Когда ты нужен кому-то

- …спроси зачем, - пробормотал Цинсюань, разглядывая опустевшую чашу. – Когда ты нужен кому-то, дагэ Шу, спроси зачем, а то попадешь впросак так же, как и старина Фэн. Морщинистая, вся в пигментных пятнах рука потянулась, забрала чашу и вернула ее наполненной. Ши Цинсюань принял ее обеими руками – левая чуть дрожала от усталости, правая плохо слушалась из-за травмы – и сделал глоток. Теплая волна поднялась от желудка и мягко омыла его измученное тело. Сил едва хватало на то, чтобы сидеть на циновке ровно и никуда не крениться. После тяжелой работы – бывший Повелитель Ветров весь день ремонтировал крышу в заброшенной хижине – ужасно хотелось спать. Свернуться на циновке под колыбельную неожиданно разыгравшейся бури, и задремать. Но говорить хотелось тоже. Рассказывать. Что-то переливалось внутри и просило: расскажи-расскажи-расскажи. Глаза пожилого заклинателя («ты можешь называть меня «дагэ», почему нет – неужели я такой старый?») были полны сочувствия. Они познакомились утром: заклинатель Шу проходил мимо хижины, увидел распластавшегося на крыше Цинсюаня и предложил помощь. К обеду они уже подружились, а к вечеру, когда разыгралась буря, распили припасенную заклинателем бутылку вина. Дагэ Шу планировал уйти на рассвете, и, может, поэтому Цинсюаню было так легко говорить. Ну, и еще вино. Да. Он не пробовал его очень, очень давно. Цинсюань сделал еще один глоток, и заклинатель повторил его жест – двумя руками поднес чашу к губам. Улыбнулся спокойно и мягко. - Расскажи еще про друзей, старина Фэн. В такую бурю это то, что нужно. Но не про тех, кого ты завел после падения, а про тех, которые были раньше. - Если мы будем и дальше говорить про друзей, - рассмеялся Цинсюань, - то я так и буду ныть про Мин-Сюна, то есть про молодого господина Хэ, и чуть-чуть про Се Ляня. Но я не имел чести знать того долго – пару месяцев до моего падения, и два года после. А Мин-Сюна мы уже обсудили, и вот мои последние слова про него: когда ты нужен кому-то, спроси зачем. А то окажется, что единственный человек, которому ты нужен по-настоящему… - Не считая родного брата. - … нуждается в тебе как раз для того, чтобы к этому брату подобраться поближе. И знаешь, дагэ, это смешно, - он посмотрел в черные глаза заклинателя, спокойные и внимательные, и набрал воздуха в грудь, чтобы продолжить, - смешно, что он правда нуждался во мне. Нуждался во мне для этого. Он в жизни не подобрался бы к моему брату, если бы не сошелся со мной, - Цинсюань засмеялся, покачиваясь, и едва не пролил вино. Но удержался. В конце концов, рука была искалечена не первый год. Непогода снаружи, казалось, испугалась это тихого, невеселого смеха – рев бури затих. Цинсюань не хотел рассказывать. Вместо него говорила боль. - Все двести лет на небесах никто не нуждался во мне – только в деньгах и в покровительстве моего брата. Принц Саньлэ, он был позже. До него не было никого, кроме Мин... господина Хэ. Знаешь, дагэ, где-то внутри… я ведь не верил, что это возможно. Что я могу быть нужен кому-нибудь, кроме брата. Хотя бы для мести. В моей жизни, ни до вознесения, ни после, этого не было никогда. Ха-ха-ха, это ведь очень забавно, не так ли? И я, наверно, до сих пор благодарен за это господину Хэ. Жаль только, что единственное настоящее в моей жизни было… таким. Голос Цинсюаня прервался, и буря обрушилась на хижину с новой силой. Заклинатель протянул руку и ласково коснулся его щеки. Ши Цинсюань встрепенулся: - Ну, вот, дагэ, я опять ною. Зачем? Расскажи лучше ты. У тебя так славно получается, что на душе теплеет. Пока они чинили крышу, пока ели маньтоу и пили вино, заклинатель Шу все пытался узнать, почему «старина Фэн» ушел из столицы и бросил друзей, местных нищих. Но Ши Цисюань был непреклонен – он собирался разобраться с проблемой сам. Только сам. И дело было не в тихом, холодном и не-стирающемся-из-памяти «разберись с этим сам» того, другого, а в том, что когда Цинсюань звал кого-то на помощь, все оборачивалось очень скверно. Не для него – для других. Для людей, ставших родными. Поэтому – нет. Нет-нет-нет. И не пойти бы тебе, господин заклинатель, подальше, вместе со своими расспросами? Цинсюань никогда не смог бы выставить пожилого человека в такой жуткий дождь, но мимолетное желание прекратить этот бессмысленный диалог, очевидно, отразилось на его лице, потому, что дагэ Шу рассмеялся и начал рассказывать сам. О странствиях, дальних странах и какой-то нелепой бесконечной стройке. О дружбе. О четырех учениках, самых лучших и верных, о трудных минутах и обретении себя, о смерти и долгожданном прощении, о предательстве и верности сквозь года, о ранах, которые зажили, и боли, превратившейся в тепло. История казалось смутно знакомой – Цинсюань как будто слышал что-то подобное – но вино шумело в голове и мешало сосредоточиться. - Ты можешь еще рассказать про Мэй-Мэя, - предложил Цинсюань. - Но я хочу слушать тебя, - мягко сказал заклинатель. – К тому же Мэй-Мэй скоро начнет икать. Цинсюань не мог противиться этому тихому, спокойному голосу. Казалось, он знает заклинателя Шу много-много лет, и может рассказать ему все на свете. Не так, как брату. Не так, как надежному, но строгому и сдержанному Мин И с его бесконечным «ты мне не друг» (гляди-ка, он оказался прав). Так, как учителю, которого у него никогда не было. Может, дело было в вине?.. Или нет? Может, он просто хотел рассказать хоть кому-нибудь?.. Буря ревела так, словно мечтала стереть хижину с лица земли. - А эта тварь, Божок-Пустослов, - сказал заклинатель, - который Гнилоротый Божок… - Не надо, не надо!.. – закричал Цинсюань, и на спокойном лице заклинателя мелькнула тень удивления. – Не называй так, дагэ. - Хорошо. Ты никогда не рассказывал господину Хэ о том, что чувствовал, когда божок охотился за тобой? В детстве и юности? - Нет. Никогда. Ха-ха-ха, я даже жалею об этом, правда! Взглянул бы я на его лицо, ха-ха-ха, - Цинсюань покатился от смеха, и снова глотнул вина, чтобы успокоиться. – Мне было слишком не по себе от этого, и я не хотел, чтобы он знал. Чтобы кто-нибудь знал. Что из-за божка я помню родителей лишь по рассказам брата, что я смеюсь как идиот, когда мне страшно, и с детства привык одеваться женщиной, потому, что только так меня не найдут. - Правда? - тонко улыбнулся заклинатель. Бутыль в его руках вновь потянулась к чашам, и Цинсюань задумался, когда же она опустеет. – Возьми маньтоу, закусывай. Ты разве не говорил всем, дорогой Фэн, что в женском облике ты сильнее, потому, что люди поклоняются тебе не как Повелителю, а как Повелительнице Ветров? - Говорил, говорил! «Духовная сила мощнее», ха-ха-ха! Конечно, она мощнее, когда ты с детства одеваешься в девочку. Когда по-другому боишься! Я даже брату не говорил, не то, что Мин И. Господину Хэ. Ха-ха-ха! – последняя чаша вина определенно была лишней, и Цинсюань, кажется, никак не мог перестать смеяться. - Жалеешь? – ласково спросил заклинатель. – Он мог бы понять. Божок преследовал его несколько лет. И ведь тогда он не был ребенком, как ты. Его спокойные темные глаза впервые за вечер оторвались от собеседника и обратились куда-то к закрытому тряпкой окну. Ши Цинсюань подумал, что он обращается к буре. Можно было представить, что буря отвечает яростным ревом и косым, почти залетающим в хижину, дождем. И это тоже было забавно. Было бы забавно, если бы он не боялся. Бывший Повелитель Ветра осушил чашу в три быстрых глотка и покачнулся: - Ха-ха-ха! Такая откровенность его бы не порадовала! Бедный Хэ-Сюн! Последнее, что мне надо, так это соревноваться с ним, кто несчастней! «У тебя четыре горшочка с прахом, а у меня один!». Или... два! Я до сих пор не могу разобраться, как учитывать в списке Мин И. - Теперь ты точно пьян, милый Фэн, - улыбнулся заклинатель. – Не хочешь прилечь?.. - Это все твое вино, дагэ Шу, - проговорил Ши Цинсюань, укладываясь на циновке так, чтобы не потревожить искалеченную ногу. – Туда, наверно, что-то подсыпано, чтобы я хотел говорить и говорить. Чтобы мне было так спокойно с тобой. Мне так…так хорошо было только с Мин И, но я бы заметил, если бы ты был господином Хэ. - Нет, милый Фэн, я вовсе не Хэ Сюань. Давай я укрою тебя накидкой, и ты поспишь. Я уйду на рассвете. Я бы задержался, но Мэй-Мэй начнет волноваться. А я не хочу огорчить его. - Это отлично, дагэ Шу. Ты ведь такой хороший, и я бы не хотел, чтобы с тобой что-нибудь случилось. Что-нибудь плохое. Цинсюань закрыл глаза, и твердые руки укутали его теплой накидкой. - Если это беспокоит тебя, я был бы рад выслушать, - повторил заклинатель. - Нет, дагэ Шу, я разберусь с этим сам, - пробормотал Ши Цинсюань уже на грани яви и сна. Язык ужасно чесался сказать, и он сопротивлялся отчаянно, почти из последних сил. - Ты и так выслушал много. Спасибо. Спасибо тебе. Мне давно не было… так легко. - Отдыхай, - в голосе дагэ Шу еще чувствовалась мягкая, ласковая улыбка. Негромкие шаги заклинателя - он, кажется, не стал дожидаться утра – стали последним воспоминанием; Ши Цинсюань соскользнул в сон. *** Тот, кто только что был заклинателем Шу, шагнул под дождь, в бурю, и замер, ощущая, как ливень смывает с его тонких рук морщины и пигментные пятна. Подставил дождю лицо. Дождь был соленым. С неба капало море. - Заснул. Буря утихла, соткалась вихрем – в высокого человека в черных одеждах. Второй человек, в светлом, соскочил с крыши хижины, и белая лента свернулась у него на запястьях. - Не сказал, - произнес человек в белом. – Черновод?.. Ваше высочество?.. Вы оба слышали, он говорил обо всем, но только не об этом. Не помогло даже ваше вино. И все же, спасибо за помощь. Черновод, насчет долга, Сань Лан обещал… Фигура в черном отмахнулась от принца – бледную руку украшали длинные когти – и обратилась к «заклинателю» с холодной яростью: - Для чего вам потребовалось вытряхивать из него это?.. Заклинатель остался недвижим, лишь губы тронула спокойная улыбка, которая так шла к его помолодевшему лицу; Се Лянь торопливо встал между ними: - Помилуйте, вы же слышали, Цинсюань просто не мог говорить ни о чем другом! Ваше высочество, спасибо за помощь, со мной, как вы помните, он отказался разговаривать, как и со всеми остальными. Вы сделали все, что могли. По крайней мере, мы знаем, что он в порядке. Господин Хэ, мы вынуждены прибегнуть к вам как к последней надежде. Сань Лан сказал, что… - Нет, - твердо и мрачно сказал Черновод. – Я не собираюсь разговаривать с Цинсюанем. Се Лянь возвел глаза к ночному небу, пытаясь найти слова: он подозревал, что если апеллировать к долгу Черновода перед Хуа Чэном, Сань Лан еще и должен останется. И все же наследный принц не мог отступиться. Он чувствовал, что с Цинсюанем происходит что-то ужасное – и, главное, тот совершенно не хотел говорить, отстраняясь от Се Ляня так же, как отстранился от нищих в храме. Хуа Чэн тоже не смог сказать ничего определенного. Какое-то время он следил за Цинсюанем с помощью бабочек, и вердикт был один: ничего подозрительного. Он смог предъявить Се Ляню только смутное ощущение неправильности, ненормальности происходящего – и тот согласился. Тогда Собиратель Цветов под Кровавым Дождем вызвал Хозяина Черных Вод. Спустя несколько лет после расправы над Ши Уду Хэ Сюань не демонстрировал никаких враждебных намерений по отношению к Ши Цинсюаню, и Се Лянь счел возможным привлечь его к общему делу. Черновод был неизменно спокоен, собран и мрачен, категорически отказывался разговаривать с Цинсюанем – даже под маской нищего – но, понаблюдав за ним издали, подтвердил подозрения Се Ляня. Что-то было не так. И Цинсюань твердо вознамерился разобраться с этим «не так» самостоятельно. И даже совместное распитие отравленного вина с бывшим владыкой Цзюнь У, вызванным Се Лянем непосредственно из недр горы Тунлу, не заставило его расколоться. - Даже если его высочество придумает опять напоить Цинсюаня, а меня нарядить в Мин И, он все равно не расскажет, - едко сказал Черновод. Се Лянь устало помассировал точку между бровями. Такой план действительно приходил ему в голову – но Цинсюань не заслуживал подобной жестокости. Даже из лучших побуждений. - Все же он сказал достаточно, - негромко произнес Цзюнь У. – Чтобы понять. - Неужели? – мрачно уточнил Хэ Сюань. – Значит, вы смогли углядеть что-то ценное в веренице слезливых воспоминаний? Се Лянь хотел напомнить ему, что в этот раз Цинсюнь не рыдал, но передумал. Подозрительная многословность обычно замкнутого и погруженного в себя Черновода говорили о том, что услышанное все же затронуло что-то в его искалеченной душе. Цзюнь У улыбнулся уверенно и мягко: - Боюсь, что к Повелителю Ветра прицепился новый Божок-Пустослов.