Мы встретимся снова, Тюльпан

            Он взялся за ручку двери своих покоев, ощущая дрожь нетерпения во всём теле. Приятная дрожь, пускающая пламенные импульсы от разгоряченного воображением мозга через сердце к паху. Возбуждение. Ликование. Ничто в этот вечер не могло испортить Мехмеду настроение.       Гюль-Хатун, старшая гарема, низко поклонилась, увидев его, ответила учтивым согласием на вопрос: всё ли готово? И отвела взгляд. Слишком резко, не сумев скрыть эмоций. Глупая баба, вздумала играть в сочувствие и совесть. Мехмед прищурился, задержав на ней взгляд дольше обычного, и губы скривила жестокая ухмылка.       Не рискнёт перечить, оно и понятно. Служанки мялись у двери, восхищенно провожая своего молодого падишаха. Другие девушки притихли, но он не обращал внимания ни на кого. К чему рассматривать колючки, когда в покоях тебя ожидает самый прекрасный тюльпан Империи?       Она не пришла бы сама, напуганная, хрупкая, непонимающая своего счастья, и потому Мехмед отдал приказ… помочь Лале-Хатун принять правильное решение. Всего несколько сонных капель в воду не повредит.       Он распахнул дверь, сгорая от любопытства и предвкушения. Лале, сидящая на постели, резко подпрыгнула, отскочила к стене. В глазах непонимание и страх, паника загнанной в угол лани. Но щеки не мокрые, радует. Женские слёзы и нытьё Мехмед ненавидел. Да и к чему рыдать? Она должна радоваться, что её невинность достанется молодому и красивому султану, а не воняющему мочой старику. Любая другая в Империи почла бы за честь и высшее счастье. Но не она… красивая, гордая, строптивая. Но тем интереснее покорить эту крепость. Настоящий мужчина и завоеватель не остановится перед сопротивлением, а Мехмед планировал стать великим, подчинять себе королевства варваров, что уж говорить о женщинах.       Женщины созданы дарить красоту и ласку своему мужчине, на большее они не способны.       — Боишься? Не надо… Она побледнела от его улыбки. Бабочка, угодившая в сети паука и отчаянно бьющая крылышками. Мехмед посерьезнел.       — Рано или поздно это случилось бы. А я — определенно лучший вариант для… — он выдержал многозначительную паузу, демонстративно облизнув губы, — для первого раза.       Лале невольно проследила за движением его языка, скрывшимся за тонкими жесткими губами, и сглотнула. На нежном молодом личике поселилось отвращение.       «Непокорная…», — с восхищением отметил Мехмед, ощутив нарастающее раздражение, — «только не переигрывай, а то пожалеешь».       — Кто знает, какого мужчину тебе выберут в мужья. Может, даже не слишком старого… Но уж точно не столь высокопоставленного, ведь выше просто никого нет.       Он старался спокойно объяснять очевидные вещи, но она не внимала. Качала головой, тёмные глаза воинственно поблескивали.       — Может, вы и правы, но… Там бы я могла на что-то повлиять, хоть как-то…       — Повлиять? — хохотнул Мехмед, скрестив на груди руки. Он смерил её высокомерным взглядом, но заговорил со всем терпением и снисхождением, на которое был способен:       — Какая же ты ещё наивная… Может, надеялась сама выбрать себе мужа? Отдаться по любви? Ха.       Продолжая смеяться, он снова приблизился, почти зажав Лале в угол. Однако затянувшиеся препирательства начинали наскучивать.       — Ты ведь благоразумная девочка, я знаю. Понимаешь, что к чему… Он великодушно протянул руку, унизанную золотыми перстнями:       — Иди сюда… будем знакомиться ближе.       Лале не пошевелилась, гордо подняла голову, дрожа, как тростинка. Тогда Мехмед, скрипнув зубами, сам схватил её за запястье и потянул за собой к шелковому ложу.       — Нет! — вскрикнула она, пытаясь вырваться, и тогда султан больно сжал её руку, заставляя сесть на подушки рядом с ним. Она охнула, отодвинулась. Налившиеся полные грудки в чарующем вырезе танцевального костюма часто вздымались. Мехмеду казалось, что он слышит стук её сердца… трепещущего не от сладостного волнения, а от ужаса. Его это раздражало.       «Что не так с этой девчонкой? Я настолько ей противен, что даже все перспективы и богатства, которыми могу её одарить, не делают её сговорчивей?»       «Ну ничего… со временем она поймёт. Если и вправду так умна, как хочет казаться».       Мехмед придвинулся ближе. Его ладонь легко скользнула по её обнаженному плечу. Кожа мягкая, шелковистая покрылась мурашками под его пальцами.       — Сладкий, сладкий лукум… Сегодня я буду пробовать тебя на вкус, — прошептал он, любуясь ею. Красивая и бойкая. Его кузина… ровесница, близкая душа. Он возвысит её вслед за собой, сделает самой влиятельной женщиной в истории. Кого, как не её? Ни одна рабыня не сравнится с рождённой в семье султана.       Он вдруг опомнился, снова улыбнувшись, стараясь не замечать, как Лале напрягается и морщится всякий раз, как видит его улыбку.       — Я даже готов обойтись без танца в этот раз. Приступим сразу к делу. Впрочем, не огорчайся, одним разом у нас не ограничится. Уж слишком ты мне приглянулась! Кто знает, может, уже в эту ночь ты понесёшь моего наследника — будущего султана.       Лале хлопнула ресницами, широко раскрыв глаза. Её манящие губы задрожали. Казалось, она вот-вот заплачет. Тростинка на ветру. Хрупкий, беззащитный цветок, источающий тонкий волнующий аромат.       Мехмед прищурился. В нём боролась злость и желание обладать с чем-то ещё… Тем, что он так упорно заталкивал в тёмный угол души, подальше от чужих глаз. Проще быть злым и жестоким, ведь только так его станут уважать и бояться. Таким и должен быть настоящий Правитель: Решительным, жестоким и непреклонным.       Он положил ладонь на щёку Лале, она отшатнулась, но вторая ладонь султана удержала её за плечо, не позволяя отодвинуться.       — Не бойся… — шепнул он, наклоняясь к её лицу, — я буду с тобой нежным, как и обещал.       — Мехмед, не надо! — едва ли не взмолилась она, роняя маски учтивости и приличий, обнажая перед ним испуганную слабую девочку, которую никто не спасёт, и она это осознавала.       Мехмед поджал губы, отбросив вновь слетевшиеся сомнения, и поцеловал её. Грубо, настойчиво. Терзая желанные губы, требуя ответа. Его не было. Лале отворачивалась, не давалась, упиралась руками в его плечи, пытаясь оттолкнуть, что раззадоривало ещё больше. Подогревало злость в купе с бешеным возбуждением в крови.       Он был сильнее, легко перехватил её запястья, отвёл от себя, на что она слабо ойкнула. А султан, воспользовавшись возможностью, проник языком в её рот, уперевшись в плотно сжатые зубы.       «В твоих интересах не бесить меня!», — мысленно выругался он, подавшись на неё, повалив на ложе, прижав своим телом. Отрезал мыслимые пути к отступлению. Танцевальный костюм, прячущий стройную гибкую фигуру, был сшит из тончайшего шёлка. Изысканная работа, совсем не хочется разрывать ткань. Треск. Лале неудачно дёрнулась, и швы разошлись, предоставляя хищному взору султана нежную упругую грудь с маленькими коричневыми сосками. Он отпустил её губы, с которых сорвался кроткий всхлип, приподнялся на вытянутых руках, жадно любуясь открывшейся наготой. Не совладав с желанием, приник губами. Нежно, чувственно. Целуя кожу, вдыхая её неповторимый аромат.       — Вот увидишь, ты ещё сама захочешь повторить это.       — Нет! — Лале больно вцепилась в его волосы, сорвав тюрбу с головы. Извернулась, едва не угодив коленом в живот. Он в удивлении увернулся и только сейчас внезапно прозрел.       Она была готова драться, как кошка. Отчаявшаяся, дикая. Она боялась не его и даже не позора. Разрушения собственных мечт, желаний и надежд. Поруганная честь для неё хуже смерти. И она просто увянет, подобно сорванному тюльпану, если Мехмед завершит то, что начал.       Его это поразило… глубина её глаз, в которых пылала боль и ярость… глубина сердца, горящего огнём невинности и жизни. Он едва не свершил гнуснейший акт вандализма… Едва не погубил её.       Мехмед отшатнулся, как ошпаренный, на миг обнажив собственные глубинные порывы. Растерянность, ненависть ко всему миру, защищающая от боли, неуверенность. Он взялся за голову, в ярости скинул с кровати подушки, опрокинул чашу с благовониями, и та разбилась хрустальным звоном. Лале, всхлипывая, прикрылась руками, отползла к дальнему краю ложа, не зная, чего ждать от гнева падишаха.       «Я чудовище в её глазах… Что я наделал!» — пронеслась мысль в голове Мехмеда, ещё больше раздувшая пламя его ненависти и скорби. Он не хотел, чтобы кто-то видел его таким…       — Убирайся отсюда, — прорычал он, не глядя на неё. Испуганные глаза, полные разочарования, жалили острее вражеских стрел.       — Уходи!       Она торопливо спрыгнула с постели, едва не запнувшись о собственные длинные шаровары, побежала к выходу, и в тот самый миг дверь слетела с петель.

***

      Мехмед достал сигарету, закурив, как делал всякий раз, когда его одолевали горькие размышления. Воспоминания о жизни, которую проживал так давно, что теперь та казалась нереальной. Старым историческим фильмом на затёртой от времени пленке. Эпохи, века, столетия. Мир изменился. Значительно изменился.       Османская империя — солнечный зенит его величия и восхождения — стала просто страницами учебников. Он наблюдал за её падением уже из тёмного мира. Жалел? Да… В людской памяти Мехмед II навсегда остался Великим Султаном, как и хотел. Завоевателем, покорившим Константинополь, жестоким тираном, реформатором, правителем, вознёсшим почитаемое им искусство.       О нём говорили и писали разное, но никто не знал, что ему не было суждено умереть. Договор с тёмными силами… проклятье, тенью упавшее на семью султана Мурада. Три его старших сына, сестра… Хюма, Мехмед и… Лале…       Ветер растрепал его тёмные непослушные волосы, промозглый, ледяной, как и сердце, навек застывшее и утратившее смысл биться в тот миг, когда он потерял свою Лале…       Гордую, недоступную, любимую Лале… Мехмед докурил, выдохнув серый дым изо рта. Поправил воротник своего пальто, пряча шею от непогоды. Всё ещё молод, как и в начале своего правления. Но только внешне… Память засасывала в глубинные омуты, мешала мыслить трезво. И снова тому причиной стала женщина. Лале? О, нет… теперь её имя: Лайя.       Он каялся и ненавидел себя за тот мерзкий поступок, воспоминания и сейчас жгли раскаленными кнутами, били в самую слабость. Он желал её сердце, желал душу и мысли, был одержим ею одной… непокоренной, восхитительной. Одаривал дорогими подарками, писал письма и стихи, цепляясь за кроткие мгновения ответной благосклонности.       Он был с ней искренним, но так и не узнал, простила ли она его…?       Ворота Чёрного Замка скрипели надсадно и мерзко. Будто портал в иной мир, совершенно чуждый, полный пафоса и строгости варварской архитектуры, по своему прекрасной. Замок прячет, стоит безмолвным стражем, охраняя её покой.       Каменное сердце зажглось снова, стоило услышать вести о возрождении. Шесть веков… шесть долгих веков Мехмед был мёртв душой, чтобы в один миг воскреснуть, снова обрести смысл бесконечной расплаты за грехи отца.       Только бы увидеть одним глазом, полюбоваться, вспомнить детально любимые черты.       Узнает ли Лайя его, если их взгляды столкнутся в толпе? Застучит ли её сердце быстрее также, как стучит его? Жизнь. Мехмед снова ощутил себя живым, дерзким и решительным мальчишкой, очарованным самым прекрасным цветком в саду султана. Всё повторяется… ирония. Проклятье, забравшее их с Лале матерей и троих его братьев добралось до неё, но проиграло. Не сломило чистоты её духа, не уволокло во тьму навсегда.       Лале. Лайя.       Дорогая… прекрасная… уважаемая.       Прошло столько жизней, а Мехмед до сих пор терялся пред нею. Тосковал по ней и жаждал коснуться её.       Её внимание, её улыбку, её мечты, мысли и грёзы. Она снова возродилась, пришла в мир, который так непозволительно долго был лишён света. Пришла и… вновь окружила себя этими двумя выродками, которых всегда звала друзьями, не замечая их похотливых взглядов в её сторону. А ведь это из-за них двоих погибла Лале… Предатель Империи и мертвец, осквернивший свой род. Они поплатятся. Оба. Мехмед заставит своего злейшего врага и его прихвостня ответить за все беды и злодеяния.       Но позже… сейчас главное и единственное его желание — просто увидеть Её.