* * *
Имя, чётко произнесённое Тэхёном два раза подряд, режет слух Чонгука. Долетает до него, как стремительные кинжалы, попадающие точно в цель. Оседает в спальне, как серый пепел, кружащий в воздухе после пожара. Кажется, будто он попадает даже на язык, оставляя жжёное послевкусие. Отвратительное. Настолько неприятное, что хочется немедленно осушить стакан с ледяной водой. Чон еле заметно выгибает тёмную бровь и молча приподнимается с подушки, внимательно наблюдая за каждым движением юного мужа: за тем, как двигаются мышцы на его лице, как вздрагивают пухлые сухие губы, как хаотично движутся руки и ноги, как не слушается тело, поддаваясь нарастающей тревоге. Сосредоточенный взгляд фокусируется только на нём, словно пронзает плоть и кости, проникает насквозь, изучает на молекулярном уровне, видя всё, что скрыто от глаз. Абсолютно всё. Теперь всё зависит исключительно от того, каким будет следующий шаг Тэхёна. Тэ смотрит на Чонгука. Вглядывается в это суровое и каменное лицо напротив себя. Не моргает. Ощущение, будто время замерло, как и он. Чувство, словно весь мир остановился, а планета перестала вращаться. По спине вновь пробегает уже знакомый ему холодок. Он видел эти глаза. Он помнит их. Такой же взгляд был тогда, в спортзале. Пристальный. Ужасающе ледяной. Цепкий. Пронзающий. Вызывающий чувства тревоги и паники, желание сорваться со всех ног и бежать как можно дальше. Далеко-далеко. В темноту и в пустоту. Куда угодно, лишь бы не оставаться рядом. Тэхён тихо выдыхает и в это же мгновение словно вырывается из комы. Стены комнаты начинают давить на него со всех сторон. Не хватает воздуха. Дышать становится труднее. А сердце в груди стучит с такой силой, что хочется самому раздавить грудную клетку, достать его и выкинуть этот кровавый израненный комок, напоминающий бесформенное месиво, лишь бы больше не слышать этот пугающий стук по барабанным перепонкам, отдающийся в виски. Тэ с рывком подрывается с кровати, вставая босыми ногами на пол, и бросается наугад вперёд, но резко останавливается, когда прямо перед ним возникает супруг, преграждая выход из спальни. Как человек, ещё час назад с трудом делающий просто шаг, мог оказаться быстрее и куда более ловким? Как он смог так запросто опередить его? Казалось бы, надо молчать, не произносить ни слова, чтобы не расшатывать и без того столь хлипкий мост, который смог возникнуть между ними, как над безмерной чёрной пропастью, но эмоции захлёстывают, а редкое и такое необходимое воспоминание теперь неустанно прокручивается в голове, вызывая всё больше внутренних противоречий и сомнений. — Кто такой Чонхён?! Кто ты, чёрт возьми, такой на самом деле?! Тебя ведь зовут Чонхён! — очевидная паника выплёскивается наружу, Тэ делает шаг назад, чтобы отойти как можно дальше, но чужие пальцы с лёгкостью успевают обхватить его за предплечье и сжать, становясь наручниками. — Нет, это не моё имя, — как ледяной поток воздуха, ударяющий в полыхающее лицо. — Твоё!.. Твоё! — глухо шипит Тэхён, даже не моргая. — Лжёшь мне! Притворяешься кем-то другим, а сам… — Это не ложь, — притягивает к себе, и юноше ничего не остаётся, как прижаться к его обнажённой тёплой груди, вновь утопая в мучительных объятиях, как в смертельных путах. — Это не моё имя, — ещё раз повторяет Чонгук. — Я вспомнил тебя! Я вспомнил, как мы разговаривали с тобой о теннисе, о турнире, о том, что мне нельзя участвовать в игре из-за травмы. Это был ты! — смотрит прямиком в чёрные бездонные глаза. — Я вспомнил! Я вспомнил тебя! — рычит не своим голосом, стараясь оттолкнуть. — Я вспомнил, как называл тебя Чонхёном! Я не сошёл с ума! — будто убеждает в этом себя. — Я не сумасшедший! Мне не приснилось это! Не показалось! Не померещилось! Это! Был! Ты! Господин Чон обдумывает только что услышанное. Охотно анализирует. Сопоставляет слова Тэхёна друг с другом, чтобы выстроить единую и цельную картину для дальнейших действий. Теннис. Турнир. Разговор. Чонхён. И только? И это всё? Какие незначительные мелочи. Какие пустяки. — Не меня, — Чонгук проводит ладонью по волосам Тэхёна, не отпуская ни на сантиметр от себя. — Ты вспомнил, но не меня, — в голосе нет ни капли дрожи и сомнений. Тэхён не решается даже пошевелиться. Стоит посреди комнаты, насильно прижимаемый к супругу, а всё тело сковывают жгучие мурашки, которые с каждой новой секундой перерастают во что-то большее. В то, что способно причинять боль не только в душе, но и на физическом уровне. — Не тебя?.. — затаив дыхание и не веря ни единому слову. — Нет, тебя! Тебя! Не пытайся меня запутать! Тебя! — предпринимает попытку вырваться, но в этот же момент хватка мужа становится лишь грубее. — Жаль. У Тэ леденеет в груди. Ощущение, будто только что на него откуда-то сверху свалился гигантский валун и намертво придавил к полу, лишая всякой возможности сделать хотя бы один единственный вдох. Такой необходимый. Такой заветный. Такой важный. Это слово, одно единственное, сказанное так спокойно и морозно холодно, режет по живому, вызывая ступор и ещё больше сомнений. Неистовых. Тех, что заставляют делать самые необдуманные, страшные и неправильные вещи, о которых потом приходится жалеть. Вновь вспыхивает животный необузданный страх. Такой же, какой преследовал Тэхёна в Германии. Уничтожающий. Нестерпимый. Тот, который сводит с ума и нашёптывает в голове: «Беги. Сейчас же. Беги со всех ног. Убегай. Прочь. Давай же, если хочешь жить! Прочь, Тэхён!» Инстинкт выживания священен для любого существа. Самозащита — законное право каждого. Осознание происходящего окутывает Тэ лишь в тот момент, когда его горячая ладонь ударяет по чужому лицу, а на всю спальню раздаётся громкая и увесистая пощёчина. Тэхён ловит на себе суровый взгляд чёрных глаз, в коленях появляется сильная дрожь, и он, не сумев совладать с собой, замахивается вновь, ударяя по той же щеке. И в третий раз. Необдуманно. Машинально. Поддаваясь какому-то накопившемуся в нём безумию. Поддаваясь попытке спастись. Защититься. Выбирая на этот раз напасть первому. Тэ перепуганно зажмуривается, готовясь к ответному удару, который, как он успел уже уяснить, будет куда более грубым, жестоким и беспощадным. — Полегчало? Но вместо ответной боли он ощущает свободу: руки, ещё секунду назад крепко удерживающие его на одном месте, размыкаются и отпускают, позволяя вдохнуть полной грудью и отойти на несколько шагов назад, смущённо пятясь к стене. Чон неподвижно стоит в центре комнаты, по-прежнему пристально сверля мужа цепким взглядом. Как только он ощутил первую пощёчину, единственное, что хотелось сделать — с рывком оттолкнуть мальчишку от себя и швырнуть его на кровать, чтобы нависнуть сверху, прижать к матрасу и разом прекратить эту юношескую истерику. Но… …не в этот раз. Сегодня Чонгук готов был стерпеть и вторую. И даже третью. — Буду надеяться, что да. Тэхён нервно сглатывает, прижимается спиной к стене и шумно выдыхает, понимая, что путей для отступления теперь уже нет, а позади него бетонная непреодолимая преграда. — Я… — запинается и нервно опускает глаза в пол. — Я не знаю, что на меня нашло… — робко так и теперь в полголоса. — Я испугался, что… — Это не имеет значения, — холодно перебивает его Чон. — Больше. Так. Не. Делай, — с чёткими расстановками в каждом произносимом слове. — Ты, кажется, куда-то собирался? Что ж. Можешь идти. Не держу, — Чон кивает на дверь спальни, зная, что тот и с места не сдвинется, потому что та интонация, с которой он говорит, не способна вызвать ничего, кроме чувств растерянности, непонимания происходящего и вины. А вина — один из самых беспощадных и действенных способов в любой манипуляции. Вина обезоруживает жертву. Делает её хрупкой и неспособной воспринимать действительность с холодным рассудком. Ведь вина отравляет. — Но я вспомнил тебя!.. — оправдывается Тэхён. — Я ведь видел… Я вспомнил!.. Я ведь… — подкатывают первые слёзы от безысходности. — Это был ты, но со светлыми волосами. А ещё… — Ты ошибаешься, Тэхён. Это был не я. Это мой брат. Тэ цепенеет одновременно с тем, как каждый мускул в его лице расслабляется, а выражение меняется, становясь настолько опустошённым, будто только что он услышал окончательный для себя приговор, на обжалование которого не осталось больше ни единой возможности. — Брат?.. — шёпотом переспрашивает. — У тебя есть… — Близнец, — глухо хмыкает Чон, опережая, и продолжает стоять на месте, с интересом наблюдая за реакцией супруга. — Всё верно, золото моё. Тэхён размыкает сухие губы, боясь даже отвести растерянный взгляд от Чонгука. — Но кое в чём ты всё же ошибаешься, — подмечает с лёгкой, но читаемой ухмылкой. — Был. Не есть. Он был. Чонхён — это его имя. Тэ прикрывает глаза. В спальне опять раздаётся шумный и рваный выдох. Кажется, картина начинает проясняться, но возникает ещё больше вопросов, на которые так хочется услышать ответы. — Выходит… — не веря собственным словам. — Получается, я вспомнил его, а не тебя… Но… — Какая вопиющая жалость. Тэхён замолкает. Поднимает огромные бирюзовые глаза на Чонгука и… Ну зачем же он так сразу? Нужно было всё выяснить сначала. Нужно было поговорить, а не обвинять. Стыдно. Как же становится стыдно за эту истерику. Как же становится мучительно стыдно за эти пощёчины. Но самое страшное — стыдно перед самим собой. — Хм… — протяжно и низко хмыкает Чон, наконец-то делая осторожный и вкрадчивый, как у хищника, шаг к растерянному юноше. — Что, не вспомнил? — умело прощупывает почву для себя, задавая вполне уместный вопрос. Тэ молча вертит головой, всё ещё прижимаясь к стене, а потом неожиданно произносит на всю спальню: — Тебе ведь нельзя вставать! — обеспокоенно так и взволнованно, что щёки тут же вспыхивают, краснея от смущения. — Врач ведь сказал, чтобы физической нагрузки было как можно меньше… — теперь уже куда тише. — А ещё… — запинается и снова смотрит себе под ноги. — Исключить любой стресс… — Ну, что ты, золото моё. Твои воспоминания куда важнее любых этих пустяков, — мягко отзывается Чонгук. — Забавно, — подходит ещё ближе. — Видимо, разговора действительно не избежать, а я так хотел, — буравит Тэ взглядом, источающим мрак. — Я безумно хотел огородить тебя от этого. — От чего?.. — спрашивает Тэ, а бирюзовые глаза начинают бегать из стороны в сторону от накаляющегося в нём волнения. — От правды, которую ты забыл. Должно быть, у тебя масса вопросов, сомнений. Должно быть, ты ищешь поводы не доверять мне. Имеешь ли ты на это право? — вопрос самому себе. — Безусловно. Ты потерян, — степенно подходит почти вплотную. — Блуждаешь по закоулкам своей памяти и никак не можешь добраться до истины, ведь каждый раз она ускользает от тебя, как тени, стоит лишь лучам солнца коснуться их. Я помогу тебе вспомнить. Тэ ощущает, как ровное дыхание без малейшего колебания пробегает по его подбородку, обжигает его, провоцируя всё больше и больше мурашек, бегающих вдоль позвоночника от шеи к пояснице. — Когда моему сыну исполнилось три, врачи поставили ему точно такой же диагноз, как и у меня. Я объездил лучших специалистов в Сиднее, но безуспешно. Они лишь разводили руками и твердили все, как один, что ничего невозможно сделать. Но я не привык сдаваться, а невозможное для меня — всего лишь слово. Просто слово, листочек, потому что нет ничего, что нельзя было бы осуществить. Просто иногда требуется больше времени, сил, ресурсов, связей и денег, чем в любых других обыденных случаях. И я принялся искать варианты. Возможности. Хм… Возможности при невозможном, если будет угодно. И нашёл. Тэхён вздрагивает, когда пальцы Чонгука касаются его подбородка, осторожно проводя по горячей нежной коже. — В одной из клиник нашёлся специалист, который готов был провести операцию. Она была необходима, так как спинной мозг моего сына начал постепенно разрушаться, а каждое движение, даже самое незначительное, вызывало у него невыносимую боль. Медики давали не более полугода. А некоторые из них, совершенно не стесняясь своих слов, рекомендовали начинать присматривать гробы. Когда отец слышит подобное, он готов отдать собственное сердце, лишь бы его ребёнок жил. И я готов был, Тэхён. Я готов был отдать всё, что у меня было. Парадоксально, но всё это не могло помочь: ни связи, ни деньги, ни положение в обществе. Всё это оказалось бессильно перед болезнью. Тогда я воспользовался последним шансом, которым я располагал. Я решил стать донором костного мозга для моего ребёнка, но… — с губ слетает грустная ухмылка. — Даже это оказалось бесполезным, потому что мой биоматериал не подходил, так как у меня у самого диагностировано такое же заболевание. Пойти на такие риски, не понимая, чего можно ожидать впоследствии, было слишком рискованно. Не в этом случае. Не тогда, когда на кону стояла жизнь моего сына. И тогда я обратился за помощью к моему брату. К человеку, которого я не слишком хорошо знал, но которому я доверял. Которого я любил, Тэхён. Которому я поверил, — в голосе слышатся первые нотки дрожи. — И он согласился помочь. Ввиду того, что после расставания наших родителей мы не виделись до двадцати трёх лет и не общались, я предложил ему большие деньги в качестве вознаграждения за эту помощь. Нет. За спасение моего сына. Хотя к тому времени мы уже поддерживали пусть и не тесную, но всё же связь. Мы встречались несколько раз каждый год, проводили совместные отпуска, хоть и жили в разных странах. Я помогал ему и поспособствовал открытию собственного бизнеса. У нас были тёплые братские отношения, полные, как мне казалось, уважения друг другу и понимания. Когда я обратился к нему с просьбой стать донором, он пообещал, что сделает всё возможное, чтобы сохранить здоровье своего племянника, ведь он любил его, он проводил с ним время, когда прилетал в Сидней, играл с ним, баловал, как и любой дядя. Я оплатил полное обследование, чтобы мы могли убедиться, что костный мозг Чонхёна подойдёт, и, о чудо, доктора дали добро на проведение операции. Если бы ты только знал, как я был счастлив… Эта крошечная надежда вселила в меня столько сил, что, казалось, я был окрылён ею весь. Целиком. От и до. Без остатка, золото моё. Мой брат пообещал приехать в назначенный день. Был куплен билет. Я заведомо перевёл ему внушительную сумму денег в знак искренней и огромной благодарности. Но… — Чон тихо выдыхает, заглядывая в испуганные голубые глаза перед собой. — Он не прилетел. Не прилетел и на следующий день. И после. И в день операции. Несколько дней он не выходил на связь, а потом прислал сообщение, в котором была всего одна фраза — «Мне жаль, но мне очень нужны деньги». И всякая связь с ним оборвалась. Он кинул меня. Не сдержал обещание. Он оставил своего племянника, в котором души не чаял. Ради денег, — задумчиво и глухо. — Только из-за того, что ему нужны были деньги. А мой сын прожил ещё семнадцать дней, шесть часов и пятнадцать секунд после этого смс. Жизнь моего сына стоила три миллиона евро. Всего-то. Только лишь три. Из уголка глаза вытекает крупная слеза. Медленно катится вниз и ползёт по щеке, оставляя на бледной коже ровный влажный след. Тэхён сглатывает, а после с рывком бросается к супругу, обхватывает его шею обеими руками и, теперь уже не сдерживая своих чувств, на рваном выдохе, шмыгая носом, шепчет: — Прости меня… — ведёт дрожащей ладонью по копне чёрных волос, зачёсанных назад. — Прости меня, Чонгук… Пожалуйста, прости меня… — громко и безутешно всхлипывает возле уха. — Я не хотел… Не хотел делать тебе так больно… Не хотел, чтобы ты возвращался к этому. Мне жаль… Боже, мне так жаль… Мне безумно жаль… — голос срывается на плач. — Прости… Тэхён прижимается к нему всем телом, снова обхватывает его обеими руками, вцепляется пальцами в широкую спину, словно боится отпустить от себя. Боится теперь сделать и шаг назад. Боится не разделить эту боль. Кажется, она становится общей. Одной целой. На двоих. Не потому что так надо. Не потому что так положено. А потому что в этом и есть то самое — человеческое. — Тише, — Чон прикрывает глаза, а все фразы, все эти извинения, всё, что произносит Тэхён вслух, сейчас звучит в его голове голосом брата. Непроизвольно. Само собой. Как какая-то безжалостная издёвка. Как напоминание об убийстве. Об убийстве его сына Чонхёном. Но легче не становится. Только больнее. Больнее и больнее. Настолько, что, кажется, весь особняк, каждая мелочь в нём, каждый бесполезный предмет пропитывается этой невыносимой болью насквозь, начиная гнить, как и сердце Чонгука. — Не хотел, чтобы ты снова испытывал такие чувства… — Прекрати, — не даёт договорить Тэ, всхлипывая пуще прежнего. — Чонгук… — отстраняется от его груди и поднимает заплаканные глаза наверх. — Прости меня, пожалуйста… Это я не хотел, чтобы ты снова испытывал всю эту боль, чтобы ты вспоминал, чтобы ты тревожил эту рану в себе. Я… — снова утыкается в грудь супруга. — Это чудовищно… Какое же он чудовище! Только теперь Чонгук поднимает свою руку и обнимает в ответ Тэхёна, нежно скользя пальцами по шёлковой пижаме. Сам прижимает его к себе, дотрагивается до светлых волос, аккуратно перебирает волнистые пряди пальцами. — Всё в порядке. Тише, — мягко реагирует на ещё один сдавленный всхлип возле себя. — Я отомстил. Я тоже лишил его самого дорогого, — пальцы на волосах вцепляются в пряди ощутимее, и в это мгновение голос меняется, снова становится холодным и привычно неприступным. — Я не стал лишать его жизни. Это было бы слишком просто. Я лишил его смысла жить. — Я больше не хочу вспоминать… — шепчет Тэхён в чужую шею, вновь окольцовывая её обеими руками. — Если мои воспоминания такие, то я больше не хочу вспоминать!.. — внутри у него что-то окончательно ломается, а на месте разлома появляется зияющая пустота. — Не хочу!.. Не хочу больше! — слёз становится больше, а каждое новое слово прорывается сквозь плач, охваченный безысходностью, скорбью, болью и ненавистью к услышанному. — Раз прошло столько времени, а память не вернулась, то и чёрт с ней!.. — как отказывается от самой заветной, самой яркой, и самой важной для него мечты. — Я Чон Тэхён, — поднимает на супруга глаза, хлопая мокрыми ресницами, и неотрывно смотрит. — Муж Чон Чонгука. И с этой самой секунды мы начинаем жизнь с чистого листа!.. Вместе. Рядом друг с другом. И я не хочу больше помнить, что было до этой поганой аварии!.. — душа разрывается на части, превращаясь в бесконечные кровоточащие раны. — Я хочу жить настоящим… Тем, что есть здесь и сейчас. А здесь и сейчас есть мы с тобой, — ведёт по его предплечью, добираясь до ладони, и цепко переплетает их пальцы друг с другом. — Ты и я. Мы.* * *
Чонгук чуть прикусывает зубами влажный сигаретный фильтр, глубоко затягивается и выпускает изо рта клубы густого сизого дыма, которые полупрозрачной дымкой поднимаются над обеденным столом, кружа в воздухе, и растворяются в лучах утреннего солнца, со всех сторон окутывающих террасу во внутреннем дворе особняка. Лёгкий, но прохладный ветерок слегка колышет его чёрные густые пряди, зачёсанные назад, и он тянется рукой к своему лбу, ловким движением пальцев поправляет их и откидывается назад на спинку плетёного кресла, поднимая взгляд на Тэхёна, который молчаливо и вяло ковыряется вилкой в тарелке, опустив глаза вниз. — Как твоё самочувствие, золото моё? — нарушает тишину Чон, прищуриваясь. — Нормально, — равнодушно в ответ. — Сегодня самое тёплое утро за последние несколько дней, но не думаю, что завтрак на улице, когда ты ещё не до конца окреп, лучшее решение. Переместимся в дом? — снова затягивается сигаретным дымом. — Хочется побыть на природе. Чонгук мельком пробегает глазами вокруг них, оглядывая свои владения: ухоженный и красивый сад, ровно постриженные газоны и кусты, клумбы с цветами, каменные дорожки, садовые качели, открытый бассейн, вокруг которого точечно расставлены шезлонги. Располагает к комфортному отдыху, да, но где же тут природа? — Правда? — делает глоток горячего кофе, вновь впиваясь чёрным взглядом в своего супруга. — Например? Тэхён устало вздыхает. Нет желания отвечать ни на какие вопросы. Не хочется ни о чём разговаривать. В голове полная каша и пустота. Казалось бы, столько мыслей, сомнений, но все они теряются, а вместо них с каждой минутой разрастается непроглядная тёмная дыра, становясь беззвучным вакуумом. — М-м? — хмыкает Чонгук чуть громче. — Не знаю, — пожимает плечами Тэ и откладывает вилку в сторону. — Норвегия, к примеру, — без интереса отвечает первое, что приходит на ум. — Там богатая и красивая природа. — Скандинавия, значит? Достойный выбор, — Чонгук ни на секунду не отрывает пристального взгляда, продолжая наблюдать. — Скажем, на твой день рождения, да? Который через две недели уже. Тэхён кутается в шерстяное пальто и наконец-то отрывает бирюзовые глаза от тарелки с так и нетронутой им едой, поднимая их на мужа. Несколько секунд молча смотрит на него и переспрашивает с таким растерянным выражением на лице, будто не слушал вовсе: — Что? О чём ты? — Норвегия — отличный выбор для путешествия на природу, листочек. К тому же у меня там есть старые знакомые, так что мы с тобой рискуем попасть на персональную экскурсию на производство и посмотреть, как изготавливают лучший парфюм в Европе. Или даже попробовать создать собственный аромат. Наш с тобой. Представляешь? Наш запах, в нотах которого будем переплетаться только мы. Что скажешь, м? Тэхён замирает. Смотрит своими огромными бирюзово-голубыми глазами, хлопает густыми и чёрными кукольными ресницами, приоткрывает розоватые губы, а после прикусывает нижнюю, полушёпотом спрашивая: — Ты что, серьёзно, что ли?.. Чон молча подносит к своему рту почти докуренную сигарету, затягивается никотином, чувствуя на языке приятную кислинку табака, приподнимает голову и выдыхает густой дым, рассматривая, как он тает в воздухе, исчезая. — Вполне. — Но, Чонгук… Доктор Льюис сказал, что тебе необходимо полное обследование. Какие могут быть сейчас поездки? Это не… — А ещё он сказал, что мне требуется отпуск, — подхватывает Чон, туша окурок о пепельницу. — По-моему, всё идеально сошлось в единый пазл. Сейчас — две недели обследований, так и быть. Потом — две недели наслаждения и пребывания на свежем воздухе. Природа ведь лечит, листочек. Решено. — Но… — Тебе тоже пойдёт на пользу, — мягко хмыкает Чонгук, мурча, и тянется к чашке с кофе. — Новые впечатления, красивые пейзажи. Это должно поднять настроение и твой тонус, — и вновь этот взгляд с прищуром. — Как раз вернёмся к началу сентября. У тебя останется месяц для подготовки к занятиям в институте. Ну, и, конечно же, курсы по рисованию. Или ты уже передумал? — Нет! — взволнованно отзывается Тэ. — Ни в коем случае… — отрицательно вертит головой. — Не передумал! Просто… — смущённо отодвигает от себя тарелку с остывшим завтраком. — Норвегия так далеко, перелёт будет долгим. Доктор Льюис сказал, что… — Доктор Льюис слишком много говорит, Тэхён, — отрезает, как лезвием ножа. — Я понимаю, что ты беспокоишься за меня, и это очень приятно, но позволь мне самому принимать решения. Я уверен, что отпуск нам точно не помешает. К тому же… — довольно хмыкает, глядя на то, как бледные щёки юного мужа начинают розоветь от услышанного. — Это мой подарок на твой день рождения. Я хочу, чтобы ты встретил свои двадцать два года в прекрасном расположении духа и в не менее прекрасной обстановке. Норвегия чудесна, золото моё. Уверен, что она сможет тебя покорить. Не отказывай мне в удовольствии создать для тебя праздник. На печальном и задумчивом лице появляется первая еле заметная, но всё же улыбка. Холодная. Почти неуловимая. Но именно она — признак того, что её можно растопить ещё больше, сделать лучезарной, широкой и радостной. — Иди сюда, — подзывает к себе и устраивается в кресле удобнее, приподнимая руку. — Нет, — тут же отказывается Тэ. — Тебе нельзя. Чонгук, послушай, ты… — Иди сюда. Тэ поджимает губы и ёжится, морща лоб. Садиться на колени к супругу, у которого такие необратимые проблемы с позвоночником — явно не самая лучшая затея. — Чонгук… — Листочек, — на этот раз голос куда более серьёзный и твёрдый. — Подойди ко мне. Мне нужно шепнуть тебе кое-что на ушко. Тэ неохотно встаёт с плетёного садового кресла, поправляя на себе шерстяное серое пальто, выходит из-за стола и мелкими шагами подходит к мужу, смотря ему в лицо сверху вниз. Утренние лучи солнца падают на Чонгука. Волосы, уложенные аккуратными прядями, кажутся совсем вороными, а чёрные глаза — непостижимо глубокими. Настолько, что появляется ощущение, будто в этом взгляде можно потеряться навсегда, если не отвернуться прямо сейчас. Эти глаза засасывают на самое дно, пронзают, манят, заставляя сердце стучать куда быстрее. — Что с тобой, м? — берёт за рукав пальто и уверенно притягивает к себе, вынуждая Тэхёна плюхнуться на свои колени. — Ты ничего не поел, — касается пальцами хрупкого подбородка и поворачивает его голову на себя. — У меня нет аппетита, — сухо отзывается Тэ, опуская огорчённый взгляд вниз. — Что тебя тревожит, любовь моя? — пальцы сжимаются на подбородке ощутимее, и Тэхёну ничего не остаётся, как всё же посмотреть в лицо мужу. — Моё заболевание? — обнимает второй рукой за талию, прижимая к себе. — Ты расстраиваешься из-за этого? — Когда слышишь, что твой близкий человек может оказаться в инвалидном кресле, особо радоваться не приходится… Чонгук пристально смотрит на юношу, глухо хмыкает, а на губах вырисовывается довольная ухмылка. Такая привычная и свойственная. Та, в которой читаются присущие ему самоуверенность, власть и контроль за любой ситуацией. Её ни с чем не спутать. Эта ухмылка — как часть самого Чонгука, словно данная ему при рождении. Когда рождается ребёнок, появляясь на свет, как правило, он плачет и кричит, очевидно осознавая с первых секунд жизни, что лучше бы он никогда не выбирался из своей матери, заведомо понимая, что окружающий его мир — та ещё зловещая и непростая штука. Чон вряд ли плакал. Сложно в это даже поверить. Должно быть, он ухмылялся, как и сейчас, с хищным аппетитом предвкушая, как будет в скором времени нагибать этот непростой и сложный мир вместе со всеми его обитателями. — Неужели ты думаешь, что я допущу это, золото моё? — От болезней не зарекаются, — на выдохе отвечает Тэхён, прикусывая свою нижнюю губу. — Ей плевать, богат ты или беден, красив или уродлив, знаменит или никому не известен. Её не волнуют связи и возможности. Она просто приходит и берёт своё. — В таком случае, любовь моя, ей только кажется, что то, что она хочет забрать, принадлежит ей. Она ошибается, выбрав не того, кто согласится ей что-либо отдавать, — утыкается кончиком носа в подбородок Тэ, сталкиваясь с ним взглядами. — Она проиграет этот бой, даже не успев толком начать его, ведь я не привык так просто сдаваться, — рука вокруг талии крепчает, прижимая юношу совсем вплотную. — Или ты сомневаешься во мне? Нет никаких сомнений. Ни единого. Нужно быть полным глупцом, лишённым всякого рассудка, умалишённым наивным дурачком, чтобы поверить, что Чонгук так запросто опустит руки и сдастся. Никогда. Ни в прошлых жизнях. Ни в этой. Ни в будущих. Ни перед чем. Ни перед кем. — Я боюсь за тебя… — тихо шепчет Тэ, прикрывая глаза, а в груди всё сжимается. Замирает от того, насколько сейчас он честен и искренен. Даже не перед мужем, нет, а перед самим собой. И это… пугает. Это страшит, вызывая шквал самых странных и разношёрстных эмоций. От болезненного принятия безысходности перед этим мужчиной до чувства сопереживания и желания помочь. Но как только это желание оживает, как только оно разрастается, рождая в сердце тепло, трепет и заботу, память безошибочно ударяет прямо в цель — в глубокие и по-прежнему незаживающие раны, которые всё ещё болят и кровоточат. Желать поддержать насильника, мучителя, убийцу кажется нездоровым, неправильным, ощущается, как грубая и смертельная ошибка. Но что делать, если этот насильник, мучитель и убийца — единственный близкий для тебя человек? Как тогда быть? Как смириться с этим? Как простить? Ведь есть поступки, за которые невозможно принести никакие извинения, потому что ни одно из них, даже самое подлинное и настоящее, даже пропитанное насквозь раскаяниями и сожалениями, не сможет заглушить боль и обиду. Даже если это щенок, заветные курсы по рисованию или Норвегия… Есть то, что не уходит до самой смерти, оставаясь с человеком до конца, продолжает терзать его, нанося всё новые и новые душевные увечья, которые со временем из боли перерастают в злобу и ненависть, становясь огнём. Но огонь, как многие ошибочно полагают, не очищает. Он лишь коптит дотла. Фраза, брошенная несколькими секундами ранее, приобретает теперь совсем другой смысл. Абсолютно новое значение для Тэ. Тэхён боится не за супруга, нет. Ему страшно за самого себя. Он боится своих чувств к Чонгуку. И это куда опаснее и мучительнее, чем страх за мужа, ведь бояться своих собственных ощущений и эмоций — бояться и не принимать самого себя. И нет, пожалуй, ничего более печального и вместе с тем жуткого. — Маленький мой, — горячее дыхание Чона касается щеки, а слова вызывают бесконтрольные мурашки у Тэхёна. — Ты моя панацея от любых болезней, — ласково ведёт кончиком носа по коже, будто шёлк. — Оставь свои тревоги. Не накручивай себя, — осторожно целует в висок, поправляя светлые волосы. — Выдохни. Ведь ты сам сказал мне вчера, что теперь всё будет по-новому, с чистого листа. Неужели передумал уже? — умело давит, не показывая виду, бросает очередную манипуляцию, укутывая её в нежность и любовь, чтобы была скрыта. Всё равно, что шипы засыпать лепестками роз — стоит крепко схватиться, и ранений не избежать. Тэхён внутренне вздрагивает от услышанного вопроса. Опускает голову вниз, тихо-тихо выдыхает, чувствуя, как печаль наваливается на него с ещё большей силой. Беспощадно. Расчётливо. Безжалостно. Кусает, вырывая куски из души. Отказаться от желания вспомнить всё оказалось куда больнее, чем он полагал. И зачем только ляпнул эту глупость? Зачем произнёс вслух? Ради чего? Что управляло им в тот момент? Что двигало им? Какие демоны? Забавно, но самые сложные и, казалось бы, правильные решения вызывают гниющую пустоту в груди, которую невозможно ничем заполнить. Разум жесток по отношению к сердцу. Разум заставляет думать, взвешивать, анализировать. И нет ничего более сложного, чем идти наперекор своему сердцу, стиснув зубы. Делаешь шаг вперёд, понимая, что так нужно, что это верный ход, а под рёбрами разлагается та самая дыра, истекая кровавой жижей. Дышать трудно. Двигаться сложно. Видеть окружающий мир нет никаких сил. Хочется забиться в самый тёмный и дальний угол, лишь бы тебя никто и никогда больше не трогал. Хочется исчезнуть со всех радаров, лишь бы больше не слышать, не видеть, не говорить ни с кем. Куда проще, когда тебя нет, ведь отсутствовать — не иметь никаких переживаний и проблем. — Чонгук… — робко бубнит себе под нос, продолжая смотреть вниз. — Мне нужно что-то тебе показать… Что-то, что тебе вряд ли понравится, — берётся дрожащими пальцами за рукав своего пальто и чуть задирает его, демонстрируя хрупкое и тонкое запястье. — Это началось с Германии. Я не обращал внимание, думая, что просто случайность, но сегодня утром понял, что происходит что-то странное… — взволнованно поджимает губы, глядя на свою руку. — Только не ругайся, пожалуйста… Я не специально…