I.
Гарри обожает физический контакт. Обожает тактильность. Прикосновения, поглаживания, объятия, поцелуи — проявления любви, что наполняет израненную душу Гарри. Ким не любит физический контакт. Боится. Ему неприятны прикосновения, этому замкнутому человеку, привыкшему противопоставлять себя миру. Но в противостоянии Гарри и Кима побеждает Гарри, и Ким медленно учится открываться. Гарри терпелив. Он гладит Кима по шее кончиками пальцев, спускается к ключицам. Ким вздрагивает — ему щекотно — и улыбается. Очки лежат на столе, и Киму приходится полагаться только на ощущения, потому что мир насмешливо расплывается перед тёмными глазами. Плечи. Рёбра. Пояс. На поясе руки Гарри задерживаются, а затем нарочито медленно спускаются к бёдрам. Ким отстраняется. Его бёдра чувствительные, и это приносит больше хлопот, нежели удовольствия. Случайно удариться об угол стола — и синяк будет сходить несколько недель, поэтому Ким очень аккуратен. Но руки — это не угол стола. — Извини, — Ким выдыхает. — Все нормально. — Нет, не нормально. Он зол. Зол на самого себя, на свою слабость и зажатость. В его возрасте другие люди растят детей, а он боится секса, как закомплексованная школьница. Хотя Гарри, пропустивший через свою душу десятки подростков, на стороне неуверенных девушек и юношей. Когда-то — очень-очень давно — он был таким же. (Электрохимия в это не верит, но это область действия Эмпатии. Тогда Электрохимия стимулирует нервную систему, чтобы не пропустить ни одного прикосновения, потому что поглаживания — это *особый* вид кайфа). Гарри молча прижимает его к себе и кладёт руки на пояс. Всё нормально. Они учатся. Один — открываться, другой — контролировать себя. Безумно хочется порвать одежду, покрыть кажущееся хрупким тело поцелуями, а дальше… (О да, детка. Ты *умеешь* задать жару). Ким мягко целует Гарри. Инициатива с его стороны?.. (Чувствуешь, как эндорфин пляшет в крови?) Гарри отвечает на поцелуй. Его руки мягко поглаживают Кима по спине, и Ким обнимает его в ответ. Гарри снова прикасается к бёдрам, и Ким прижимается ближе. Окно открыто нараспашку, и июньское солнце мягко целует их кожу. Тепло соединяется с настоящими поцелуями. Мир плывёт и окрашивается медово-золотым. Время замирает в нежных объятиях.II.
Жан ненавидит своё тело. Депрессия не только нарушила работу биохимической лаборатории тела, но и пожрала мышцы. Его тело, некогда стройное и мускулистое, теперь угловатое, несуразное и худощавое. Форма закрывает тело, а щетина и длинные пряди волос — черты лица, но Жюдит видит суть и понимает, что форма сидит не по размеру. Но ей нравится то, что за ней скрыто. Острые плечи и локти. Кисти, покрытые мелкими шрамиками и ожогами: Жан загоняет себя на работе, и сигареты с ножичками для резки бумаги буквально валятся из рук. Скулы, острые, как утёсы, о которые режется вода. Рёбра; если слегка нажать ладонями, то чувствуются костяные ряды. Жюдит кладёт ладони на его грудь и прижимает. — Когда ты так делаешь, я думаю о том, что я всего лишь скелет, обтянутый кожей. Жюдит улыбается. Викмар всегда найдёт, что сказать о себе. Его комментарии нелестные, но не повторяются, и Жюдит считает, что уметь придумывать каждый раз что-то новое — хороший знак. Жан так не считает, но каждый раз придумывает что-то новое, чтобы увидеть улыбку Жюдит. Если ради этого нужно будет сравнять Ревашоль с землёй, Жан не будет медлить. Жюдит целует его в шею. Сухая, обветренная кожа огрубела и слабо чувствует прикосновение мягких губ. Ладони лежат на груди, и под рёбрами чувствуется сердце. Неустанно, изо дня в день, оно держит ритм, ускоряясь, когда кофеин расползается по кровеносной системе. Тепло рук Жюдит успокаивает, и сердце бьётся размеренно. Жан обнимает Жюдит и прижимает к себе. Его руки как скрученная колючая проволока, жёсткая, неприятная, тяжёлая. Но Жюдит лишь устраивается удобнее и прижимается щекой к грудной клетке. Такой же жёсткой, холодной и неприятной, как настоящая. — Ты такой мягкий, — сонно бормочет она. Сердце бьётся чаще. Жюдит говорит это постоянно, и каждый раз Жан волнуется. «Ты мягкий». «Мне нравятся твои волосы». «У тебя сильные руки». Жан не верит в это. Он же не дурак, не наивный мальчик. Он-то знает, что уродливое ссохшееся тело, живущее на кофе и ненависти, не может быть интересно никому. Есть одно «но». Жю тоже не дура. А ей *нравится* прикасаться к Жану. Вдыхать запах кофе. Чувствовать жёсткую щетину. Успокаивающую тяжесть рук. — Сваришь кофе? — урчит она. — Конечно. Они немного неловко размыкают объятия. Вскоре кухню заполняет запах кофе, который смешивается с запахом дождя из открытого окна. Над Ревашолем нависли серые плотные тучи, синоптики обещают сильные дожди. Дожди, что очистят город и унесут навсегда уничижительные мысли.