Мой милый, милый друг

Поют птицы. Шуршит листва. Синее небо, пушистые облака. Свежескошенная трава. Лето. Камилла плюхнулась на качели и оттолкнулась ногой от земли. Невысокая, пухлая, она выглядела точно как сдобная булочка. Её щёки были усыпаны мелкими веснушками, как корицей; волнистые, тёмные волосы растекались по плечам, будто молочный шоколад. Тёплый ветер усердно старался задрать подол её чистого белого платьица, похожего на сахарную глазурь. Девушка сжала ткань между колен и продолжила качаться. Истоптанная ею трава, поле, шумный лес, небо. Небо, лес, поле, трава. И опять: трава, поле, лес, небо. Камилла встряхнула головой. Одно и тоже. Ску-у-учно. Ей надоело это занятие, и она, дождавшись, когда качели замедлят ход, спрыгнула на траву. Неудачно: девушка зацепилась бедром за цепь качелей и, поскользнувшись на утренней росе, с громким «Ах!» упала на колени. На белой ткани появились два зелёных, мокрых пятна. Камилла встала на ноги, брезгливо отряхивая травинки с подола, пытаясь очистить платье. Убедившись, что действия её неуспешны, девушка пошла по полю, дальше от качелей и большого дерева, на ветвь которого они и были подвешены. В конце концов, подумала она, никто её не поругает за испорченное платье. — Оно мне вообще не нравилось, в конце концов, — заявила Камилла вслух, пиная высокие травяные заросли. Неправда. Ей было жаль. Вдруг ей в голову пришла замечательная идея. Раз платье уже испорчено, почему бы не выжать из него всё веселье, сколько можно? И Камилла, засмеявшись, прыгнула на мягкую кровать из одуванчиков. Желтизна впилась в её одежду, окрашивая всё в солнечный цвет. Её родители не раз говорили, что Камилла, взрослея, оставалась всё тем же ребёнком с леденцом на палочке и воздушным шариком my little pony; избалованным, жизнерадостным и в меру глупым ребёнком. Камилла на каждое такое высказывание презрительно фыркала и немедленно начинала обзываться; впрочем, скоро она возвращала себе хорошее настроение и снова становилась милой и приветливой. Камилла была непостоянна. К каждой вещи она относилась, как к игрушке. Надоела — выбросить, забыть! Многих мужчин привлекала её незрелость и беспечность, но при близком знакомстве «игрушечное» видение мира отпугивало их. Некоторым не хотелось нести груз ответственности за сломанные воздушные замки, другие не терпели такого отношения к себе. И Камилла оставалась нетронутой. Нераскрытой. Бархатной шкатулкой с драгоценностями, закрытой на плотный замок. У неё были богатые родители, помешанные на чистоте их единственной дочери: они запрещали ей читать книги с верхней полки — романтику и порно (это была литература исключительно для мамы с папой); отчаянно пытались привить любовь к религии и говорили, что каждый мужчина в душе желает только использовать невинную девушку. Любое развратное с их точки зрения действие порицалось и строго наказывалось. Камилла, если честно, плевать хотела на все их бесполезные ухищрения. Мужчин она сама не особо любила, потому-что считала, что они «какие-то непривлекательные» и «им бы следовало пользоваться духами». Ну а девушек она делила на «конкуренток» и «подруг»; категории «любовниц» не существовало. Родители могли по праву восторгаться Камиллой: она вполне могла называть себя асексуальной. Убедившись в её хорошем поведении, они приняли замечательное решение отослать двадцатилетнюю девушку в странный институт, крайне похожий на монастырь. Камилла становиться монашкой не собиралась, поэтому, только приехав, выпросила, практически вымолила у директоров разрешение на долгие каникулы в каждый сезон. (К слову, институт давал право отдыхать только летом, и то лишь один месяц.) Якобы ей надо привыкнуть к обстановке, у неё психологическая травма и так далее по списку. В общем, Камилла так успела надоесть всем руководителям, что те махнули рукой и дали разрешение. Итак, довольная собой Камилла быстро убежала из института с первым днём июня в свой милый коттедж, подаренный родителями. Она совершенно не беспокоилась, что родители узнают о её прогулах; у неё была масса отмазок. На крайний случай можно было притвориться больной. Родители просто таяли от заботы, как крем-брюле на солнце, и сразу же забывали все наставления, когда видели больную Камиллу. Единственная наследница только чихнула — а уже ей подносят тёплые ванночки для ног, мягкие пледы, шёлковые шарфы, тележку варенья и первоклассного липового мёда… Красота! Девушка повалялась на одуванчиках ещё чуть-чуть, попыталась сплести венок и села на колени. Теперь всё тело было в жёлтой пыльце. — Я — жёлтая фея! — мечтательно сказала Камилла, вдыхая запах цветов. — Сейчас я раскрою свои крылья и взлечу. Вверх и вверх. До самых облаков. Как бабочка. В траве что-то шевельнулось. Камилла с интересом посмотрела туда. — Кто там? Ветер, скорее всего. Трава колыхнулась ещё раз. Шурх, шурх. Шуршат листья. Шурх, шурх. Камилла вскочила на ноги, понемногу отходя назад. Чёрт знает, что это такое. Вдруг это большой жук? Сейчас он вылезет оттуда и полетит за девушкой, вцепится ей в волосы, застрянет там и будет жужжать. Фу! А вдруг это заяц? Пришёл из леса. С пушистой шёрсткой. Он будет есть морковку, а Камилла будет его гладить. Зайчик будет совсем ручной. Встанет на задние лапки и будет передними отбивать марш. Раз! Два! Раз! Два! Тра-та-та! Тра-та-та! В траве будто булькнула вода. Нет, это не заяц. — Кто там? — громко повторила Камилла. — Я не боюсь! Давай, покажись уже! Из травы на одуванчики выкатился голубоватый прозрачный комочек. Будто большая капля воды размером не больше бейсбольного мяча. Камилла взвизгнула от удивления и подошла поближе. — Мамма мия, кто ты? — засмеялась она. — Ты такой ми-и-илый! Шарик булькнул, подкатываясь к её ногам. — Я не понимаю! — покачала головой девушка. Шарик отчаянно закачался, бесперерывно булькая. Казалось, что это журчит ручей. — Не-а, всё равно не понимаю. Комочек разочарованно прислонился к босоножке Камиллы. Девушка вздрогнула. — Ой! Холодно! Ей подумалось, что она опустила пальцы ноги в ледяную воду. — Хватит, мне неприятно! — отрезала она и отдёрнула ногу. Комочек сжался, откатываясь назад. Сквозь него проходили лепестки одуванчиков и не оставляли никаких следов. — Хорошо, хорошо. Погоди! — Камилла кинулась за ним и схватила на руки. Шарик на ощупь был похож на желе; слизкий, но не липкий. Но Камилле понравилось. — Давай-ка я возьму тебя с собой, — заявила она. — Ты мне нравишься. Желе довольно мурлыкнуло.