальне раздаётся тихое хныканье в такт тому, как подрагивает его тело.       — Перестань!.. — стыдливо просит Тэхён. — Я не хочу! — мельком смотрит на Чонгука и прикусывает зубами свой кулак, зажимая им рот. — Прекрати это всё…       Чон держит слегка, поэтому удаётся выскользнуть. Тэхён хаотично собирает себя по частичкам, сгибает ноги в коленях и поднимается, торопливо спускаясь с кровати вниз. Почти что спрыгивает на пол. И как только он делает шаг вперёд, чтобы отойти в самый дальний угол комнаты, крепкие руки Чонгука окольцовывают его со спины и мгновенно останавливают.       — Ну куда ты? — мурлычет ему в шею, наклонившись к ней и уткнувшись носом, замерев. — Тэхён, прекращай этот цирк. Я прошу тебя, — а звучит, как угроза.       — Отпусти меня. Пожалуйста…       И вовсе не про здесь и сейчас. Тэхён вкладывает в свою просьбу куда более глубокий смысл.       Просит, чтобы Чонгук отпустил его навсегда.       — И куда же ты пойдёшь, мальчик мой? — удерживает на месте, стоя позади него, упираясь коленями в матрас.       — В другую комнату, — всхлипывает Тэ. — Разреши мне переночевать в другой спальне…       — Нет. Я твой мужчина. Я твой муж. Ровным счётом, как и ты мой. И спать мы будем вместе, — целует в макушку, крепче прижимая обнажённую спину к своей груди. — Помнишь одно из наших правил, м? При любых обстоятельствах, даже при ссоре, супруги не расходятся по разным спальням. Прекращай плакать, — через плечо заглядывает ему в лицо, видя, как по щекам скатываются мелкие слезинки. — Мы так много потратили сил и времени, чтобы вернуть тебе зрение. Твои прекрасные глазки не должны лить слёзы. Они должны сиять, маленький. Искриться счастьем. Я ведь всё для этого делаю, разве не так? — поднимает ладонь и смахивает слёзы с лица Тэ.       — Пожалуйста! — Тэхён дёргается вперёд, предпринимая попытку вырваться. Теперь уже более уверенную и настырную. — Чонгук! Перестань… Прошу тебя… Я не хочу… Я не хочу, слышишь?       — А я хочу, — Чон слезает с кровати и встаёт вплотную, окольцовывая руками ещё крепче. — Я слишком долго считался с твоими «не хочу», согласись? Я терпел. Я ждал. Я давал тебе время. Я не настаивал, хотя мог бы. Я не принуждал тебя ни к чему. Я терпеливо ждал. Больше я ждать и терпеть не намерен. Ты должен понять, что замужем за взрослым мужчиной, Тэхён. Ты должен осознать, что у меня тоже есть потребности. Почему я должен мастурбировать в душе, как подросток, когда у меня есть ты, м? Тебе рассказать, как много раз это происходило?       — Я не хочу тебя… — выдавливает из себя Тэхён. — Я не хочу… Нет.       — А я очень хочу тебя, — Чон аккуратно подхватывает Тэ на руки, сдерживая потуги того выбраться на свободу. — Заканчивай эти капризы, пожалуйста, — и укладывает поперёк кровати на спину так, чтобы голова практически свисала с края матраса. — Перестань испытывать моё терпение, — нависает над ним, возвышаясь, берёт свой член в ладонь и проводит твёрдой возбуждённой головкой с металическим пирсингом по стиснутым губам Тэхёна. — Давай же, — запускает свободную руку в копну светлых волос. — Ты ведь так это любишь.       Слёзы скатываются вниз, попадая на ушные раковины. Тэхён зажмуривается. Глубоко дышит носом, только бы не открыть рот, чувствуя, как чужой горячий член скользит по его лицу.       Как же унизительно.       Как же мерзко внутри.       — Мы опять возвращаемся к тому самому разговору, золото моё. Не вынуждай меня делать тебе больно, — берёт юного супруга за руку, тянет к себе и укладывает его длинные дрожащие пальцы на свой член, ведёт ими по крепкому толстому стволу, наглаживая. — Давай, Тэхён. Не изводи меня.       Тэхён открывает глаза, видя, как над ним нависают чужие тяжёлые яички. Чуть сжимает член Чонгука у основания, громко всхлипывает и приоткрывает влажные губы, дотрагиваясь до серёжки кончиком языка. Еле касаясь. Невесомо. Почти что незаметно для Чонгука.       — Ну же, мальчик мой. Ты ведь умеешь это делать, — Чон чуть сгибает ноги в коленях и надавливает на свой член, толкаясь бёдрами вперёд и насаживая. — Шире, Тэхён.       Тэ жалобно скулит, но подчиняется. Не хочется, чтобы грубые пальцы вновь оказались на его челюсти, которая всё ещё ноет и отдаёт болезненными импульсами от любого прикосновения к ней.       Он чуть приподнимается, упираясь пятками в матрас, ложится удобнее, свисая голову пониже, и открывает рот шире, вытягивая губы буквой «о». Член тут же скользит по языку, оставляя солоноватый привкус, медленно и плавно, а уже спустя мгновение достаёт до нёбного язычка, задевая его пирсингом. Тэхён начинает кашлять, а скопившаяся слюна сползает в узкое горло вместе с проникающей в него большой головкой.       — Дыши носом, — глухо простанывает Чонгук и замедляется, давая тому привыкнуть.       Тэхён слушается, и как только делает глубокий вдох, Чон сразу же толкается ещё немного, проникая в горячий и влажный рот на всю длину.       По спальне вновь проносится хриплый мокрый кашель, а слёз становится больше. Секунда, и Чонгук сам достаёт свой член из горла с хлюпающим звуком. Пирсингованная головка, измазанная густой слюной, вновь упирается в губы.       — Я не могу, — жалобно молит Тэхён, жадно глотая ртом воздух.       — Не прибедняйся, ангел мой, — Чонгук наматывает светлые волосы на свои пальцы. — Расслабься. Покажи мне, как ты умеешь принимать член. Умеешь ведь, — возбуждённо хмыкает. — Открывай. Шире.       Тэхён вновь зажмуривается и широко открывает рот, чтобы принимать член.       Умеет же…       Чонгук нависает ощутимее, снова толкается вперёд, и член полностью проскальзывает внутрь. Тэ сглатывает, ощущая, как по узким стенкам горла отдаёт вибрацией от толстого сокращающегося возбуждённого органа. Глухо и хрипло всхлипывает.       Шея напрягается, кадык хаотично подрагивает, и Чонгук видит, как его член выпирает внутри Тэ. Он укладывает на гортань большую горячую ладонь, слегка надавливая, и принимается двигаться. Сначала в размеренном темпе, осторожно, чтобы не повредить тонкую слизистую пирсингом, но как только Тэ стихает, сжимая пухлыми губами ствол у самого основания, начинает толкаться грубее, создавая всё больше хлюпающих пошлых звуков.       — Умница, — страстно прорыкивает Чонгук и закидывает голову назад от наслаждения.       Внутри мокро. Узко. Обжигающе горячо и приятно. Член теперь уже беспрепятственно проникает в горло, и Чон насаживает рот Тэхёна на всю его длину то медленно, то с грубыми рывками.       Тэхён сгибает ноги в коленях, поджимает пальчики на ступнях и совершает глубокие вдохи носом, ощущая, как воздуха становится всё меньше. Горло отдаёт болью от резких толчков в нём.       Скорее бы он кончил. Чонгук…       Скорее бы этот ад закончился.       Чонгук укладывает обе ладони на щёки Тэ, резко толкается, прижимаясь к нему, и над спальней нависают громкие возбуждённые стоны Чона. Замирает. Не двигается. Несколько секунд выжидает, ощущая, какой приятной дрожью сокращаются скользкие стенки вокруг его члена, а после с таким же рывком вытаскивает член. Густая слюна, тянущаяся от головки тонкими нитями, падает на губы и подбородок Тэхёна.       — Такой послушный мальчик, — хрипит Чонгук, проводит серёжкой по влажным и мокрым губам и снова проскальзывает в рот. — Ещё. Давай, маленький.       Тэ глубоко вдыхает, расслабляется, и член вновь проникает на всю длину, замедляется, упираясь головкой, и снова выскальзывает наружу.       — Всё правильно… — стонет Чонгук, грубее вцепляясь в волосы, когда Тэхён принимается облизывать возбуждённый ствол, усыпанный венами, обсасывая их своими дрожащими губами. — Умничка… — крепкие бёдра вздрагивают от желания и неистового наслаждения.       Триумф похоти.       Триумф власти над беспомощным человеком.       И это возбуждает сильнее всего.       Чонгук ещё раз толкается вперёд, ощущая, как уже вовсю пунцовая головка пульсирует, а кончик языка Тэхёна массирует уретру, слизывая из узкого отверстия солёный предэякулят.       — Тебе к лицу покладистость, — насаживает горячий рот поглубже, громко прорыкивает, скользя серёжкой по чувственному языку, снова замедляется, обхватывает свой член пальцами у основания, направляя его немного вбок, и упирается в щёку Тэ, натягивая тонкую кожу на головку. Ещё несколько раз грубо и несдержанно толкается, а после наконец-то кончает.       Тёплая сперма заполняет рот Тэхёна. Тот морщится. Пробует отвернуться, но Чонгук вновь сдавливает его челюсть, смотря сверху вниз.       — Глотай.       Тэхён унизительно и жалобно скулит, принимаясь протестующе ёрзать на кровати.       — Сейчас же.       Чонгук шумно и рвано дышит, чувствуя, как его член всё ещё пульсирует и сокращается во рту, упираясь в щеку. Снова толкается внутрь, размашисто размазывая свою сперму по языку и слизистой.       — Тэхён, — настоятельно так и сурово.       Тэ беспомощно сглатывает прямо с членом во рту, а из глаз вырывается ещё больше слёз.       — Вот так… — Чонгук одобрительно поглаживает его по горлу костяшками пальцев. — Хороший мальчик… — довольно хмыкает он и только после этого вытаскивает свой член, размазывая по губам Тэхёна остатки своего густого семени.       Вот она — долгожданная свобода. Тэхён глубоко дышит, громко и судорожно всхлипывая на всю комнату. Поджимает ноги и переворачивается на бок, сворачиваясь клубочком. Маленьким таким, точно крошечный котёнок.       Настолько мерзко от самого себя, что внутри беснуется не просто желание, а потребность завыть на всю спальню.       — Не трогай! — вырывается громкое из Тэхёна, когда Чонгук берёт его за руки и поднимает, чтобы уложить головой на подушку у изголовья кровати. — Уйди! — не просит, а умоляет. — Не трогай, Чонгук…       Чон заваливает его на спину, вновь нависая сверху, и Тэ принимается яростно извиваться под ним, брыкаясь ногами в попытке защититься.       — Хватит.       — Именно… Хватит меня мучать!.. — слёзы льются ручьём. — Чонгук! — испуганно бьётся, когда тяжёлое тело мужа придавливает его к матрасу.       — Угомонись, — шёпот ударяет прямо в шею. Чертовски спокойный. Холодный. Смертельно ледяной. Чонгук не испытывает ни капли тревоги и сомнений в своих действиях. — Что ты устраиваешь? — целует его мокрые щёки. — Что ты льёшь слёзы? Какая причина?       Становится ещё страшнее от этого вопроса. Неужели его супруг действительно не понимает? Или просто издевается?       — Нет причин плакать, — обхватывает его голову обеими руками, фиксируя в одном положении и вынуждая смотреть глаза в глаза. — Успокойся, — как только Тэ снова начинает брыкаться. — Тэхён! — на этот раз до мурашек серьёзно. — Если ты не закончишь эту истерику, то завтра мы поедем на приём к доктору Вагнеру не за обещанным гипнозом, а для твоего полного обследования. Твоё поведение заставляет меня сомневаться в твоей адекватности. Ты хочешь снова лечь в больницу, м?       Нет. Он не сумасшедший…       Он не спятил…       Это не просто истерика на пустом месте…       — Это тебе… — выжимает из себя. — Тебе нужно обследоваться, Чонгук…       — Хорошо, — Чон отпускает его и слезает с дрожащего тела. — В таком случае завтра психиатр определит, кому из нас действительно необходимо обследование и, вполне возможно, дальнейшее лечение. Ложись спать.       Тэхён вытирает с щёк слёзы, ненасытно глотая воздух. Всхлипы становятся совершенно бесконтрольными. И в голове появляется одна единственная ужасающая мысль — у его мужа есть над ним опекунство. Если тому будет угодно сделать из него психа и засадить обратно в клинику, он сможет это осуществить по щелчку одних только пальцев.       — Я сделал, что ты хотел… — жалобно и с надрывом в дрожащем голосе. — Чего ещё ты хочешь от меня?..       — Я хотел, чтобы ты усвоил урок, золото моё, но твоё поведение демонстрирует мне обратное. Урок так и не усвоен. Значит, я буду действовать другими способами, коль ты не оставляешь мне иного выбора. Хочешь повторения, как было у клетки, м? Так понравилось?       Тэхён сжимает пальцами подушку, с яростью хватает её и со всей силы сдавливает, представляя, что вместо неё Чонгук. Как бы хотелось всю эту ненависть направить на мужа.       — Я не хочу!.. — задыхаясь, Тэ ложится на спину, прекрасно понимая, чего от него хочет супруг. — Я не хочу!.. — раздвигает свои бёдра. — Почему ты так поступаешь?! — безнадёжно отшвыривает от себя подушку. — Почему?..       — Я слишком долго считался со всеми твоими «не хочу». Не пора ли и тебе начать считаться с моими «хочу»? Я многого от тебя требую? Разве? Я прошу достать луну с неба или перевернуть планету? Я хочу, чтобы мой муж проявлял ко мне тепло и любовь точно так же, как и я к нему. Я хочу покорности, понимания, ласки. Ты ошибаешься, Тэхён, если полагаешь, что мне в удовольствие тебя принуждать, но мне придётся, — режет по живому. — До тех пор, пока ты не поймёшь, что это твоя жизнь. Я твой мужчина. А ты — мой. И ты сам согласился на это несколько лет назад. Или тебе так понравилось играть в изнасилование, что теперь ты решил всегда сопротивляться и пытаться вывести меня из себя? Я ведь могу и сорваться, любовь моя. Сильно сорваться. Ты уверен, что хочешь именно этого?       — Это не любовь… Так не любят, Чонгук! Так не добиваются любви… Там, где есть насилие, не может быть любви и ласки… Ты хочешь невозможного!.. Я не люблю тебя! — вырывается из Тэхёна, и он тут же затыкает свой рот ладонью, чтобы не наговорить лишнего.       — Любишь. Очень любишь. Ты просто забыл.       Чонгук вновь располагается между его согнутых в коленях ног, дотрагивается до бёдер и раздвигает их ещё шире, приподнимая над матрасом.       Тэ даже не шевелится. Лишь вздрагивает от продолжающихся глухих всхлипов. Лежит перед ним на спине, абсолютно беззащитный, хрупкий и такой послушный сейчас. И это действует на него как самый стойкий и сильный возбудитель.       — Я ведь всегда старался доставить тебе удовольствие, — Чон погружает свой указательный палец в рот, густо смачивая его слюной, а взгляд опускает вниз, наслаждаясь видом такого узкого и лакомого входа. Его. Всё это, как и весь Тэхён, принадлежит только ему. Сегодня. Завтра. Послезавтра. Навсегда. — Всегда считался с твоими чувствами и потребностями, — наклоняется пониже и проводит кончиком влажного пальца по дырочке, на что тут же следует реакция — Тэхён сжимается и протестующе хныкает. — Рассказать тебе, как бывает в других парах? — слегка надавливает, чувствуя, насколько стеночки сухие и тугие. — Я лично знаю браки, в которых мужья избивают своих жён или мужей. Избивают до поросячего визга, листочек. Так, что они все синие потом ходят. О, нет, не подумай только, я не оправдываю такой подход к отношениям. Бить — это низко. Оскорблять — это низко. Это я лишь к тому говорю, что за всё время я ни разу не позволил себе тронуть тебя пальцем. Но сегодня ты отличился, мой мальчик. Сегодня ты так и напрашиваешься на хорошую пощёчину.       Это даже слушать невозможно. Слишком оскорбляет. Чересчур уязвляет.       — Позволял… Не лги сам себе… Ты и сейчас позволяешь…       — Не говори того, о чём ты не знаешь, — Чон тянется к прикроватной тумбе, ловким движением выдвигает ящик и достаёт из него тюбик со смазкой. — Я лишь беру своё. Имею ли я на это право? Полное. Ты мой муж. Ты мой. Мой ангел. Моя любовь. Моё золото. Мой листочек. Ты моя жизнь, Тэхён.       Тэхён приподнимает голову с подушки, наблюдая за тем, как его супруг выдавливает содержимое из тюбика себе в руку.       — Это ложь! — эмоции переполняют, и он вскрикивает, цепляя пальцами одеяло, на котором лежит. — В тебе нет любви! В вас нет ни капли любви, господин Чон! — устремляет заплаканные бирюзовые глаза прямо на Чонгука с неистовой надеждой во взгляде, что подобное обращение непременно заденет того. — Ни капельки!       — М-м-м, господин Чон? — спокойно переспрашивает у него Чонгук. Так обыденно, будто о погоде.       Тэхён вновь начинает громко хныкать, сминает одеяло, непослушно ёрзает, тянет его на себя, словно стараясь укрыться, а после сдвигает бёдра друг к другу, прячась от Чонгука, и пробует перевернуться на бок.       — Я не хочу! — всхлипы всё больше напоминают безутешный плач. Так можно плакать только от жгучей безысходности. — Не хочу… Не хочу… Не хочу… Пожалуйста… В тебе нет любви!.. Нет жалости! В тебе нет ничего из этого, Чонгук… Я прошу тебя! — так громко, что разносится по всему второму этажу, вылетая за пределы спальни. — Почему ты не слышишь меня? Тебе плевать? — внезапно вкрадчиво и тихо-тихо. — Плевать на меня?.. — поворачивает голову и смотрит жалобно-жалобно. — Ты ведь говоришь, что нет… — дыхание сбивчивое, поэтому каждое слово приходится выковыривать из себя. — Пожалуйста… Давай просто ляжем спать… Ради меня. Прошу… Чонгук…       — Так Чонгук или господин Чон? — мигом осекает все мольбы.       Тэ поджимает ноги ещё сильнее и скручивается, напоминая эмбрион.       — Тэхён, послушай меня внимательно, — Чон наклоняется к нему ниже, не дотрагиваясь и не переворачивая на спину. Не прикасается. Не хватает. Только от этого не легче. — Если ты продолжишь эти капризы, то я войду в тебя без всякой подготовки. Ты меня услышал?       — Я не хочу… — умоляет его Тэхён. — Пожалуйста!..       — Ты меня услышал? — требовательно и громко.       Тэхён замолкает. По-прежнему лежит на боку и не шевелится. Лучше бы Чонгук силой его перевернул. Было бы проще.       — Я считаю до трёх. Один.       Сердце пропускает тяжёлый удар. Тэ испуганно съёживается. Это не капризы, нет. Это не спектакль. Не цирк. Это не издевательство над Чонгуком. Это не игра. Это не выкрутасы.       Это моральное убийство, совершаемое собственным супругом.       — Два.       Тэхён снова ёрзает, не решаясь перевернуться.       — Я даю тебе выбор, листочек, — Чонгук по прежнему не прикасается. — Сделай правильный.       — Чонгук, пож…       — Три, — пуля, попадающая прямо в сердце.       Тэхён, перебарывая себя, превозмогая страх и жуткую внутреннюю боль, переворачивается на спину и прикрывает глаза.       Ещё несколько секунд назад он считал это убийством.       Нет.       Сейчас это самоубийство.       — Умница, — одобряюще отзывается Чонгук. — Ещё кое-что.       Тэхён хрипло всхлипывает и медленно-медленно сгибает ноги в коленях, раздвигая дрожащие бёдра.       — Шире.       Делает, как говорит Чонгук.       — Именно так ты и должен лежать перед мужем. Без моих просьб и уговоров.       Тэхёна ломает, как при высокой температуре. Кажется, будто кожа полыхает и вот-вот загорится. Ощущения, будто суставы и кости выкручивает. От отвращения. От нестерпимой обиды. От осознания, что он в клетке. Снова. Один на один с беспощадным зверем.       Чонгук вновь пробегает взглядом по юному обнажённому телу, рассматривая его. Персиковая кожа выглядит такой нежной и бархатистой, что хочется уткнуться в неё носом и вдыхать сладкий запах, тая от удовольствия. Всё ещё подрагивающие соблазнительные бёдра широко раздвинуты, давая доступ к самому желаемому и лакомому для Чона. Даже не прикасаясь можно заметить, насколько Тэхён узкий и давно не тронутый. Розовые стеночки такие тугие, что складывается ощущение, что туда не пролезет даже палец.       Чонгук дотрагивается до члена Тэхёна, принимаясь аккуратно наглаживать его, размазывая по совершенно невозбуждённому органу холодную смазку, а сам, устроившись между его ног, проводит языком между ягодиц. Нет, больно не хочется делать. Хочется быть ласковым и осторожным. Хочется возбудить, вызвать громкие повторяющиеся стоны, хочется полностью разрушить, чтобы Тэ извивался не от протеста, а от желания к нему.       Тэхён сдерживает всхлип и закрывает глаза, ощущая, как кончик языка скользит по его промежности, замедляется, а после упирается в дырочку, медленно облизывает её по кругу и легонько толкается внутрь. Не грубо. Без натиска. Слишком осторожно. Чужие горячие пальцы ласкают его член, собираясь в нежный кулак, и с хлопаньем двигаются, сдавливая.       Тэхён начинает сокращаться, когда язык проникает в него глубже. Сначала от протеста, а после от тягуче нарастающего ощущения заполненности.       Чонгук присасывается к мышечному колечку, обхватывая тонкую и нежную кожу губами, и давит чуть сильнее.       С губ Тэ срывается первый беззвучный стон. Он приоткрывает рот и машинально выгибается, пока кулак на члене начинает двигаться увереннее и быстрее.       — Потерпи, — горячее дыхание обжигает пульсирующий вход, а вместо языка на стеночки уже давит кончик пальца, размазывая смазку. — Сейчас я тебе помогу, — возбуждённо и так властно. — Мой мальчик нуждается ведь во мне, не так ли? И ради чего было столько времени воевать со мной, м? — и снова внутрь протискивается язык, только теперь полностью, давя кончиком на верхнюю стеночку, а палец, который только что наглаживал узкий вход, нежными круговыми движениями массирует промежность с внешней стороны.       Тэхён краснеет. Вовсе не от смущения. От стыда. Перед самим собой, в первую очередь. Потому что разум порой бессилен перед физиологией. Подступает первая волна наслаждения от умелой и опытной стимуляции. Тэ сдавленно простанывает, вновь сжимая пальцами одеяло, и снова выгибается, когда кончик языка внутри и палец с внешней стороны давят сильнее.       — Не надо… — раздаётся глухой писк. — Я не хочу… — как в тумане.       Чон отстраняется, мажет языком по дырочке, оставляя след от горячей слюны, и тут же надавливает пальцем, постепенно проникая им на всю длину, на что Тэхён снова стонет и начинает сжиматься.       Чон целует его коленку, ласково прикусывая кожу, и принимается двигать пальцем внутри. Сначала слишком медленно и аккуратно, но уже спустя минуту, увеличивает темп, добавляя ещё один палец.       Тэхён еле заметно ёрзает на кровати, и Чонгук тут же замирает.       — Хороший мальчик, — не голос, а взрывающаяся вулканическая магма. — Насаживайся сам. Давай, маленький.       Тэхён протяжно поскуливает, когда пальцы с мокрым хлюпаньем выходят из него, и стеночки сразу же начинают пульсировать сильнее.       — Не хочешь, говоришь? А вот твоя попка другого мнения, — возбуждённо хмыкает господин Чон. — Ты так сокращаешься, боже, листочек… — придвигается к нему и проводит пирсингованной головкой, чтобы самому почувствовать эту пульсацию. — Нравится быть заполненным? — невозможно терпеть, и Чонгук немного надавливает, смотря на то, как она погружается внутрь, отхватываемая скользкими стеночками со всех сторон.       Тэ невнятно стонет, прикрывая лицо ладонями, и вздрагивает. Чересчур чувствительное тело реагирует на каждое прикосновение к нему, а по коже разбегаются мурашки. Кажется, будто каждый, даже самый крошечный волосок, поднимается от накрывающей волны удовольствия.       Чонгук устрашающе рычит, будто голодный хищный зверь, понимая, что больше не в силах терпеть и издеваться над самим собой.       — Иди-ка сюда, — рык сменяется на мягкий шёпот, и Чон заваливается на спину, падая на пружинистый матрас, утягивает Тэ за руки за собой и заставляет сесть сверху. — Ты такой сладкий… — ладонью гладит пылающую щеку, спускаясь на шею, проводит по груди и принимается пальцами массировать твёрдый сосок. — Сделаешь своей попке приятно, м? — свободной рукой подхватывает ягодицу и заставляет обтереться об его твёрдый член. — Сядь на него, — пожирает глазами. — Будь послушным мальчиком.       Тэхён мотает головой и прячет взгляд, ощущая, как головка двигается между ягодиц, как серёжка скользит по его дырочке.       — Перестань противиться, — Чон с рывком поднимается, обхватывая обеими руками поясницу Тэхёна, и ловит его губы, шепча в них. — Будешь сам насаживаться на член, — тот отворачивается от него, не давая поцеловать себя, и Чонгук прикусывает подбородок, ёрзая под Тэ. — Оседлай меня, — щёки Тэхёна вспыхивают красным пуще прежнего. — Не вынуждай меня делать тебе больно, маленький. Я не хочу этого, — обжигает горячим дыханием. — Я хочу, чтобы тебе было хорошо. И твоей попке тоже, — ладони соскальзывают с поясницы вниз, ложась на ягодицы, и медленно раздвигают их, чуть приподнимая Тэ. — Ну же, Тэхён. Сядь на мой член, — хрипит ему в шею. — Я хотел брать тебя всю ночь, но обещаю, что если ты будешь послушно себя вести, то мы обойдёмся одним разом.       Тэхён упирается в крепкие мускулистые плечи и сдавливает кожу пальцами.       — Нет! — с усилием приподнимается над ним. — Нет…       — Тебе так нравится сопротивляться, — Чон убирает руку с ягодицы и обхватывает хрупкую тонкую шею ладонью, притягивает к себе, упрямо смотря в бездонно-бирюзовые глаза. — Нравится провоцировать меня? — пальцы сжимаются грубее, и он опять заставляет Тэхён опуститься ниже, чтобы почувствовать под собой горячий, влажный пульсирующий орган. — Мне казалось, мы смогли найти точки соприкосновения. Я ошибся?       — Даже если ты станешь насиловать меня всю ночь, я всё равно не кончу! — злобно выплёвывает ему прямо в лицо, шипя в губы. — Потому что меня от тебя воротит!       В глубине души Тэ понимает, что вновь сказал лишнего. Но… куда деть эмоции? Куда деть злость? Обиду? Что делать с болью? Когда нет физических сил сопротивляться, на смену им приходят слова. Опасные. Гневные. Жестокие. Уязвляющие. Слова безысходности. Те, за которые всегда неминуемо приходит расплата.       Ладонь на шее сжимается так сильно, что вместо вздоха изо рта Тэхёна вырывается сиплый сухой хрип. Глаза расширяются, а воздуха в груди становится так мало, что он испуганно ударяет мужа в плечи, но не успевает отбиться.       Чонгук без каких-либо усилий запросто переворачивает его на спину, оказываясь сверху.       Снова ловушка. Снова Тэ загнан в капкан.       В спальне раздаётся сдавленный кашель. Тэхён бьёт Чона по предплечью и елозит ногами по скомканному одеялу, пытаясь дышать.       Просто дышать…       — Я не хотел… — лжёт сам себе? — Не хотел, чтобы было так, — щека Чонгука соприкасается с подбородком Тэхёна, и он чарующе ласково трётся ею об него. — Но ты слишком строптив. Я непременно пресеку это упрямство.       Тэхён больше не может терпеть. Всё зашло слишком далеко. Настолько, что он готов биться до конца.       До смерти. Своей. Не Чонгука, конечно.       Он хватает супруга за волосы и беспощадно тянет за них так, что господин Чон скалится и запрокидывает голову назад, очевидно ощущая боль.       — Псих! — выдавливает из себя Тэ. — Чёртов больной психопат! Чтоб ты…       Раздаётся звонкий шлепок. Такой, что Тэхёна оглушает на несколько секунд, и он замирает, переставая двигаться. Щека вспыхивает после увесистой и такой унизительной пощёчины, а в глазах, кроме очередных звёздочек от сильного удара, снова начинают блестеть слёзы.       Но… Разве бить — это не низко?.. Чонгук сам ведь сказал…       Господин Чон пользуется моментом, и пока Тэ пытается прийти в себя, хватает его за бёдра, с яростным рывком утягивая к себе, раздвигает его ноги шире, упирается головкой в узкий скользкий вход и толкается внутрь. Сразу. Резко. Грубо. На всю длину. Не щадя.       Тэхён болезненно скулит и рвано выдыхает. Губы дрожат. В глазах темнеет. От боли. Теперь и физической. Член грубо врывается в узкое пространство, с усилием раздвигая нежные тонкие стеночки, и Тэ машинально сжимается, сопротивляясь, тем самым причиняя себе ещё больше болезненных ощущений.       — За каждым проступком должно следовать наказание, — Чон снова грубо толкается, срывая с губ Тэ жалобный протяжный всхлип. — За каждое оскорбление в мою сторону, — ещё одно несдержанное движение. — Ты будешь наказан. За каждое непослушание, — Чонгук чувствует, как бёдра Тэхёна начинают дрожать, а сам он срывается на громкие стоны, больше напоминающие выкрики. — Ты будешь наказан отныне и всегда.       Тэхён закрывает глаза, отворачиваясь от мужа.       В голове по кругу вертится упрямое «не реви, не реви, Тэхён, только не дари ему снова это чувство победы».       — Я предупреждаю тебя в последний раз, — Тэ чувствует, как ему на лицо летят капли чужого пота, а грубые пальцы мужа опять оказываются на подбородке, и тот разворачивает его голову к себе. — Ещё раз позволишь подобное, и я клянусь, золото моё, что ты не выйдешь из дома, ты не выйдешь даже из комнаты. Я лишу тебя всего! — в чёрных глазах читается опаляющая надменная власть. — Ты будешь день и ночь находиться под моим строгим надзором до тех пор, пока не усвоишь урок. Не любишь меня, говоришь? — пальцы сдавливают челюсть так сильно, и господин Чон с лёгкостью приподнимает голову Тэ с подушки, притягивая к себе и шипя ему в губы. — Не люби. Но уважать себя я тебя заставлю. Ведь уважение в браке куда важнее, мой маленький.       Тэхён молчит. Смотрит стеклянными глазами на него, не моргая, а в душе сгущается мрак. И становится так одиноко. Настолько, что хочется исчезнуть.       Быть одному в таком безжалостном мире среди таких жестоких людей — это страшно…       Тэ робко поднимает руку вверх и хватается за изголовье кровати, чтобы не ударяться об него головой. Его муж двигается в нём так быстро, насаживая грубо и резко, что не удаётся спокойно лежать.       — Я хотел тебя взять… Нежно, чувственно, — Чон вцепляется пальцами в дрожащие бёдра и больно сдавливает кожу. — Я дал тебе возможность, чтобы ты сам управлял всем процессом. Я сделал всё для тебя! Но ты не воспользовался этим, — наклоняется к нему и утыкается в шею, тяжело дыша. — Я не буду тебя брать. Нет, любовь моя. Я не буду больше сдерживаться. Не буду больше жалеть тебя. После всех твоих выходок? О, нет… Я буду тебя трахать, пока ты не кончишь. Я буду драть тебя до самого утра так, что завтра ты не сможешь ходить. Ты не сможешь встать с этой кровати, мой маленький.       Тэхёна охватывают страх и ужас. Он со скрипом на зубах хватается свободной рукой за свой член и принимается водить по нему кулачком, лишь бы возбудиться. Лишь бы кончить.       Лишь бы зверь был доволен и сыт.       — Мне больно… — стонет он прямо в ухо. — Чонгук… Пожалуйста…       — Оказывается, ты знаешь вежливые слова? — толкается грубее, так, что тяжёлые яички звонко шлёпаются об ягодицы Тэ при каждом движении. — Тогда почему же ты их не используешь всегда, м?       — Пожалуйста… — шепчет. — Пожалуйста, Чонгук… Я кончу… Я хочу кончить… — губы не слушаются, а язык заплетается.       Как же это унизительно. Как же это ломает.       — Пожалуйста, помоги мне… — сдерживая слёзы. — Помоги мне кончить… Пожалуйста…       Чонгука разрывает изнутри. Странное и такое двоякое чувство — в нём беснуется жажда наказать и полностью подчинить, но… Этот вкрадчивый бархатный голосок сводит с ума. Кроме этой безжалостной жажды просыпается что-то ещё.       Неужели сочувствие?       Жизнь научила господина Чон никогда и никому не прощать промахов и ошибок. Но ведь всегда бывают исключения… Тэхён — это исключение из правил? То самое значимое и единственное «но»?       Тэхён — это не исключение, нет. Тэхён — это новое правило. Единственное в своём роде. Новая аксиома.       Чонгук замедляется. Его юный супруг, совершенно разбитый и разрушенный, содрогается под ним, скулит, боясь лишний раз пошевелиться. Боится взгляд отвести. Боится сделать вдох. Хищник всегда чувствует страх. У страха особый привкус. Привкус ни с чем несравнимой боли.       Тэхёну больно. И господин Чон это знает.       Те девяносто девять процентов жестокости, обитающие внутри него, наслаждаются в яростном удовлетворении, но один процент нежности… единственный, в котором обитает Тэхён, мечется и ранено воет. Оглушительно. Так, что господину Чон становится не по себе.       Жутко.       Жутко от того, что победителей никогда не бывает двое. Им станут либо эти девяносто девять. Либо станет тот самый один.       Эта ночь будет слишком длинной. И времени для борьбы предостаточно.       Сегодня… Завтра… Послезавтра…