Neon (Midnight City)

Продавец в маленькой закусочной увлечена разговором с каким-то качком с прической серфера. И это идеально. Макс проторчала в магазине, прячась от жары Лас-Вегаса, как минимум десять чертовых минут. Просто ждала, пока женщина перестанет следить за нею. Взгляд у нее просто орлиный. Так что, пока в магазин не завалится кто-то еще, продавец будет продолжать бдить, и Макс буквально чувствует ее взгляд на себе. Да уж, прошла где-то неделя с тех пор, как ее высадили на станции Грейхаунд. Неделя сна на улице... Одежда воняет, волосы такие жирные, что блестят, и спутались. По челюсти, там, где по ночам Макс подкладывает ладонь под щеку в качестве импровизированной подушки, пошла сильная сыпь. А что хуже всего, так это непрекращающееся урчание в животе. В Городе Греха можно много чего найти на улице, но Макс не может заставить себя есть с помойки. Поэтому приходится воровать. Сэндвичи, лежащие в открытом холодильнике, завернутые в вощеную бумагу — лучший выбор. Обернутые пластиком слишком громко шумят, когда до них дотрагиваешься. Самые свежие всего рядом с кассой на прилавке. Вне досягаемости Макс. Бросив еще один взгляд на пару, болтающую у входной двери, Макс хватает то, за чем пришла. И прячет за пояс джинсов, зажимая между тканью и животом. Она вся грязная и хотела бы доверять людям, которые подзывают ее к себе так, словно она какая-то бродячая кошка. Обещая всякого рода вещи, если она просто пойдет с ними. Нихрена, она сбежала из дома, но не тупая. Макс знает, стоит ей только сесть в чью-то машину или зайти в дом, она пропала. Хотя денег, которые она когда-то украла из маминой сумочки, на обратный билет в Сан-Диего, конечно же, уже нет. Макс хватается за ручку двери наружу, сердце колотится в груди, когда чужие пальцы сжимаются на ее предплечье. — Эй, малышка, ты за сэндвич заплатишь? Она резко дергается, как собака, угодившая в силки. Стальная хватка руки не поддается. Запаниковавшая, Макс только слышит "Эй" и "Спокойнее, рыжая!", но продолжает брыкаться. — Отпусти меня! Рывок — и удар коленом приходится мужчине в бедро, а не туда, куда целилась Макс. Правда, ей все еще удается заставить его застонать. Она ослабела от голода, но еще она в отчаянии. И не настолько старая, чтобы дикая, детская сила предала ее. Макс поднимает ногу, чтобы снова ударить. Как в замедленной съемке, она видит, что продавец за прилавком скручивает газету и направляется сюда. Чтобы ударить ее или же сражающегося с Макс парня, сложно сказать. Она просто со всей силы лупит по чужой лодыжке, рвется из хватки, когда та — от боли — слегка ослабевает. Дверь резко распахивается, и колокольчик громко звенит, врезавшись в стекло. Но Макс свободна, сэндвич все еще зажат в джинсах. Она летит по улице прямиком к дороге. Жара словно удар под дых, тяжелая гудящая пощечина, но она все равно тащит ноги по бетонному аду. Навстречу ее бешеному побегу не встречается машин, но они преградят путь тому, кто вздумает ее преследовать. Макс не оглядывается ни на мужчину, ни на продавца, просто проскальзывает в переулок, глухое шипение шин по асфальту поглощает любые гневные окрики. Больше из этого магазина она ничего не вынесет. Притаившись в тени переулка, в большой коробке из ресторана, служащей ей временным домом, Макс переводит дух, нещадно потея. Продавец ее узнает. Да и как, черт подери, тот парень поймал ее за руку на краже сендвича? Макс, конечно, тоже не гений преступности, нет. Хотя с местной заправки она утащила прилично так сладостей. Это, увы, ничто по сравнению с кражей чего-то более весомого, думает она. Да какая разница, она заработала свой приз. Хотя надо бы его есть понемногу, не сразу. Может, сейчас только половину. Увы, ветчина и сыр долго на жаре лежать не будут, запах привлечет крыс. Когда ночью становится прохладнее, они снуют рядом с коробкой и ее дрожащим телом. Пока еще не укусили. Макс боится блох, которых они переносят, и острых зубов. Каждую ночь она плачет во сне. Даже дома было лучше, чем тут. Сейчас Макс не думает ни о магазине, ни о продавце, ни о мужчине, который ее поймал. В голове только одна мысль — где бы укрыться от жары и солнца, где взять еды и воды. Кто-то открывает пожарный гидрант в соседнем районе, где полно покосившихся кирпичных домов и еще больше снующих детей. Опасно лезть в воду в одежде, потому что это ее единственная одежда. Сумку со старыми вещами украли почти сразу, как она приехала. Макс безумно жаждет воды и хоть какого-то подобия чистоты. Так что она присоединяется к орущим ребятишкам и пытается соскрести грязь ногтями. Кто-то из детей замечает, что она чужая. Даже в бедном районе она выделяется. В общем, долго тут, при свете дня, не поболтаешься. Любое внимание — это плохо. Даже если это просто матери, поглядывающие на нее с беспокойством, с крыльца. Так что, словно крыса, с которыми она и спит, Макс прячется в переулках Лас-Вегаса, стараясь не попадаться никому на глаза. К сожалению, в этих переулках есть другие виды крыс. Большие мужчины с натянутыми ухмылочками. Мужчины с еще более грубой хваткой, чем тот, что схватил ее в магазинчике. Именно они подзывают ее, когда Макс осмеливается бесцельно бродить по ночным улицам. Удача приносит ей и что-то хорошее — рубашка взамен ее старой, хоть и настолько жесткая, что царапает кожу, оброненные кем-то деньги. Уговоры этих мужчин на Макс не действуют. Пока. Хотя однажды удача от нее отвернется. Каждый день на знойной жаре, без воды и еды, приносит свои плоды. Макс не уверена, сколько она уже в Лас-Вегасе, когда не может подняться по утрам. Все тело болит от сна на бетоне. Даже в прохладную ночь кожа ноет, губы трескаются. Остается только бешеное стремление выжить, когда кто-то подхватывает ее и пытается запихнуть на заднее сидение автомобиля. — Нет, хватит! Отпусти меня! Ее голос — слабое отражение того, каким он был когда-то. Кто-то наотмашь бьет ее по рту, из-за чего лопается нежная кожа губ. Зубами, красными от крови, Макс пытается впиться в руки, что обхватили ее за тонкие плечи и тощие руки. Когда мужчина, пыхтя и ругаясь, пытается пропихнуть ее в дверь, аллею перегораживает другой автомобиль. Руки, шарящие по ее телу, замирают, и даже Макс замирает. Остается только тяжелое дыхание тучного мужчины. — Отойди, — раздается голос. — Медленно и спокойно. Без фокусов. Полиция? Нет, точно не они. Копы терпеть не могут бродяг и нищих. Пальцы на плечах Макс сжимаются так, что она шипит от боли, но хотя бы не пытаются утащить ее. — Давай, амиго, не усложняй себе жизнь. Отдай девушку. Окна машины затонированы. Даже в свете неоновых огней отелей и казино, расположенных через дорогу, Макс не может разглядеть своего спасителя. Или из-за чего ее похититель остановился и больше не двигается. Проходит пара секунд — и толстяк выругивается снова, а затем отпихивает Макс от себя. Очередной тычок в лопатки подгибает ее и без того дрожащие колени и опрокидывает на тротуар. Только слышно, как шаркают ботинки, хлопают, открываясь и закрываясь, двери, и машина похитителя уезжает. Из-под колес летит мелкая галька, но Макс это волнует меньше всего. Ее рука дрожит, касаясь дырок на джинсах. Ладонь вся в крови, блестит в неоновых огнях. — Эй, посмотри на меня. Макс моргает, приходя в себя, когда видит кровь. Она буквально чувствует ее вкус, когда поднимает голову. Ее спаситель засовывает пистолет за пояс, таким же движением, как она, когда крала тот сендвич несколько дней — или недель назад. Он тот, кто поймал ее, но, когда он приседает рядом с Макс, на его лице нет осуждения. Его тень падает на нее сверху, загораживая. Только сейчас она так измотана, что не может бояться. Люди, идущие по переулку, не обращают на них никакого внимания. А она слишком слаба, чтобы сбежать. Он берет ее за запястье, осматривая рану, наклоняет голову, пытаясь оценить ее состояние. При падении Макс разбила себе колено. — Все будет хорошо, это просто царапина. Когда он моргает и переводит взгляд на нее, Макс хочется отвести от него взгляд, потому что его глаза такие ярко-синие как вода в океане. — Можешь ходить? Тебе не стоит тут быть, слишком опасно, — он легонько стискивает ее запястье, а потом оживляется. — Черт, да ты самая мелкая девчонка, которая чуть не залепила мне по яйцам пару недель тому. — Оставь меня в покое, — Макс вхлипывает, обхватывая себя руками, оседая на асфальте. Хочется зарыдать, настолько больно, но даже сейчас она проглатывает ее, и только спина вздрагивает. Когда на позвоночник укладывается ладонь, странно нежное прикосновение для мужчины, Макс вздрагивает. — Отвали от меня! — Слушай, малая, или ты идешь со мной, или я вызываю копов. Я не оставлю тебя тут одну, избитую до полусмерти. Обнимая себя руками и чувствуя из-за этого хоть немного в безопасности, Макс огрызается: — А тебе какое дело? Ты меня не знаешь. — Я знаю достаточно, — ворчит он. — Ладно, не будешь пинаться, если я подниму тебя? Я не какой-нибудь Джеффри Дамер, просто хочу забрать тебя с улицы. Позволишь мне помочь тебе? Что еще может случиться, хуже чем это? Все равно она ему не сможет дать отпор. Глаза Макс тяжелеют, по грязной коже пробегает дикая дрожь. Вроде бы и не так уж и холодно, может, каких-нибудь двадцать по Цельсию. Но как бы плотно она ни сворачивалась калачиком, а согреться не может. Так что любые ужасы, которые могут произойти с ней под его присмотром, особого значения не имеют. Адреналин сходит, оставляя Макс обессиленной. Она почти не всхлипывает, когда ее подхватывают сильные руки, так, словно она ничего не весит. Он несет ее куда-то, но она уже не замечает, есть ли кому-то до этого дело. Несмотря на собственный запах и маслянистую жирность кожи, Макс прижимается к мягкому хлопку мужской рубашки и засыпает. Следующий раз, когда она моргает, открывая глаза, она больше не в грязном переулке. Гостиную, где она находится, тоже нельзя назвать роскошной. Диван под ней продавлен, одеяло, укрывшее ее, слегка затхлое, в воздухе витает запах жарящейся еды. Но она внутри. И несмотря на запахи этого места, одеяло, в которое вцепились ее маленькие руки, такое мягкое, в тысячу раз лучше бетона и картона, что Макс начинает плакать. Она не хочет, пытается проглотить комок в горле, прикусить дрожащую губу. Горячие слезы все равно текут по щекам, но каким-то образом ей удается вернуть контроль над собой, и Макс слышит шорох ног по ковру. Тень разрезает поток света, льющийся с кухни, единственный свет в этом месте. А затем парень усаживается в откидное кресло напротив дивана. Та же на нем одежда, в которой он был, когда спас ее, Макс точно сказать не может. Он просто выглядит комфортно в майке-алкоголичке и серых спортивных штанах. — Наконец проснулась, как я погляжу. Хорошо спалось? Все ее тело по-прежнему болит, хочется в душ. Но Макс кивает, высунув только край лица из-под одеяла. В мягкой тишине квартиры ей вспоминается поблескивание пистолета и то, как ее несли из переулка. Разбитое колено тоже находит момент, чтобы напомнить о себе и о боли. Во рту привкус крови. — Где мы? — У меня дома, — говорит он скучающе. — Куда еще мне приводить маленькую уличную крыску? — он усмехается собственной шутке, пока Макс пялится на него. — К счастью для тебя, я люблю животных. Его пальцы сомкнулись вокруг кружки, и когда он делает глоток, она завороженно смотрит на нее. Теплый аромат кофеварки, булькающей на кухне, щекочет нос. — Кстати, я ничего с тобой не делал, пока ты была в отключке. Но тебе придется дать мне взглянуть на твое колено. Макс садится быстрее, чем следовало, морщится, чувствуя, как все плывет перед глазами. Желание защитить свою честь, сказать, что, спасибо, конечно, но она и сама себя может залатать, сидит на языке, но так и остается невысказанным. Все тело пустое, онемевшее. Не осталось сил сражаться, и она вяло упирается ладонью в бедро, пока не отключилась заново. — Иисусе, потише, рыжая, — вздыхает он. Кружка звякает, стукаясь о поверхность журнального столика, и он встает. — Подожди, я принесу тебе воды и чего-нибудь поесть. У тебя нет аллергии на арахис? Он задерживается настолько, чтобы заметить, как Макс отрицательно качает головой. Когда он направляется в кухню и роется в холодильнике, оставаясь на свету, Макс усаживается ровнее, чтобы получше его разглядеть. Это точно тот парень из магазинчика, который поймал ее на краже. Он узнал ее, несмотря на ее истощение, темноту и пару недель. Даже находясь на грани потери сознания, Макс тоже узнает его. Она не уверена, встречала ли кого-то еще, над кем большими неоновыми буквами было написано кричащее "Калифорния". Широкая спина, крепкие бицепсы, и медовое сияние загара, он словно постер для фильма про песчаные пляжи и волны. Макс тихо фыркает сама себе и отводит глаза в сторону как раз в тот момент, когда он возвращается, со стаканом воды и тарелкой в другой руке. — Только медленно, — говорит он с серьезным взглядом. — Я не буду убирать за тобой рвоту, если переешь, поняла меня, рыжая? — Меня зовут Макс, — хрипит она, не в силах отвести глаз от предложенной еды и воды. — Спасибо. — Не за что. Если сможешь удержать еду в себе, то потом разрешаю принять душ, — он опускается обратно в свое кресло со вздохом и машет рукой. — Ванная в той стороне, не промахнешься. Макс останавливается — ноздри щекочет запах арахисового масла и желе. У нее почти слюнки текут, но она стискивает зубы в разочаровании. — У меня нет чистой одежды. Он ни капли не похож на тех жирных неряшливых уродов, которые пытались сманить ее с улицы. Он мог бы делать с ней все возможные ужасные вещи, пока она была в отключке. У Макс нет причин доверять ему, но что-то внутри подсказывает, что он не врет. Он не заставлял ее идти с ним. И они оба знают, если он попытается что-то сделать, она не сможет ему противостоять. Именно это знание, что он тут главный, заставляет Макс встретиться взглядом с его, разглядывающим ее. — Ага, а та, что на тебе, воняет, так что ты ее обратно не наденешь, когда вымоешься. Одолжу тебе рубашку или что-нибудь в этом роде, — он кивает на сендвич в ее руках. — Просто ешь, не волнуйся. Он закуривает, наблюдая за ней. Макс таращится на него в ответ, не желая терять бдительность, несмотря на опустошение. Воспоминания о ночи постепенно начинают выстраиваться в ровную цепочку. Жирный урод, который нашел ее в переулке, спящей в коробке, пытался украсть ее. Наверное, чтобы изнасиловать или продать другим людям. С тех пор, как она приехала сюда, видела подобные похищения много раз. Макс успевает съесть половину сэндвича прежде, чем понимает, что больше не влезет, и прикрывает кулаком глаза, скрывая жгучие слезы. Если бы он не пришел и не остановил это... — Эй, — говорит он тихо, мягко. — Все в порядке. Здесь ты в безопасности. Моя соседка — самая любопытная старушка на свете. Она все слышит и дверь мне выломает, если решит, что я задумал что-то нехорошее. Я не насилую маленьких девочек, понятно? Макс хмыкает, шмыгает носом, ненавидя себя за то, что дала ему увидеть, как она плачет. Уже во второй раз, как минимум. Она опускает руки на бедро, сцепляя пальцы, и поднимает глаза на него. — Как тебя зовут? Звучит грубее, чем хотела, голос трескается, словно она ребенок. Макс сейчас и чувствует себя такой, пусть уже скажет ей имя. Даже если соврет, придумает какое-то вымышленное, плевать. Сойдет хоть что-то. Голубые глаза смотрят на недоеденный сэндвич, а затем возвращаются к ней. — Билли. Если не можешь доесть, я положу его в холодильник. Не надо себя заставлять. Он забирает с собой кофе и сигарету и возвращается на кухню. Макс не может удержаться от панического взгляда на входную дверь. Та заперта, но если быть тихой, то, наверное, можно добраться до нее первой. Надо ли? Если Билли захочет, то сделает с нею все, что взбредет ему в голову. И вообще, он может лгать только, чтобы она ему поверила. Горло снова сдавливает, и Макс отгоняет бурлящие в голове эмоции. Потихоньку, по шажочку за раз. Если он предлагает ей душ и чистую одежду, она согласится. А если захочет что-то взамен, что ж... Макс, тихая как мышка, добирается до ванной комнаты и уже кладет руку на дверь, когда слышит из кухни голос Билли. — Не принимай очень горячий душ, как бы ни хотелось. У тебя, скорее всего, обезвоживание, и от горячей воды ты потеряешь сознание. Так что, если не хочешь, чтобы я видел тебя голой... — Извращенец, — бормочет она себе под нос. Это определение совершенно неуместно, но Макс все равно фыркает. И громче, чтобы Билли ее услышал, говорит: — Ладно. На двери в ванную есть замок. Макс нажимает на него и чуть не плачет от счастья, услышав щелчок. Наконец она одна, в безопасности. Даже если хочется просто сползти по двери на пол и скрутиться в клубок на полу, обнимая себя изо всех сил, душ важнее. Интересно, джинсы останутся стоять, когда она из них вылезет? Можно вообще смыть с себя всю уличную грязь и недельный пот? Сложно сказать. Если Билли вздумается попробовать их отстирать, удачи ему в этом. Макс отбрасывает одежду как можно дальше от ванны, опасаясь, что и в ней завелись блохи или другие ползучие твари. Последнюю неделю кожа головы ужасно чесалась. От боли в груди она сухо всхлипывает, но давит рыдание. Билли услышит, если она тут разревется. Помня о предупреждении Билли, Макс делает воду слегка теплой. Конечно, хочется вывернуть ручку крана на максимум. Пока кожа не станет красной, только бы почувствовать себя чистой, почувствовать хоть что-то кроме пустоты внутри. Макс стоит, опустив голову под потоками воды, и сражается с этой пустотой. Может... может, это ощущение возникло, потому что она наконец в безопасности? Насколько это вообще возможно, находясь у незнакомца, который забрал ее с улицы. Остается полагаться на эту пустоту или позволить комку в горле отобрать остатки воздуха. Звук воды, бьющейся о бортики ванны, достаточно громкий и глушит сдавленные рыдания. По крайней мере, колени уже не подгибаются, хоть и дрожат. Хочется рухнуть на пол, но Макс сопротивляется желанию. Позволяя себе лишь тихо плакать. Она поднимает лицо, и теплая вода смешивается со слезами, смывая все. Когда она выходит из ванной комнаты, кожа и волосы такие чистые, что скрипят, Билли уже вернулся в гостиную. За его спиной льется поток света из кухни, он откинулся в своем здоровенном кресле, и блики экрана телевизора отбрасывают резкие тени на его лицо. Макс, завернувшись в полотенце, прячется в закутке прихожей, наблюдая за ним. Он знает, что она закончила мыться. В квартире ужасно тихо без шума воды. Даже телевизор выкручен на минимум. Снаружи, за плотными жалюзи и шторами над городом разливается оранжевое сияние. Утро уже наступило, жара не за горами. Но сюда, в квартиру Билли, где гудит кондиционер, она пробраться не сможет. Макс хочется упасть прямо тут, на прохладном полу, и заснуть, но вместо этого она бредет, спотыкаясь, к дивану. Едва успевает присесть на секунду, как Билли подхватывается с кресла, включает лампу и опускается перед ней на колени. — Полегче, — ворчит он, и его голос низко вибрирует в воздухе, а Макс отшатывается. Словно сейчас снова залепит ему. — Дай-ка гляну на твое раненое колено. И я хочу проверить тебя на вшей до того, как дам поспать. — Вшей? Он смотрит на Макс и берется за полотенце, обернутое вокруг нее. За самый краешек, чтобы видеть колено. Остальная часть тела надежно укрыта. Но рано или поздно ему придется одолжить ей рубашку. — Просто говорю, что видел тебя в магазинчике Лорены две, может, три недели назад. Все это время ты жила на улице, так что не удивлюсь, если по тебе что-нибудь ползает. Его руки теплые в прохладе комнаты, когда он дотрагивается до нее. Макс снова вздрагивает от прикосновения, но Билли не подает виду. Тусклая лампа в углу, которую он включил, дает совсем немного света, пока он тщательно рассматривает промытую рану. Макс была с ней очень аккуратной, когда смывала грязь и кровь. Гордыня надувается жабой, буквально требуя сказать, что она и сама со всем может справиться. На коленях полно старых бледных шрамов от падения со скейта. Но при одной только мысли о скейтборде, о своей комнате, о том, что она оставила дома, Макс чувствует, как на глаза снова наворачиваются жгучие слезы. Она поджимает губы и старается не хныкать, когда на рану льется обеззараживающее средство, а поверх укладывается пластырь. — Дай знать, если покраснеет или загноится. Теперь она фыркает: — Я знаю, что бывает при заражении. Я не глупая. Билли поднимает на нее взгляд, каким-то образом все еще умудряясь возвышаться над Макс, несмотря на то, что по факту стоит перед нею на коленях, ухаживая за раной. — У тебя охренеть какое ужасное отношение к человеку, которому ты должна быть благодарна. — Я не просила меня спасать, — огрызается Макс, ненавидя, что самое подходящее слово поступку Билли это именно "спасать". Она терпеть не может быть кому-то должной. — Мог бы просто позволить тому уроду забрать меня. Какое тебе дело. — Мне кажется, большинство людей тоже не позволили бы какому-то мерзавцу утащить маленькую девочку с улицы, — бормочет Билли, приподняв бровь. — Жил бы я с осознанием того, что позволил такому случиться? Ну да, дерьмо случается, и я не Бэтмен. Повредит ли мне проявить хоть немного сострадания? Нет. Макс ничего не отвечает, почти ненавидя себя за свой острый язык. Поэтому она послушно наклоняет голову, когда Билли просит ее, и позволяет ему просмотреть ее волосы. Было бы здорово избавиться из затягивающего ее в темную пустоту чувства. Хочется просто снова поспать, надеясь, что Билли позволит ей остаться подольше. Хоть на одну ночь в тишине и покое. Вздохнув, Билли встает и идет на кухню. Моет руки в раковине, долго скребет их. — По тебе точно что-то ползает, точно не знаю что. Как только в шесть откроется аптека на углу, сбегаю туда и куплю какую-нибудь дрянь для твоих волос. Если не поможет, придется их все отрезать. Когда Макс съеживается на диване, издавая жалобный стон, Билли добавляет: — Знаю, солнышко, это отстой. Но такое случается, когда постоянно спишь на улице, как ты. Макс смотрит жалобными глазами на него, пока он сушит руки и наконец поворачивается на пятках в ее сторону. — Не хочу стричь волосы, — выдавливает она из себя сквозь сведенные челюсти. Почему все плохо, даже сейчас, когда она наконец не на улице, а сидит более-менее чистая и в безопасности? Когда этот ад закончится? Неужели жизнь отберет у нее все? — Я постараюсь избежать этого, так что не начинай уже плакать, — Билли смотрит на часы, потом снова на Макс. — Можешь или посидеть еще час, пока не откроется аптека, или ложиться обратно спать. Я разбужу тебя, когда вернусь, чтобы ты снова помыла голову. Очередная волна грусти накрывает ее, и Макс кривит рот. Старается, чтобы голос был твердым, и снова спрашивает: — Разве они не вернутся, когда я снова окажусь на улице? Билли хмурится, и его брови сходятся вместе. — Что ты имеешь в виду? — Когда я снова вернусь на улицу... разве та хрень, что живет в моих волосах, не поселится там обратно? — Думаешь, я вышвырну тебя обратно? — Билли хмыкает, издавая совершенно невеселый смешок, и качает головой. — Да ладно, солнышко, я не бессердечный ублюдок. Пока я не поймаю тебя на краже или играми с пистолетом, никуда тебя не прогоню. Неправильно кусать руку, которая тебя кормит, но Макс не может побороть подозрения, волной поднимающиеся изнутри. Практически сверля его взглядом, она ворчит: — И чего ты хочешь? — Не понимаю, о чем ты, мелкая. Макс немного ершится, произнося: — Тебе с этого никакой выгоды. Так что тебе что-то нужно, чтобы разрешить мне остаться. И что это? Чем дольше Билли смотрит на нее со своего кресла, одновременно скучающе и расслабленно, тем больше заливает краской ее лицо. Она ведь не... имела в виду... сексуальные услуги или что-то такое. Билли уже сказал, что у него нет никакого интереса в изнасиловании — странное выражение, и все же... только потому что он "не заинтересован" в изнасиловании, не значит, что не заинтересован трахнуть ее. Он будет не первым взрослым мужиком, который посмотрел бы на нее маслянистым, раздевающим взглядом. И все же эти дьявольские ярко-синие глаза ни разу не смотрели на нее неподобающе. Так что Макс только сильнее сгорает от стыда, пока Билли наконец не фыркает и не начинает трясти головой. — Не знаю, какую мыльную оперу ты смотрела со своей мамой, но так это не работает. Я не собираюсь трахать тебя в обмен на комнату и еду, так что выбрось это из головы, — он смотрит на нее в наступившей тишине. Раньше Макс бы только съежилась под его пристальным взглядом, но теперь встречает его и ждет, пока он не продолжит. — Если хочешь, можешь рассказать, как оказалась тут. Готов поспорить, ты не местная. Это удовлетворит мое любопытство на какое-то время. Так и проходит следующий час. За разговором о том, как ее мама, стюардесса, не знала, что ее парень жестокий урод. Так что в следующий раз, когда Сьюзан улетела на неделю, Макс украла денег на билет до Грейхаунд, из Сан-Диего. Лас-Вегас был следующим автобусом, на который ей хватало. Макс просто хотела сбежать подальше от дергающейся в ночной темноте дверной ручки в ее спальню, или от других ночей, где ей пришлось бы спать в шкафу, прячась. Она вываливает все сразу. Что ванная больше была не безопасной, что ее белье пропадало, как быстро мамин бойфренд из слащаво-милого превратился в прогнившего насквозь урода. Макс приходится сделать передышку на той части рассказа, где по ее спине и ягодицам хлестали ремнем, и тот ублюдок сидел на ней верхом, избивая. Она тогда потеряла сознание, очнулась на полу уже в одежде, кое-как приведенной в порядок, а ее мама приехала домой через день. Жизнь на улице куда хуже, но она просто не может убедить себя вернуться. Билли не спрашивает, пыталась ли она рассказать обо всем маме, учителям или хотя бы копам, и Макс облегченно вздыхает. Слишком стыдно, слишком страшно признаваться в этом. Билли первый, кому она все это рассказала, и даже сейчас ее лицо горит огнем и кривится. Бойфренд матери никогда не заходил слишком далеко, только бил. Но он кричал, что мамы нет дома, что она плохая мать и еще хуже как женщина. Как будто он наказывал Макс за чужие проступки, только так она могла объяснить это безумие. В общем, нужно было либо бежать, либо сдаться. Макс не жалеет, что уехала, хоть и скучает по маме. Просто хотелось бы, чтобы хоть кто-то заметил, насколько все плохо, до того, как она сбежала. Если бы кто-то заботился о ней, чтобы понять, что она тихо страдает в одиночестве. Перед уходом Билли приносит ей футболку. Он обувается и ждет с ключами в руках у входной двери, пока Макс не переоденется. Уходит, щелкнув замком. Только сейчас, оставшись одна, Макс чувствует, как ноет затылок от нервов. Она не видела пистолета с тех пор, как Билли подобрал ее в переулке. Наверняка забрал его с собой. Кто додумается оставить заряженную пушку вместе с незнакомцем. Макс поднимается с дивана, перекинув влажное полотенце через локоть, и на цыпочках бродит по квартире, как будто тут везде натыканы ловушки. Словно Билли все еще тут и застанет ее за подглядыванием. Чего не будет, она даже не заглядывает в его спальню, хоть дверь и приоткрыта. Нет смысла копаться в его вещах. Он ясно выразился, чтобы она не крала у него, и Макс предпочла бы не нарушать это правило. Поэтому она просто наливает себе стакан воды и доедает остаток сэндвича, которые ей сделали, так что Билли застает ее на том же месте, где и оставил. Шорох пластикового пакета вырывает ее из дремы, и Макс берет две маленькие бутылочки, которые ей протягивают. Билли бросает на журнальный столик носки, расческу и зубную щетку. — У тебя довольно длинные волосы, так что бери сразу две бутылки. В инструкции сказано не мыть волосы два дня, через неделю куплю еще, чтобы повторить процедуру. Скрестим пальцы, чтобы эти мелкие вшивые ублюдки сдохли, не хочу заставлять девушку плакать, пока я отрезаю ей волосы. Макс кивает, читая инструкцию. Она смотрит на него и наконец подстраивается под его временные рамки. — Ты позволишь мне остаться с тобой так долго? Билли пожимает плечами, снова удобно устраиваясь в кресле. — Ну... я же не буду держать тебя прикованной к батарее. Хочешь вернуться обратно и спать в переулке, удачи. — И ты не позвонишь копам, чтобы меня забрали обратно? Билли наклоняется вперед, опираясь локтями на бедра, и смотрит прямо на нее: — То, что с тобой произошло, очень запутанно. Думаю, даже если копы вернут тебя к матери в Сан-Диего, это дерьмо повторится снова. Если, конечно, она его не бросит, но это гарантировать нельзя. И ты снова сбежишь, попадешь в еще большую беду. Он жмет плечами и откидывается обратно на спинку кресла. Кивает в сторону ванной: — Иди вымой волосы. Мне на работу через полчаса. Макс встает, делает пару шагов от дивана, но все же оборачивается и спрашивает: — И ты оставишь меня одну в своей квартире? Он окидывает ее взглядом, предупреждая: — Уверен, я довольно ясно объяснил два своих правила. Первое — не красть. А пистолет я обычно ношу с собой, так что меньше повода для беспокойства. Хочешь поесть что-нибудь на кухне, просто бери и ешь. Я принесу с собой какую-нибудь одежду для тебя. Так что не лезь в мою комнату, не устраивай беспредел, и мы с тобой поладим, ладно? — Я не вор, — настаивает Макс, несмотря на очевидные доказательства обратного. — В тот день я была голодна. Я не краду чисто из интереса. — Докажи, и я тебе поверю. А теперь давай, иди. В инструкции сказано оставить шампунь на десять минут. Макс выключает воду и садится на край ванны в ожидании. Ее часы не водонепроницаемы, так что лежат на раковине, пока медленно текут минуты. Десять минут плотной тишины в ванной — этого достаточно, чтобы... подумать обо всем. Измотанность сковывает все тело. Но сейчас чуть лучше, чем когда она проснулась на диване Билли. Макс все еще не уверена в нем. Какая-то часть ее хочет ему верить. Он же и правда не должен был делать это все для нее. Выгоды ему никакой, только придется кормить еще один рот и тратить больше денег. Но хотя бы он уходит на работу. Будет легче спать, зная, что никого в квартире нет. Даже вместе со всеми его обещаниями не приставать к ней, Макс не может избавиться от страха. Слишком свежее воспоминание, особенно после сегодняшней ночи и истории побега. Она просто хочет побыть одна. Билли, похоже, живет в здании, где одни старики. Или люди без детей и домашних животных. Макс засыпает под гул кондиционера, просыпаясь позже под него же. Не зная, что ее разбудило. Первую секунду, когда она приходит в себя, начинает слегка паниковать. Слишком много всего навалилось, сложно воспринимать все адекватно после спокойного комфортного сна. В конце концов, она поднимается с дивана, сонная, согревшаяся, идет на кухню, чтобы попить воды и пошариться в холодильнике Билли. Запрыгнув на стойку, Макс сидит там, качая ногами, и ест. Только сейчас, когда прохладный воздух скользит по ее бедрам, она вспоминает, что на ней одна футболка. Билли сказал, что одежду уже не спасти и выбросил вместе с остальным мусором перед уходом. Даже в полном одиночестве Макс сжимает ноги и ловит край футболки, тянет вниз к коленям. Глупо смущаться сейчас, так что она возвращается на комфортный диван. Кажется, она поднимается еще раз, чтобы сходить в туалет и поесть, а потом возвращается Билли. Ее вырывает из сна тычок сапога Билли о входную дверь. Он идет прямиком к журнальному столику с шуршащими пластиковыми пакетами и сбрасывает их там. Макс приподнимается и смотрит на него. Что-то в его облике говорит, что он из работяг. Может, механик или строитель. Как-то так. Но он ушел в брюках, белой майке и рубашке, застегнутой на пуговицы поверх. Не совсем формально, но и не то, в чем комфортно было бы механику. Его одежда не покрыта пылью или маслом, только пропиталась сигаретным дымом. Макс разговаривает со спиной Билли, когда он уходит в спальню и принимается переодеваться. — Кем ты работаешь? — Таксистом, — он звякает пряжкой ремня. Макс моргает, глядя на пустой дверной проем. — Ты шутишь? — Зачем мне шутить о том ,что я таксист? Как думаешь, чем я занимался, когда нашел тебя вчера ночью? — Билли показывается голый по пояс и качает головой. — Просто зависал в переулке? Неа, подвозил одного урода из аэропорта. Надо же какое совпадение — оказался в нужном месте в нужное время, а? Губы Макс кривятся в ухмылке, и Билли фыркает, скрываясь в своей комнате и заканчивая переодеваться. — Не знаю, мне казалось, ты работаешь кем-то еще. — Если ты подумывала о телохранителе или вышибале, то ты недалека от правды. Я работал в небольшом казино, когда сюда переехал. А потом один мудак наставил на меня пушку, и казино с этим нихрена не сделало. Так что я уволился и начал водить такси. Таксисты могут выдвигать обвинения против таких людей. Плюс компании плевать, что у меня с собой пистолет, так что нахрен все, — он появляется в той же майке и штанах, что и утром. — Уравниваю условия игры, если ты понимаешь. Макс гордо докладывает, что она ела и пила воду в его отсутствие, пока Билли собирает вещи для стирки. Что спала почти весь день, но не чувствует себя больной. В общем и целом, рассказывать больше нечего. Вечером они тихо сидят перед телевизором, Билли в своем откидном кресле, Макс улеглась на диване. Она занимает столько места, сколько хочет. Правда, старается укрываться одеялом полностью. Новую одежду, которую Билли купил ей, он отправил в стирку, так что Макс по-прежнему лишь в одной футболке. Такое облегчение — проспать весь день и чувствовать себя комфортно. Ни разу она не проснулась из-за того, что по ней что-то ползает или из-за жары. Макс хочет поблагодарить Билли за это, но каждый раз, когда она на него смотрит, слова застревают в горле. Поэтому она сидит тихо, пока Билли не заговорит с нею. Тишина их устраивает.