Enjoy the silence

      «Давай же, Чуя, думай», — на протяжении нескольких часов парень размышляет о решении несносных проблем. За Накахарой уже буквально месяц по пятам бродит человек неизвестного происхождения, но выглядящий, как египетский экспонат. Речь идет о Дазае. И пока голубоглазый готов волосы на голове рвать, Осаму даже не задумывается, какие неудобства доставляет вероятному психотерапевту. Нет, за все это время разговоров у них таковых не было, но шатена лечит не обсуждение личных проблем. У этого парня другие лекарства, которые предоставит ему только один человек.       А Чуя ждет момента, когда его нервная система решит поставить стену для дальнейшей жизни. За ней и сердце станет навсегда. Трясущимися руками он дописывает последний конспект и молится каждый раз, чтобы не издать громкого звука.        Любой лишний шорох действует на барьер спокойствия, а Чуя в свою очередь на пределе уже лет пятнадцать. Почти всю жизнь. И тонкая леска все никак не рвется, оставляя душу кричать.       Свет в комнате потух. Парень тихо ложиться в кровать. Тут достаточно тускло, вообще, дом у него — место, где тебя почти беспрерывно будут поглощать руки, доносящие неразумные мысли. Накахара смотрит в незашторенное окно с правой стороны. Темно, видимо, уличные фонари отключили, ведь свет от них в комнату не пробирается совсем. Единственное, что свечение луны блекло, но освещает пространство. Под таким углом звезды не видно, и все равно голубоглазый знает: они там есть.       В руках растет неприятное ощущение. Пальцы, кисти и выше. Скорее всего, это от долгой игры, возможно, от перенапряжения. И если рассуждать так, то все равно мысли клонит к единственному исходному варианту. Боли нет. Чуе уже не так чуждо физическое состояние, когда вместо этого есть вещь сильнее. Интерес. Ему не приходилось еще встречать таких чудаков как Дазай. Но тем не менее отрицать любопытство невероятно сложно. — Только портишь ты все в любом случае, — ровным шепотом вырывается изо рта. Не удержался от комментария.       Чуя клянется, что рано или поздно он пошлет Осаму, сделает это максимально строго, чтобы кареглазый даже не оборачивался больше на него. — Это не сработает? — спрашивает он у судьбы. Парень научился быть фаталистом: не противиться течению, следовать ему. Возможно, он не хочет этого, но обстоятельства заставили идти наперекор своему я.       Единственный звук, который освобождает Накахару от припадка, так это пес. Но и он сейчас лишь посапывает, лежа на кресле в комнате. У парня проскакивает невольная мысль. Что, если бы он был собакой? Такая жизнь кажется намного проще для уставшего человека.       Завтра начало новой недели. Чуя все больше теряет способность ценить новый день. Хочет спать хоть вечно. Засыпать намного проще, чем просыпаться. У многих бывает так, что и уснуть проблема, а тут вот рыжик копирует состояние собаки через десять минут, как лег. Люди с бессонницей позавидуют. Хоть в этом-то он преуспевает.       Интуитивно, как всегда, проснулся за несколько минут до будильника. Чуя первым делом глянул на отметку термометра. За ночь погодные условия изменились радикально. Если вчера еще светило солнце, и жара плюс двадцать пять, сегодня, напротив. Дождь льет как из ведра, довольно прохладно: всего-то пятнадцать градусов. Глаза еще не успели толком принять утренний свет. Слипаются, как у новорожденного звереныша.       Организм не требует еды, Чуя воду не пьет, хоть во рту, как в пустыне. Наедается зубной пастой, пока чистит зубы, а запивает водой в душе. Просто так сложилось, что парень не любит завтракать. Ему всегда проще поесть где-то в полдень и выше, из-за этого встает зачастую позже. Все равно никогда не спешит.       Если изначальный, истинный термин агонии означает запуск компенсаторных механизмов, что борются с угасанием жизненных сил организма на протяжении нескольких минут до смерти, то Чуя вполне присвоит это состояние себе как ежедневное, по утрам. А может днем, вечером тоже. Эта жизнь — сплошное состязание.       Надевает на себя идеально выглаженные черные брюки, а на верх такого же цвета рубашку с галстуком. Волосы заплетает в небольшой низкий пучок, только потом понимает, что резинка где-то затерялась в недрах комнаты. Скорее всего, под кроватью. Приходится опускаться с недовольным цыком. Не любит он это дело. Обычно, именно тут хранится часть его инвентаря. Различные книги, несколько статуэток за лучшую игру на инструменте и фотографии самого Чуи, его сестры Кое, радостной мамы и отца. «Вот она». После подъема на ноги давление ощутимо повысилось, пришлось присесть на стул около кровати. Он его обожал, это, наверное, единственная белая вещь в этой квартире, не считая одинокой полки над столом. На часы смотрит, осознает, что слегка сбил свой график, и незамедлительно вылетает в коридор.       Напоследок заглядывает в комнату матери, чтобы убедиться, что та крепко спит. Накахара смотрит недолго, позже что-то тихое шепчет под нос и собирается выйти из квартиры вовсе. Не забывает, конечно, зонтик прихватить. — Привет, Чуя-кун, — у самого подъезда голубоглазого поджидает неисправимый сталкер. — И тебе утра, Дазай, — и за все время таких встреч у них случилось примерно три, и все в последнюю неделю начались, словно с самого начала это было в каком-то коварном плане шатена.       «А он не промах, все-таки идет в наступление», — с горечью на душе подмечает Накахара. Еще тут же обнаруживает, что юноша напротив насквозь промокший, без зонта, да и в общем выглядит помято. — И где тебя уже ночь потрепала? — оценивающим взглядом смотрит сквозь кареглазого, но для приличия спрашивает. — Там, где тебе, приличному парню, никогда не светит побывать.       Осаму говорит это не всерьез, смотрит четко в чужие глаза и лукавой улыбкой привораживает фокус на себя. Это срабатывает. — Шнурки завяжи, бомж. — Чуя не хочет продолжать словесный поединок, он замолкает и движется вдаль, обходя своего визави. — Хоть бы детальнее продумывал фразы для моего отвлечения. Шнурков у меня нет. — Да мне плевать, есть они или же нет. — Какой бука ты по утрам.       И Дазай сам себя затыкает, думает, что за месяц он, конечно, привык к такому нестандартному поведению.       «Да я в самый первый день привык», — продолжает отвечать рыжику, но только в своей голове.       Внутренняя частичка Накахары, что отвечает за эмпатию, сейчас готова рубать канаты равнодушия. Как ни крути, но человечность остается всегда рядом. И плевать он хочет на раздражающего Осаму, однако долбаная понимающая душа не в силах прятаться. Да, он пытается ее держать, но нити тоньше с каждым разом. — Слушай, Дазай, пиздуй-ка домой. — И в более мягкой форме свою доброту все же не выходит излагать, но это итак оптимальный вариант. «И пусть только попробует вякнуть». — Чего-о? — тянет шатен. — С самого утра, как амур, над ушами витаешь. Только ты, идиот, не столь радуешь меня. — Извольте же узнать, почему нет? — Заболеешь, заразишь меня. Может, уже больной. И я сейчас не только за голову говорю. — Грустно, Чуя, грустно. Ты не меняешься. — Люди в общем, Осаму, не меняются.       Чуя говорит эту фразу серьезно. Кареглазый молчит, а второй отдаляется. — Встретимся в школе. — Кидает в ответ парень.       Дазай шагает домой, параллельно думая над недавней фразой Накахары. Согласится ли он с ней? Не знает, теперь он в явном заблуждении. Последний месяц выдался интересным, но есть моменты, которые он так и не смог прояснить. Осаму под гипнозом. Вероятно, это так. И источник — долбаный музыкальный инструмент. «Кто же знал, что так будет?»       Кареглазый действительно не ночевал дома. Но он в данный миг думает, что никогда не расскажет Чуе о том, как уснул на ступеньках у его дома.              «В изначальном плане я хотел подождать, пока он выйдет на улицу, но ты, слизень, сидел весь вечер дома. Я настолько устал, что не заметил, как отключился на этой, черт возьми, лестнице. Проснулся где-то ночью из-за собаки, которая грозилась погрызть мне ногу, и осознал, что глупо будет уже возвращаться к себе. А дальше дождь…», — вспоминает на ходу свои ночные приключения. В любом случае те сейчас кажутся частично забавными.       У самого входа, с внутренней стороны, в квартире стоял, как вкопанный, Огай. По небольшой ложбинке между бровей можно понять, насколько он не в настроении. И от такого зрелища Дазай на секунду забывает слова. — Ну, здравствуй, блудный сын. — Мужчина исправляет недовольное выражение на милую, приветственную улыбочку. — Гостей ждешь? — Есть такое, вот первый уже подтянулся. Король праздника, кстати говоря.       У Осаму вырывается неконтролируемый смех. Мори-то стоит не с пустыми руками. Там поместился черпак. — Ты борщи в честь короля варишь? — перестает выпускать свое веселье Дазай и сосредотачивается на дяде.       Огай не отвечает. Медленно подходит и тянет племянника за галстук, заглядывая тому в глаза. Даже для него, самого приближенного человека, такое поведение кажется подозрительным. — Зрачки нормальные… — подмечает для самого себя. — Дазай, я, конечно, не противник погулять, но если ты… — Ты меня за торчка уже принимаешь?       Шатен резко меняется в лице. Былое веселье стирается в порошок, а потом сдувается с территории. — Осаму, я уже не знаю, чего ожидать. — Вот и чудно! Выключай уже заботливого папочку, надоедает.       Мори и сам летает между двух огней. С одной стороны, племянник прав: мужчина не совсем светлый. С другой, он не может забить на человека, которого содержит уже почти девять лет. — Советую сказать сейчас, иначе ты сам знаешь, куда рискуешь поехать. — Сменяет тон на строгий, каменный, неподвижный. И звучит действительно так, что неподчинение будет караться. — Ты не отвезешь меня в психбольницу. Это, во-первых. Во-вторых, уснул я на ступеньках возле дома знакомого. Это все, что скажу.       Здравый разум лидирует во внутреннем состязании. Дазай не хочет, у него нет сил, чтобы спорить, огрызаться или доводить дело до невозврата. Он знает Огая, тот даже через не хочу сможет воспроизвести слова на практику. — Переоденься, — монотонно бросает мужчина. — Точно поседею с тобой. — Зачем я по-твоему явился. — Живешь тут.       Осаму не отвечает, проходит мимо, направляется в комнату. Тут все выглядит точно так, как при его уходе. Параноик внутренний сомневается, но с другой, реальной точки зрения, зреет мысль: «Будто Мори настолько идиот, что будет тратить время на обыск комнаты». И это чистая правда. Мужчине это незачем.       У шатена не так много времени, скорее всего, первый урок он пропустит. А пока дает волю телу, которое устало, и разваливается на кровати, закрывая ненадолго глаза. Уличная пасмурность добавляет очков к желанию остаться дома и проспать весь день. Только он висит на мысли, что кое-что еще стоит разобрать. — Люди в общем, Осаму, не меняются.       Цитирует под нос. Дополнительной обработки фраза не проходила. Да и думать тут особо не о чем. Или ему просто лень уже это делать. — Как же мне скучно.       Однажды он ляпнул это перед Накахарой, за что отхватил порцию презрения. Дазай так и не понял, за что.       Парня кидает в жар, но он не сдается и меняет одежду, думая, как не любит жару и холод. Для него бы что-то среднее.       До школы добирается быстро, в очередной раз любуется пустыми двориками. Дождь продолжает-таки лить, даже усиливается походу. Небо темнело больше и больше, возможно, будет гроза. В такую погоду в школе становится атмосфернее, особенно когда будет темнеть. Некая картина загадочности, что передает всю тяжесть учебы.       Есть, конечно, те, кто очень любит романтизировать обучение. Да и не только его, все может подлежать романтизации, но чрезмерное применение ее не даст хороших плодов. Осаму думает, что она может привести к разочарованию, если затянуть. Как снять розовые очки в момент апокалипсиса, крушения жизни.       Кеды промокают, но он уже около школы. «Высохнут», —говорит про себя. По графику Осаму четко попадает на музыку. Заходит, когда уже началась перемена, дабы на вахте не отхватил. Проще с толпой у входа слиться.       «За пропуски тебя, Осаму, по головке не погладят», — как определять такое замечание, он не знает. То ли ругает себя, то ли просто комментарий. В своей голове пора открывать стендап клуб. Зрителей целых ноль, не считая себя и своего сознания, которое он не признает как свое. Тяжеловато выходит с данным разбирательством. — О, Дазай пришел, — слышится женский голос рядом. — Привет, Гин, — возле нее, уже как родные, стоят Рюноске с Ацуши, на них приветствие также распространяется. — Про тебя учитель спрашивал, где ты был?       Вот же черт. Как чувствовал. — Да в пробке стоял. Дядя предложил подвезти, кто знал, что так обернется. — Прекрасно срабатывает. Придумывать ложь на ходу, наверное, в крови семейства.       Парни переглядываются между собой. — Оу, ну, мы сказали, что ты в больнице кровь сдавал. — Сойдет. — Коротко одобряет шатен внезапно охрипшим голосом. — Заболел что ли? — Вроде нет, такое после сна бывает. — Знает, что не бывает, и действительно приболел, но подавать виду не стоит. Домой еще отправят, а у него есть небольшие дела на сегодня. — Ну смотри нам, чтобы без болячек. — Ага.       Урок начинается с позитивной в прямом смысле ноты. Осаму присаживается на любимое место Юан. Кабинет опять по-другому построен, на возвышение. Снизу стоят несколько инструментов. Девушку, упомянутую выше, он так и не обнаружил. Чую, кстати, он тоже еще не видел за это время, о чем сейчас и думает. Это уже плохая новость.       А нет, живой. Врывается такой, хоть и, буквально говоря, не опоздал. Какой обеспокоенный. У Дазая улыбка на лице начинает сиять от смеха, который готов в любую секунду прорваться. Накахара не идет на нужное место, подходит к учительнице, и они с нервными лицами о чем-то говорят. Тихо так, что не слышно. — Что же ребята, я прошу извинить, но вынуждена покинуть вас сегодня, — некоторые ученики начинают постепенно перешептываться, а руководительница завершает свое оглашение. — Обработайте материал на тридцатой странице, следующий урок — подготовка к теоретическому тесту.       Встревоженная женщина впопыхах вылетает из кабинета, оставляя класс сам на себя. — И что это было? — кричит кто-то с передних мест. — Реально… — Эй, Накахара, поделишься?       Обращаются к голубоглазому как к человеку, который доставил, скорее всего, неутешительную информацию. — Попросили не разглашать. — Да ладно тебе, говори уже. — Не могу, сами узнаете скоро… я так думаю. — Скучный ты! — возглашается с последних парт, на это парень лишь плечами пожимает.       Пока все разбираются, Осаму успевает уже прилечь на парту и почти что вздремнуть. Посторонние звуки после хреновой ночи особо не волнуют, что хорошо в данном случае. Частично была интрига, а что там такого случилось, но вполне себе может сказать, что это не его дело, и забить со спокойной душой.       Окружение сейчас нисколько не давит, но не сказать, что они прям тихо сидят. Самые активные ушли, или их выпроводили те, кто действительно собирается что-нибудь выучить?       Можно было бы и свалить с урока, еще целых сорок минут есть. Чаша весов все никак не хочет какому-то варианту давать преимущество.       «Как же хорошо лежится», — ни грамма сарказма, все честно и объективно. Парта иногда бывает самой лучшей постелью. «Особенно под бубнеж учителя спится на ней хорошо». — И чего мы спим? — признаться честно, это достаточно неожиданное вторжение.       Осаму поднимает голову, чтобы взглянуть на товарища. Накаляющееся любопытство, желание говорить моментально захватывают парня. Тем более чтобы этот человек сам заговорил с ним, случается раз на тысячелетие. — Да вот, мечтаю о тебе, мой мир, мой свет… — по губам предсказуемо прилетает, и глаза на автомате ухмыляются. — Бесполезный. — Ты только выгоду во мне искал? — кривит удивленное лицо шатен, включая прирожденное обаяние. — Как без этого в мире-то. — Точно как Мори… — Это кто? — улавливает последнюю фразу Накахара. Наверное, ему неприятно, когда его с кем-то сравнивают, в голосе, как минимум, слышатся нотки неприязни. — Ай, дядя мой. Точно такой противный, только менее вспыльчивый. А ты, смертный грех — гнев… — — Чего смертные грехи со мной ассоциируешь, давай сразу самых агрессивных греческих богов сравни. — Могу. — Можешь. Книга с музыки есть? — Нет. — Шатен плавно жестикулирует руками, показывая воображаемую радугу. — Но мы можем сходить в библиотеку и взять. Это как вариант. — Ну, я пошел… — и Чуя игнорирует слово «мы», ретируется быстрым, коротким шагом от зоны отчуждения.       Дазай не медлит, подхватывает свою же идею, принимая решение реализировать.       «Он мне ведь не возьмет ее», — рассуждает логически, но дополняет еще одной мыслью: «Книга мне и не нужна…» — Ты зачем увязался? Я по своей доброте и тебе возьму. — Уже в коридоре протестует голубоглазый. Это выглядит смешно, если бы не так опасно. Вывести Чую из настроения в случае кареглазого означает смерть. И он открыто, без страха рискует идти к ней напролом. Забавы ради, скорее всего. — Нет, ты что, совсем забыл?       На лице второго появляется вопросительно поднятая бровь. — Мы, Чуя, должны пойти… мне нужно понять работу пианино. Точнее, научи меня.       «На самом деле, я просто не хочу возвращаться в класс», — черт на плече открывает более расширенный формат предложения, но вслух этого, конечно, не говорится. — Я иногда правда тебя не понимаю. Хотя давай на чистоту, никогда не понимал. Займись этим вопросом с учителями, а не со мной. — Спустя минуту молчания, Накахара все же выбрасывает отрицательную тираду, в это же время оборачиваясь, ведь чьи-то шаги стали слышны на этаже. Стук каблуков.       Нехорошо.       Их слышали? В противном случае отмазка насчет похода за книгами падает в поле подозрения. — Кабинет! — Шепотом, но очень напористым говорит Осаму и не ждет ответ, тянет одноклассника в неизвестность.       Заваливаются туда не очень благополучно, один едва не падает на второго, но шатен успевает удержать обоих. Внутренний сенсор подсказывает, что парни попали к кому-то на урок. — Ты, жираф! — чужой рот затыкается собственной ладонью, а глаза быстро указывают в сторону. — Извините, пожалуйста. Я немного неуклюжий. — Обращается Дазай к незнакомому учителю. — Мы ходим по кабинетам, чтобы спросить, у всех ли есть учебники музыки? В этом году не всем раздали, вот нас послали на обход.       Осаму говорит уверенно, без намека на ложь или что-то в этом роде. Чуя лишь рядом стоит, похоже даже поубавил пыл в связи с ситуацией. Мужчина смотрит изначально на них, а через секунду оборачивается на учеников в намерении заговорить. — Вы слышали? У кого-то нет учебника музыки?       Все начинают переглядываться, а парни молятся, чтобы хоть какое-то подтверждение рассказа нашлось сразу. — Да, у нас нет! — Лица ввалившихся в класс моментально расслабляются. — Оу, тогда после урока загляните в библиотеку. Это какой класс? — для правдоподобности уточняет Накахара, что успевает на ходу приспособиться. — Одиннадцатый «Б». — Спасибо. Извините еще раз, что сорвали немного урок. — Да ничего, до свидания.       С победной ухмылкой кареглазый покидает кабинет, изредка поглядывая на партнера.       «Господи, такой взвинченный. Будто впервые в жизни попал в подобный случай», — много усилий прикладывает, дабы в лицо это не ляпнуть. — Придурок, Дазай. Это твое истинное имя, запомни. — Что с тобой? Все нормально прошло. Весело даже, ну согласись. — Я все еще не понимаю зачем. Мы могли просто объяснить в случае чего, что в библиотеку за книгами. — О-ой, — лениво протягивает Осаму и для театральности зевает, — узко мыслишь, Чу-уя-ку-ун. — Это у тебя ай-кью, как у рыбы. Только ты не просто рыба, ты такая противная, хм… — малость падает в воспоминания чего-то собственного, — точно! Скумбрия, ненавижу ее.       Дазай бы посмеялся, только сам ее не переваривает. Но раз такова участь в глазах этого озлобленного гнома, то так и быть, улыбается максимально широко. — Ну вы гляньте, не смей лыбиться! — и так как рыжику повезло идти немного позади, то он незамедлительно пинает шпалу под зад. «Будет знать». — Ай. — Бэй.       Шатен не знает, как воспринимать неизвестного происхождения ответ, и, забывая о боли, переспрашивает. — Бэй? — Да, это как «Ай», только «Бэй». — Саркастические ответы явно не твоя линия. — Умение быть хоть чуточку серьезней тоже не для тебя, я так погляжу. — Бросает ответный козырь Накахара с явным запалом в глазах. — Какой живой. — Дазай не сдерживается и комментирует то, что наблюдает в данный момент. Только забывает добавить: «Это очень круто». — Че? Я по-твоему должен тут трупом валятся? Ну, скажу так, ты любого доведешь до такого состояния. Только и можешь бесить. — Хах, тогда тоже скажу, что кому-то просто следует быть менее вспыльчивым. — Я такой, какой есть.       Мозг говорит, что пора завершать дебаты. Осаму может сделать действительно больно, не осознавая этого сначала, но он помнит об этом. В то же время Чуя также имеет свойство заставить тянуть душу шатена из себя, по личным наблюдениям формируется такая мысль. — Конечно. Идем? — Назад пошли, слишком долго шляемся. — А книга? — Если надо, иди. — Да нет.       _____________________________       Так уж сложилось, что сейчас начались дополнительные, и на них Накахара уже успевает опоздать. Хочется к черту бросить их, хоть раз свалить домой и выспаться, но понимает, что не получится. Такой критический момент заставляет слегка устроить марафон. Бежит с другого конца школы, как ни крути. Запас в легких достаточно объемный, с такой выносливостью и в спорт можно. Такой вариант парень редко рассматривает: плохо кончится.       С таким потоком мыслей сложно уследить за внешним миром, что становится ошибкой. — Пошел вон с дороги, мудила! — Накахара предупреждает. За метров пятнадцать, что неудивительно, останавливается Слендермен, от которого несет необъяснимым спокойствием.       По дьявольскому выражению, которое сейчас предстоит перед ним, Чуя понимает: сейчас начнется испытание на нервную систему.       Дазай не думает отскочить, а напротив, тянет свою клешню, чтобы ухватить несущегося, как бык, Накахару. Это может дорого обойтись. — Куда ты спешишь? — интересуется ровным тоном Осаму. — Дополнительные! — Отменили.       Что? — Почему? — Не знаю. Сегодня и музыку отменили, ты же помнишь. Может, одна причина. — Вряд ли. — А кстати, мне особо нет дела, но все же спрошу… — У учительницы инцидент случился с дочкой, она в этой школе обучается. — Тогда логично… — зачем-то добавляет кареглазый, не замечая картины, где его тоже внимательно изучают. — Что такое? — Да так, выглядываю ложь в твоем рыбьем лице, плут.       Чуя видит, что до кареглазого не доходит последнее слово, отчего становится некомфортно. — Обманщик. — Добавляет Накахара. — Не спорю. — «Нет смысла». — Молодец, учишься на ошибках. — Я учусь выживать, — перечит шатен, которому прилетает подзатыльник. — Я скоро без головы буду. — Она тебе для виду только, чтобы люди окончательно не разбежались от тебя. — Раз уж у нас случилась такая судьбоносная встреча, то можем на чай опять сходить? — Я смотрю, ты не упускаешь возможностей погулять со мной. — Ты просто такой забавный, у меня личный цирк на ножках круглосуточный почти. — У кого из нас еще жизнь — комедия.       И твою мать, это действительно цепляет за некую корочку внутри Осаму. Дарит переворот, сальто назад в размышления к теме, от которой парень хочет избавиться навсегда. — И то правда. Тогда, до встречи.       Дазай не жалеет о возможном уходе. Он настроен на неопределенное время отойти от реальности. Как знак свыше, что на данную тематику еще нужно размышлять и объяснять себе. Да, это неприятно. Неужто в его жизни нет чего-то, кроме долбаной комедии? Или все же это не она?       «Очень сложно». — Быстро сдался, ну, пока. — Бурчит под нос Накахара.       Вот только у Дазая впервые случается момент, в котором не только он может неосознанно задеть другого человека. Сейчас появляется за достаточно долгое время действительная заинтересованность в персоне, а не в клятом инструменте или подобном предмете. Персоне, что вновь заставляет подумать. И кажется ему сейчас, что на этот раз он должен попытаться думать не один. — Чибихара, ты идешь? — Дазай разворачивается назад. — Мы попрощались, у меня дела есть.       В другой раз.