Вспомни, просто вспомни

Дождь стих, и Франсуа почувствовал в висках облегчение. Молодой человек ненавидел дождь, что рождал в душе ноющие чувства. Отчего так случалось, Франсуа не знал. Страшно хотелось курить, но курево кончилось ещё ночью, и бычки были все перекурены. Чтобы как-то охладить воспалившуюся голову и не менее пылающую грудь, молодой студент-расстрига вышел на улицу. С Темзы дул отвратительно промозглый ветер. Франсуа поморщился, ветер принёс в голову ещё одно странное, нереальное и совершенно ненужное воспоминание: ночь, поле, огнестрельная рана на груди, постепенно распространяющийся холод, мокрость земли из-за крови, прилипшая рубашка, всё более замирающие вдохи, тяжесть амуниции. Франсуа сморгнул, и видение исчезло, а вот ощущение смерти осталось. Ощущение из другой жизни. Да, Франсуа часто видел сны о том, чего не было. Он никому про это не говорил, иначе бы его посчитали сумасшедшим. Всё, что смог выяснить парень на данный счёт, что у индусов и буддистов есть такое понимание как реинкарнация, что типа душа много раз переходит из тела в тело пока не выйдет из круга перевоплощений. Более подробно он не заходил, да и книг особо не было. Иногда Франсуа часами смотрел на своё лицо в зеркало, и тогда пропадали большие карие глаза, курносый нос, улыбчивые губы, кудрявые тёмные волосы, а в отражении появлялся какой-то другой силуэт, незнакомый абрис чужого лица. Честно Франсуа боялся этого до усрачки. Потом много курил, а затем смотрел словно по телеку сны про иные времена, далёкие страны. Однажды он даже женщиной себя увидел. Как бы то ни было, сегодня Франсуа было погано. Может из-за погоды, а может и из-за этих странных совпадений, которые словно триггер будили несуществующие воспоминания. И если бы это были только воспоминания… Но это был и вкус хлеба, и запах земли, дома, скошенных лугов. Воспоминание падения в пушистый снег, тепло и уют маленькой лачужки и жаркие южные ночи, наполненные пением цикад. Хуже всего было, когда Франсуа брал в руки кисть или карандаш. Словно кто-то за него начинал водить по бумаге, и появлялись странные образы, которые переходили из одного рисунка в другой. Рука с изящным изогнутым мизинцем, прижатая к груди. Цветок в волосах. Острое ощущение светотени. От таких рисунков Франсуа становилось и спокойно и тревожно, а иногда даже больно. Но больше всего было тоскливо, словно что-то ушло навсегда, напоминая о себе лишь обрывками образов и мыслей. Лондон — странное место. Отец послал сюда Франсуа на учёбу, потому что престижно. Но сын не оправдал надежд, предпочитая экономике и финансам щёлканье фотокамерой. Отец сильно разозлился. Мать, правда, всё же в тайне отправляла неисправимому отпрыску немного денег каждый месяц. Этого хватало только на съём однушки, а вот на еду и прочее Франсуа зарабатывал сам. Забавно. Если случалось заработать побольше, то тратилось это не на выпивку и женщин, а на музеи и спектакли. В конце-концов кривая судьбы привела Франсуа в редакцию газеты. — Витон, тот самый? — Однофамилец, и в моей фамилии одна т, — поправил Франсуа мужчину лет сорока с умными и злыми глазами, что были спрятаны за очками в роговой оправе. Мужчина недовольно хмыкнул и выдал Франсуа редакционное задание. Первые пару недель были страшным мучением, но вскоре парень понял свою выгоду. На невероятно скучных светских тусовках можно было кадрить девочек, которые были в полном очаровании от «галантного француза». А ещё можно было подцепить приятный для глаза «портрет». Так Франсуа называл интересных людей, неважно женщин или мужчин, которых он фотографировал. Постепенно у него набиралась неплохая коллекция. Дело постепенно набирало обороты, пока в жизни однофамильца известного мастера сумок не случился коллапс. Впервые баронессу фон Хеллман Франсуа увидел на выставке известного лондонского художника Дэвида Хокни. И сперва самый прославленный кутюрье страны ему жутко не понравилась. Напыщенная женщина-сенсация в аромате невероятно тяжёлых духов. Она бурно и часто обращала на себя внимание. Её было попросту слишком много. Франсуа, для которого работа с образом была не пустым звуком, немного подустал от такого наплыва самопиара, но внезапно, на мгновение, когда камера отвернулась от фальшиво-улыбчивого лица Хеллман, он увидел. Он увидел грустные, уставшие глаза печальной женщины. Эта метаморфоза, длившаяся каких-то пару секунд настолько ошеломила его, что он уже целенаправленно шёл на другой модный приём с целью увидеть баронессу. В шуме толпы, думая, что иногда она может позволить себе остаться незамеченной, баронесса и не подозревала, что за ней, словно паук наблюдал невзрачно одетый парень с камерой. Он следил, не отрывая взгляда, и, плавно двигаясь тенью, следовал за объектом наблюдения. Что-то невыносимо скребло за грудиной, разжигало волнующий пожар, мешало сосредоточиться, мучило и одновременно притягивало. Франсуа не мог остановиться. И вдруг пространство разъехалось, оглушая звуками, которыми априори не могла быть наполнена комната. Тихие стоны. В нос ударил запах простыней, льняного масла, сена и муки. Вкус кожи обжёг губы. Темнота и прохлада надкроватного полога, высокие окна, впускающие чарующий дневной свет, в котором пыль кружилась в причудливом танце. Молодой человек замер и пошатнулся. Отогнав морок, он поспешил за баронессой, что уходила от основной толпы в соседнюю комнату. — Скучаете? Баронесса обернулась, и Франсуа пронзили невероятно голубые глаза. И снова напролом полезли незваные мысли. Словно были, были эти глаза, но на другом лице с тем же печально-участливым выражением. Только волосы были светлее, рост ниже, руки грубее. А в остальном всё то же самое: чувство родства или неожиданной встречи с очень хорошим другом, которого знал всю жизнь. — Странный вопрос для фотокорреспондента на модном приёме, — ответила леди, сверкнув глазами, что окончательно доконало Франсуа. — А вообще, да, скучаю, — вдруг ответила она без ложной маски великосветской примы. — Ну тогда, по правде, я не совсем и фотокорреспондент, — молодой человек улыбнулся и помахал камерой, надеясь, что его улыбка в этот момент не выглядела как гримаса. Изнутри Франсуа колотило. — Это так, временная вынужденная мера, подработка так сказать. На самом деле я — фотохудожник. — И какие же картины создаёт фотохудожник? — спросила баронесса уже с любопытством. Её глаза зажглись словно звёзды живым интересом, и Франсуа в этот момент подумал, что он не знал женщин вообще. Он не знал, что они бывают такими прекрасными. — Портреты, — сказал он вымученной улыбкой. — Это моя страсть. На этом много не заработаешь, да я и не хочу на этом зарабатывать. Тут его пронзила невероятно яркая вспышка. Другая жизнь в другой стране, чем-то напоминающей Венецию. И ощущение тоски, потери, расставания на долгие годы. Вдруг осознав, что их разговор может прерваться в любую минуту, Франсуа подался вперёд и быстро зашептал: — Знаете, я хочу предложить вам довольно дерзкую вещь. Может мы уединимся от остальных гостей, и я сделаю для вас красивый снимок? — Красивый снимок? — баронесса искренне удивилась. Её глаза сделались игривыми. — Я настолько интересна молодому фотохудожнику? — Более чем. Вы, наверно, привыкли слышать комплименты в свой адрес, вы, безусловно, эффектная, респектабельная и красивая женщина, но вот лично я вижу в ваших глазах грусть. Мне хотелось бы сфотографировать вас такой, какая вы есть, а не такой, какой хотите казаться, — быстро затараторил он, боясь, что или не хватит духу это сказать, или сказать не успеет. Было в чём сомневаться. Всё же кто он и кто она. Баронесса от удивления подняла одну бровь. — А вы видите меня такой, какая я есть? — спросила она вдруг совершенно серьёзно. — Художники всегда видят немного больше, чем все остальные, — также серьёзно ответил он. — Как вас зовут? — Франсуа. — Франсуа, — тихо произнесла Хеллман и, улыбнувшись, поманила молодого человека за собой.