isn't bite also touch?

«Иногда я оборачиваюсь и чувствую твой запах, и я не могу продолжать, я, черт возьми, не могу продолжать, не показывая эту ноющую, ужасную, чертовски отвратительную тоску по тебе. И я не могу поверить, что я чувствую это к тебе, а ты ничего не чувствуешь.» — Сара Кейн, из «Психоз 4.48» ~

Вкус горячей крови обжигает твой рот. Разорванная сырая плоть цепляет, тянет, ласкает твой язык. Он коснулся тебя дважды за двенадцать часов, и ты — Падаешь с койки прямо на колени так, что острая боль расцветает в твоих глазах пушечными выстрелами, возишься, чтобы вытащить член из штанов, прямо как суетливый мальчишка — Ты чувствуешь себя мальчишкой; ты помнишь его таким, каким он был, когда ты приступил к службе, помнишь, как его жажда крови утоляла твою и при этом лишь преувеличивала ее, как он прикасался к тебе так часто, как ему хотелось, потому что ты всегда становился у него на пути, и — Он никогда до этого не прикасался к тебе так, грубо, тяжело и жестоко, сдирая с тебя одежду своими окровавленными, дарующими смерть руками. До этого он только бросал тебя, как гребаную шавку, которой ты и являешься, и иногда, когда наступало безумие, он проникал в твои чресла, обжигая их, а ты забавлялся неповиновением, чтобы получить удовольствие или наказание — О, и как он скармливал тебе твой же позор, как мозоли скрипели о твои зубы, когда ты жевал и облизывал, жевал и облизывал, сгрызая скудную плоть с мизинца. Ты был плохой собакой, отвратительной гребаной шавкой, и вкус твоей собственной плоти сладок, когда ты пытаешься осознать значение этого ужасного подарка — Он хочет, чтобы ты был хорошим, он хочет, чтобы ты был хорошим для него, прислуживал ему, удовлетворял его потребности, а ты этого всегда и хотел, всегда это делал и всегда будешь делать: ты грубо сжимаешь головку своего члена и стонешь, из твоего грязного рта вырывается запах железа. Ты будешь хорошим, его хорошей маленькой сучкой, ты будешь слизывать морскую соль с его ботинок и позволишь ему ходить по твоей груди тяжелыми сапогами, лишь бы только он смотрел на тебя так, как смотрел в капитанской каюте, прежде чем он отшатнулся от твоей руки — Ты сжимаешь свое горло порочной хваткой, ускоренно толкаешься в собственный кулак, стараясь не забывать жевать, как он сказал, стараясь не задохнуться, когда дышишь через нос, как утопающий, чья голова едва качается над волнами — Задуши меня, пожалуйста, черт возьми, задуши меня, забери мою жизнь своими руками: ты бы сделал что угодно, чтобы умереть вот так, чтобы кончить вот так, задушенным в его хватке, бьющимся, словно рыба на крючке: ему не пришлось бы касаться тебя, марать свою плоть твоей: огонь в его глазах, насмешливая ненависть в его голосе — и ты взорвешься на пике пушечным выстрелом, и его непреклонная хватка заставит тебя по-мальчишечьи обкончать все бедра — Палец перекатывается под твоим языком, когда твой член выпускает липкую, веревочную паутину вдоль твоих пальцев: ты заканчиваешь с плотью и кусаешь за кость, пока тело бьется в судорогах, возбужденное перспективой твоей маленькой смерти под его прикосновением, взволнованное возможностью оставить труп, запачканный и испорченный его яростной лаской и — Ты опускаешься на пол, втискиваешься своим сверхчувствительным членом между половиц, надеясь получить занозы и продолжая сжимать собственные яйца, потому что ты хочешь кончать вечно, со вкусом его дара во рту, давясь пищей, которую он приготовил из твоей бесполезной плоти — Ты хочешь проглотить этот дар, задержать во рту, глотке, теле, желудке. Представляешь, как он проходит сквозь тебя, этот отвратительно-драгоценный знак его привязанности. Но ты не можешь сохранить, удержать его, если проглотишь, и ты помнишь этот мучительный священный момент, когда он отрезал его и не мог, наверное, положить его в твой рот и еще несколько секунд ждал, пока тот начнет гнить — Ты вынимаешь его из своей задыхающейся пасти рукой, испачканной в собственной сперме, и пробуешь себя вместе с кровью и сырым мясом. Ты думаешь о его угрозе, о его предостережении, что после любой последующей от тебя угрозы он скормит тебе все остальное, и член встает, желая еще, и еще, и еще, и ещё… И ты старик с сединой в волосах, ломотой в конечностях и зарубцевавшимися, ноющими на ветру шрамами, но ты все еще хочешь его всегда, всегда, всегда, так что ты — Берешь благословенный кусок того, что когда-то было твоим телом, и кладешь его обратно в рот, и лежишь там, втискиваясь в дерево, умоляя, умоляя, умоляя в своей голове: «Папочка, папочка, пожалуйста, вернись, сделай мне больно, так, как мне нравится» — и ты хочешь сдохнуть от его рук.