***
Порой охватывает чувство, будто все, что происходит здесь и сейчас — нереально. Особенно, когда дальнейшая судьба вот-вот должна решиться. В лесном домике у озера восхитительно спокойно, уютно и вообще прекрасно: режущий кожу мороз затмевается теплыми улыбками друзей и любимого человека, а мысли о предстоящей дороге до ближайшего города прерываются постоянно отвлекающим шумом в оживленном жилище. Они никогда не были особенно тихими, а в месте, где за это не грозятся сломать спину, сдерживаться тем более греховно. Бабуля с дедулей только рады ярким улыбкам и громкому смеху, которых так порой не хватало посреди леса, и лишь поощряют любую затею младших развеять скуку всем вместе. Не знают, правда, как ночами кто-то из них может слезы по щекам дрожащими руками размазывать, утыкаясь в подушку или в чье-то плечо. Тут уже зависит от желания не давать слабину перед друзьями, тем более младшими. Относительно солнечные дни закончились так же быстро, как начались, и уже примерно спустя неделю-две снега на земле становится больше и тает он медленнее, как и обещала бабушка Хэджи. Озеро не покрылось льдом, но вода ледянющая, даже близко подходить желания не осталось, поэтому дневные походы к любимому месту под деревом пришлось забыть. Теперь Джисон большую часть времени валяется либо в гостиной полным их составом, либо в их с Минхо комнате, когда слишком уж хочется побыть с ним наедине. Иногда к их окну со стороны улицы продолжает прилетать та же самая маленькая птичка, которая была в день, когда Джисон очнулся. Минхо, правда, сомневается, что они все не разные, но если младший так уверен, то лишь скептически косится, не возражая. Однако вместе с Ханом к окну подходит, с птичкой здоровается и ласково улыбается, когда та склоняет голову и поглядывает на воодушевленно болтающего с ней Джисона. — Вот ты же со мной не разговариваешь, приходится с птичкой сплетничать. Джисон со вчерашнего вечера привычного внимания от Минхо не получает: тот вечно тычет носом в стащенную с полки в гостиной старинную книгу. Желтая вся, местами обляпанная чем придется, нижний угол и вовсе выжженный, наверняка книжных клопов куча, но Минхо это не останавливает читать ее в каждую свободную минуту, меняя на время с Джисоном. — Минхо-о, — тянет он, когда ответа на свой комментарий не получает. — Ну Минхо! Хо-хо-хо-хо… Старший не отрывает взгляда от книги, которую держит в руках, лежа на твердой кровати и облокачиваясь на стену позади, когда Джисон ползет по этой самой стене от окна до кровати, имитируя пальцами ходящего по деревянной поверхности человечка. — Ну чего тебе, крикун? Джисон решает взвалиться на его ноги сверху, обвивая вокруг них свои руки и укладывая на бедра подборок в ожидании, когда на него взглянут. — Посмотри на меня, — просит он, склоняя голову набок, когда Минхо выглядывает из-за книги. — Посмотрел. — Хен! Минхо прячет улыбку за книгой, прочитывая один и тот же абзац раз в четвертый, и повторяет дразнящим тоном джисоновское «хен». — Ну ты противный, — вздыхает тот, почти сдаваясь. — Книжка настолько интересная, что ли? — Не представляешь насколько. Джисон шлепает его по бедру, сначала думая встать и спуститься на первый этаж, но в итоге пораженно укладывает на ноге старшего ладони и надутую щеку поверх. — Иди сюда, ворчун. Минхо отставляет книгу в сторону и протягивает руки к резво карабкающемуся по нему Джисону, который ложится спиной на его грудь, довольно мурлыкая от ощущения обвитых вокруг себя конечностей, снова хватающих отложенную книгу, которая теперь и для него раскрыта. Минхо опирается подбородком на его плечо, листая книгу в поисках нужного момента, пока не слышит: — Даже страницу не загнул, врушка. Не книга такая интересная, просто позлить меня решил, да? Минхо смеется и чешет его затылок, весело хмыкая: — Раскусил меня, получается. — Получается. Что, так не хотел со мной обниматься? — Очень хотел тебя подразнить, — улыбается Минхо, чмокая щеку повернувшего в его сторону Джисона и продолжая читать. — У меня хорошо получилось? — Слишком. Если он признается, что так отчаянно сейчас нуждается в его внимании потому, что просто боится, что больше такого шанса у них не будет, то Минхо это заставит волноваться. А такого исхода очень уж не хочется. — В какой момент ты вообще начал Верна читать? — ворчит он под нос, массируя чужую свободную ладонь и зарываясь носом в собственный воротник. — Сам ведь говорил, что такая литература — не твое. — Расширяю границы. Джисон цокает, но от смеха все же прыскает, когда Минхо водит носом по голому участку на его шее, заставляя вжаться головой в плечи и воскликнуть: — Щекотно, перестань ты! Но Минхо не перестает, окончательно приходя к выводу, что никакого внимания книга сегодня, судя по всему, не получит, поэтому и перечитывать одно и то же смысла совсем нет. Он щекочет пальцами шею, живот и бока Джисона, пока тот с хохотом не сползает полностью на кровать, утягивая и его за собой. Минхо в итоге обнимает его крепко-крепко, прижимает к себе настолько близко, насколько это физически возможно, и целует в лохматую макушку. Джисон поднимает голову, вытягивая губы уточкой, клюет ими в чужие и не сдерживает довольную улыбку, когда Минхо снова прижимается к нему в коротком, но тягучем поцелуе. — Сразу бы так. Холодные пальцы пробираются под молочного цвета свитер, нежно касаются затянутых ран, украшающих всю спину, и вырисовывают разных размеров круги, иногда лишь легко-легко постукивая. — А ну-ка дай руки, — просит Джисон, выгибая спину от морозного ощущения на коже. Минхо молча вытаскивает ладони, вытягивая между их телами, и с вопросом в глазах следит за тем, как младший берет его руки в свои, проводит по внутренней стороне пальцами и вздыхает: — Больно наверное, да? Минхо опускает взгляд на кожу с лопнувшими на ней мозолями; не больно, на самом деле, потому что случилось все это на морозе, когда они копали. Он просто рук не чувствовал, боли — тоже. — Нет, — вертит он головой, — не больно. Заживают уже, смотри. Я спину тебе цапнул, да? Ороговевшая и грубая от мозолей и царапин кожа правда могла доставить дискомфорт, особенно если он неаккуратно коснулся шрамов. — Нет, говорю же, все у меня со спиной нормально, — хмурится Джисон, аккуратно поглаживая ладони, по размеру так похожие на его собственные. — Ты чем-нибудь обрабатывал ранки? Минхо пожимает плечами, метая взгляд от их ладоней к лицу Джисона. — Бабуля поколдовала над ними, не знаю. Вроде лучше стало. Сейчас и вовсе быстро все заживает. — Да уж, невероятная женщина. Джисон вздыхает, кажется, задумавшись над чем-то, и медленно поднимает его руки ближе к своему лицу, совсем аккуратно касаясь поврежденной кожи губами. Прикосновение до боли мягкое, до щемящего сердца нежное, и глаза Минхо неожиданно пощипывает от него, а в голове всплывают воспоминания о том, как он однажды так же целовал шрамы Джисона. Со временем от того стыда, от печали и обиды, что охватывали Хана с головой, как только он рассматривал свои шрамы в зеркале, совсем ничего не осталось. Минхо был с ним рядом каждый раз, когда он в очередной раз изучал разных размеров рубцы на своей коже, часто повторял те поцелуи и говорил слишком много сладкого, ласкового и приятного, отчего тянуло что-то в сердце Джисона, то ли разрывая его на части, то ли, наоборот, склеивая. И сейчас, когда Минхо вновь отнимает свои ладони от мягкой хватки, перемещая их на чужую спину под слой одежды и оглаживая шрамы так, словно говоря, что это что-то совсем не такое, за что нужно стыдиться, Джисон прикусывает нижнюю губу и внимательно следит за движениями старшего. — Ты красивый, — тихо шепчет Минхо, целуя его в нос, передвигаясь к родинке на щеке, а затем и к линии челюсти. — Ты очень-очень красивый. Джисон не может сдержать смущенно-довольного скулежа и улыбки, распластавшись на узкой кровати и чувствуя уже на своей шее щекотку от поцелуев, переходящих ниже, к ключицам. — Минхо, — смеется он, хватаясь пальцами за чужой свитер в районе лопаток, — щекотно же, эй! С громким чмоком, довольный проделанной работой, Минхо отстраняется и улыбается сытым котом, снова загребая в свои крепкие, до одури приятные объятия и радостно жмурясь от мягкого поцелуя в лоб, который Джисон дарит ему с той же широкой улыбкой. Лежать вот так вот — в тишине, нарушаемой лишь умиротворенным дыханием и редкими бессмысленными фразами — всегда очень успокаивает. Всегда, но сейчас дурные мысли почему-то решили ворваться в голову Джисона с такой силой, что он зовет прежде, чем успевает осознать их: — Минхо? Тот мурчит куда-то в ворот джисоновского свитера, давая понять, что он слушает, но младший не решается продолжать. Не нарушит ли это их спокойный, такой любимый ими момент, если он сейчас спросит о том, что вертится на уме? Наверняка Минхо переживает не меньше, если уж не больше, учитывая всю ту ответственность, что взвалится на него по приезде в город, домой. — Да? — уже вслух спрашивает он, когда молчание затягивается. Джисон набирает воздух в легкие, смачивает сухие губы кончиком языка, и все же решается спросить: — Мы будем ждать Лео с Рамом, да? Сами не пойдем никуда? Голос едва уловимо подрагивает, волнение почему-то скребет грудную клетку изнутри, разрывая когтями, а картинки их грядущего пути до города непроизвольно рисуются в голове, то ли пугая, то ли радуя возможностью скорее дома оказаться. Минхо глубоко вздыхает, щекоча потоком теплого воздуха шею Джисона, и перебирает пальцами под его свитером, оглаживая поясницу, покрытую полосами шрамов. — Нам всем надо это обсудить, — говорит он, водя носом под челюстью Джисона. — Уже достаточно времени прошло, нельзя же на шее у стариков так долго сидеть. Да и домой пора. Тут небезопасно находиться. Не факт, что по кругу их обыскивать не станут, и вместо Лео и Рама тут может оказаться кто угодно. В прятки в этом доме особо не поиграешь. Джисон думает о том, что, скорее всего, вечерком или после обеда нужно будет всех собрать, дабы обговорить ситуацию и понять, куда двигаться дальше, когда это сделать и как. Ожидание действует на нервы, неопределенность на пару с неизвестностью давят шершавой пяткой на грудь, зарывая под землю, но ласковые прикосновения Минхо действуют как лучшее на свете успокоительное, расслабляя успевшие напрячься мышцы и помогая разгрузить полную мыслей голову. — Ты… Стук в дверь прерывает Минхо, начавшего говорить, а после из коридора появляется копна сухих волос и суженные в подозрении глаза. — Милуетесь, да? Насколько безопасно сейчас заходить? — Хенджин, пну сейчас. Чанбин высовывает голову над хенджиновской, явно изо всех сил вставая на носочки и опираясь на плечи младшего руками, а после и вовсе отпинывает его в сторону, как и обещал, чтобы зайти внутрь. — Не целуетесь на моих несчастных глазах — уже хорошо, — заключает с характерным кряхтением Чанбин, плюхаясь на пол напротив кровати и щурясь на окно. — Птичка? Это та ваша подружка? Джисон вытягивает шею, ни на миллиметр не сдвигаясь от все еще обнимающего, но убравшего руки из-под его свитера Минхо. За окном действительно птичка, наверное, та же, что и всегда. Она с интересом наклоняет голову набок, моргая и глядя на Чанбина в ответ, а потом и вовсе маленькими прыжками доходит до края водостока, когда тот ей весело машет в приветственном жесте. — Забавная, — хмыкает Чанбин, закидывая ногу на распластавшегося рядом Хенджина. — А имя ей дали? — А вдруг привяжемся к ней? — бубнит Джисон, когда Минхо поднимается, вставая с кровати и пуская туда Сынмина, а сам идет к Чанбину, наваливаясь на него сверху. — Боюсь имя давать. — И то верно. Чан, присевший на широкую подушку в углу, забитом всевозможными пледами, ковриками, вязаными небылицами и прочим добром, расстилает рядом с собой небольшое одеяльце, на которое сразу же ложится Чонин, укладывая свою голову на бедрах старшего. В момент тишины, когда негромкая болтовня разморенных тушек стихает, Чан прокашливается, пытаясь как можно громче сказать: — Как думаете… продолжить побег? Фактически он ведь еще не завершен, верно? — он сглатывает, нуждаясь в кружке воды сейчас больше всего: от постоянного шепота горло раздражается. — Я не знаю, в какую часть города мы отсюда выйдем, если старики нам помогут пройти через лес. Хотя в этом нет большой проблемы… — Верно, — щелкает пальцами Чанбин, — можно просто у людей спросить дорогу. Хенджин, спихивая его ногу со своей, вздыхает и складывает руки в замок: — Проблема лишь в деньгах, если успешно до города доберемся. Бесплатно нас никто возить не станет. — Да с этим всем позже разобраться можно. Шесть голов одновременно поворачиваются в сторону Минхо, сидящего ссутулившись по левую сторону от Чанбина. — Сейчас главное, что решить нужно, — это будем ли мы ждать Рама и Лео, — продолжает он. — Или же без них пойдем. И это порождает волну обсуждений: взвешиваний «за» и «против», высказываний сомнений насчет доверия к эмоционально нестабильному Лео, рассмотрений путей до дома, рассуждений о том, сколько еще они смогут здесь находиться. Все на взводе, по-настоящему расслабиться почти не получалось все это время, зная, через что им еще придется пройти. Главное — побег из самого Кэлюма — уже сделано, осталось лишь до домов своих добраться, но это тоже испытание, стоящее на их пути. Огромная стена, где нет ни щелей, ни проходов, ни каких-либо открытых дверей; это не кэлюмовская стена, под которой можно прорыть яму. Тут только один выход — найти ключ от главной двери. Этим и придется заняться. По ощущениям, продолжался этот гомон около получаса, но взволнованный гул прерывает скрипнувшая дверь, из-за которой показываются седые макушки с тихим: — Мальчишки, мы к вам с новостями. Они резко замолкают, с интересом ожидая тех самых новостей от двух людей, для которых Джисон уступает место на кровати, дабы они присели, и усаживается рядом с Чаном на грубую поверхность широкой подушки. Бабушка Хэджи что-то быстро и взволнованно тараторит себе под нос, так тихо, что даже, кажется, ее муж этого не услышал, переглядывается с ним с коротким кивком и выпрямляет спину. — Лео приходил затемно, — сглатывает она, недолго помолчав. — Рано я просыпаюсь ведь, порой и до рассвета, а потом услыхала: стучится кто-то совсем-совсем тихонько, будто разбудить всех не желает. Стука было семь штук подряд, а так ко мне только Лео стучится с детства своего самого. Вот и побежала дверь ему открывать, — при его надуманном имени бабуля всегда лицо корчит, причитая, что настоящее имя у него красивее, но она ему пообещала не говорить его никому еще давно, правила потому что такие, вот и приходится говорить эту ерунду. — Письмо он принес. Он сам в город сегодня днем направиться должен по делам своим то ли как работника кэлюмовского, то ли по личным. Не знаю я, в город едет он, все тут, — машет она рукой. — По кэлюмовским, по кэлюмовским. С какими-то бумажками ему разобраться надо или с поставками продуктов… Что-то из этого, — кивает дедуля. — Короче говоря, сегодня он быстро со всеми делами в городе закончит и для вас, как говорится, транспорт найдет, чтоб отправить по домам или около того, как повезет. Там уже разберетесь, если вдруг что. Не заблудитесь, вы смышленые тут все, — он откашливается, договаривая перед тем, как переварившие информацию подростки смогут завалить вопросами: — Завтра уже мы направимся в город, сегодня собраться нужно. Вот и решился вопрос. Ждать дальше уже было опасно, но после того, как стало ясно, что Лео поможет, хватка на шее каждого ослабилась так, что можно было хотя бы немного воздуха вдохнуть. О них все-таки не забыли. Хэджи передает письмо от Лео в руки Сынмина, начавшего зачитывать вслух. В нем говорится о том, что в обеденное время Лео будет ждать их у какого-то малоэтажного здания, о котором Джисон раньше не слышал, но Чан активно кивает головой, будто понимает, о каком месте речь идет. Значит, днем они уже должны быть там. Бабуля как-то выдала, что отсюда до города быстрым шагом пару часов беспрерывной ходьбы. То есть, если бы они пошли без стариков, то могли бы спокойно выйти утром — молодые тела как-никак, — но без них они точно пропадут. Мухек говорит что-то о том, что, конечно, могли бы не торопиться, но лучше с рассветом выйти, потому что им с бабкой и перерывы нужны, и шаг у них короткий и медленный, для таких приключений не сгодится. — Есть в этом своя радость, — улыбается Хэджи, щурясь на лучи, просачивающиеся через окно, — устраивать такие прогулки до города. Мы любим иногда так походить, полезно даже. И за продуктами давно пора, и, может, к внучатам зайдем сами. Надо бы испечь чего, — тычет она своего мужа в бок, — напомни, коль забуду. Тот кивает, улыбаясь при упоминании внуков, и говорит: — Они у нас иногда любят порезвиться, — но улыбка эта быстро сползает, когда он продолжает: — боюсь, что в Кэлюм могут однажды забрать. Если не сами, то вдруг повесят на них что-нибудь. Дети — существа порой поразительно злые. Сочувствия и справедливости могут не знать. Хэджи переводит на него недовольный взгляд и шлепает по худой руке, причитая. — Тьфу на тебя, старый дурак. Не сглазь мне тут. Да и чего там, Лео у нас есть, он наших в обиду не даст! — Ой-ой, — фыркает мужчина, потирая ушибленное место. — Будто сыну губернатора связи помогли. Чонин развешивает уши, распахивая свои лисьи глазки, и удивленно спрашивает: — О чем это вы? Даже переставший слушать разговоры и погрузившийся в свои мысли Хенджин оживает, устраиваясь поудобнее и косясь с интересом на Минхо и Чанбина, на которого сам ногу закинул. — Отрастил лопаты, — бубнит недовольно тот, все же не спихивая с себя чужие конечности, хозяин которых довольно хмыкает. — Сын нынешнего губернатора ведь тоже там погиб, когда его должность другой занимал, — говорит бабуля. И это как гром среди ясного неба. Джисон помнит широченную теплую улыбку этого мужчины, когда Джисон неуклюже споткнулся о его ногу и плюхнулся на сырую землю. Помнит грубую, но теплую ладонь, обхватившую собственную, чтобы поднять с земли. Помнит добрый голос и темные глаза, облитые тщательно скрываемой грустью. Неужели этот человек надзирает за местом, в котором погиб его собственный сын? — Несчастный случай, говорят, — продолжает с тяжелым вздохом Хэджи. — Вывозили их то ли в поле работать, то ли еще куда, или на самой территории Кэлюма это было, не припомню уже, но итог один: взбалмошный мальчуган на вышку забрался, поскользнулся и свалился с ею. Не успели помощь оказать, шею себе он свернул, бедный. Жалко, каким бы ребенок чудным ни был, все равно жалко. Только после этого случая наш губернатор своей должностью обзавелся и Кэлюм под присмотром держать начал. Джисон сглатывает почему-то образовавшийся в горле клубок смешанных чувств, который не распутать, сколько ни пытайся: не понятно, какое из них сильнее и что это вообще такое. — А почему вообще тот ребенок там оказался? — спрашивает он, от нервозности хватая руку сидящего рядом Чана и массируя ее. Оказывается, такое помогает не меньше, чем просто царапать до крови собственную кожу. — Его отец хоть не губернатором, но тоже ведь шишкой какой-нибудь наверняка до этого был. Не из грязи же в князи. Он позволил своего ребенка туда отдать? Мухек тянет что-то нерадостное от воспоминаний, а Хэджи только цокает, недовольно кривя губы и вываливая: — А он не в ладах был с прошлым губернатором, окаянные. Его сын, на самом деле, поговаривают, ничего плохого не делал, вообще был мальчиком очень башковитым и, как говорится, рассудительным, даже трудно поверить, что мог от балды куда-то вскарабкаться, но… Слышала, что чей-то проступок на него повесили, вот и отправили в Кэлюм. Отправили сначала на три месяца, потому что как это так — провинился мальчик из высшего общества, а наказывают простой народ? Нельзя так. Конечно, отец его против не был сначала, и сыну не верил, когда тот говорил, что ничего такого не делал. Строгим отцом он был, тут не попишешь. А кому сейчас доказательства нужны? Видел, слышал — хватит. Виновен. Даже если никто не видел и не слышал, а просто черт внутри сидит, всю душу из человека высосал. Сынмин, лежащий на кровати за спинами стариков, нетерпеливо подгоняет: — Сначала был против? А потом? — Вот говорила же, что не в ладах эти мужики были, — продолжает бабуля. — Так вот и получается, что сына его держали там не три положенных месяца, а год почти. — Чт… — вырывается у Минхо, недоверчиво поглядывающего на женщину. — Год? Целый год? — Год, год, — кивает Мухек, вставая и разминая шею. — Ну вот как у вас с Чаном было? А, Чан-и? — Хэджи поворачивает голову к ошеломленному от доселе неизвестной информации парню. — Сначала на чуть-чуть, потом еще чуть-чуть из-за проступка какого, и еще, и еще. Вот и его так же. Только за проступок этот самый у него считали все подряд. Ты-то, понятно, справедливости, ишь какой, добиваться лез, вместо других под ремень прыгал, но он-то так не делал. Вообще не высовывался. Лишь бы повод найти назло отцу оставить мальчика в этой почивальне дьявола подольше, — выплевывает она. — А я ж говорю, что паренек примерный был, хороший, изъянов в нем найти не могли, поэтому сами же создавали. Оттянули до того, что несчастный случай произошел, погиб, бедный малый. Чанбин выдыхает громкое в тишине комнаты «вот же дела» и стаскивает с онемевших бедер Хенджиновы ноги. — Я никогда не слышал даже о том, что у нашего губернатора сын есть, — говорит он, взглядом спрашивая, один ли он об этом не знал. — И я, — добавляет Минхо, на что остальные лишь согласно кивают. Чонин, от интереса полностью вставший на ноги и расхаживающий туда-сюда, вдруг спрашивает: — Может, имя хотя бы его слышали? Как его звали? Вдруг в Кэлюме что-то о нем говорили, а мы просто не знали, о ком речь? — Ой, — разводит руками Хэджи, вставая на ноги вслед за мужем, — настоящего имени, честно, не припомню, старая я уже, чтобы такое запоминать. Но у него было другое имя, не знаю, может, в документах аль еще где прописано, но его чаще называли так. — Бабуль, — подбегает Чонин к ней ближе, обхватывая мягкую руку своими худощавыми, — не помнишь, как именно? Ну? — Да вспомнишь тут, — пожимает она плечами. — Короткое тоже было, замудренное какое-то. Раньше такого даже не слыхала. — Так Леви же, старуха, — уже у порога цокает Мухек. — Леви его называли, помню я. Как раз потому что и необычное, вот и запомнил. — Все-то ты помнишь. Не так оно было! — Все так, не спорь. Весь мозг себе отморозила, вот и не помнишь, — бубнит он, выходя за дверь, пока за ним следом идет бурчащая под нос женщина. — Меньше без платка своего шерстяного выходить из избы надо. — Тьфу на тебя, противный. — На правду не обижаются, чего ты. Дверь за стариками захлопывается… оглушающе. Кажется, будто все семь подростков задержали дыхание, словно их скинули со склона в бушующий океан загадок, из которых какие-то добровольно разрешают себя разгадать, а какие-то все еще упрямо не поддаются. — Да быть того не может… После удивленного шепота Чана все остальные в комнате вдруг заново научились дышать, а пораженные вздохи эхом отдали в ушах. Вроде тихо, но жутко громко. — Леви… все это время был сыном губернатора? — с неверием в голосе лепечет Джисон, вставая и расхаживая по комнате туда-сюда. — И все думают, что произошел несчастный случай, когда на самом деле его убили? — Шею, значит, свернули, — фыркает Чанбин. — Конечно же они не стали в него стрелять, чтобы отец поверил в этот бред про вышку. Джисон, бога ради, не мельтеши перед глазами, голова уже кружится, — устало просит Чанбин, откидываясь макушкой на стену позади. Джисон останавливается, чувствуя на своей лодыжке хватку, поворачивает голову и встречается взглядом с Минхо. Тот указывает на свои ноги, молча прося сесть с ним рядом, и Джисон сдается, опускаясь на пол меж разведенных ног. — Губернатор с Лео, кажется, неплохо ладят, — говорит он, ложась щекой на грудь Минхо. — Еще когда губернатор приходил, я это заметил. Подумал даже, что Лео тут с его подачи оказался, поэтому даже улыбается ему. А Лео, наверное… Они, наверное, на схожем горе дружбу построили. — Может, Лео догадывался, что Леви убили, а не несчастный случай был? — Откуда ты можешь знать, что не Лео его и убил? Сынмин на вопрос Чонина лишь пожал плечами, робко переводя взгляд на хмурого Джисона. — Лео не убивал никого. Он… Он избивал, пугал, но не убивал. Позволял другим, но не… сам. — Я б на твоем месте ему так не доверял, — фыркает Хенджин. — Я доверяю ему ровно настолько, насколько это необходимо, чтобы выбраться отсюда. С ним хотя бы надежда есть. Без него ее почти и не было. Джисон пытается игнорировать то, как неприятное чувство зарастает внутри, а слова сомнений насчет искренности намерений Лео от таких близких ему людей режут без ножа. Это расстраивает. Но от этого не деться. Они могут — и это нормально — не доверять тому, кто только и делал, что причинял боль, и, наверное, можно понять даже то, что забывают все немногое хорошее, что Лео сделал. Не по своей воле они стали брошенными маленькими котятами, которые ничего не имели против стаи охотничьих собак, рычащих и брызжущих слюной. У них нет причин верить, зато есть причины не делать этого. Джисон не может их переубеждать. Потому что и сам лишь заставляет себя верить. Дело не столько в нестабильности Лео. Джисон просто пытается забыть, что он такой же брошенный и беззащитный. Либо поверить и взять протянутую руку, либо загнаться в угол и биться до последнего вздоха. Вариантов не так много. Но решение уже принято.***
С осознанием, что они собираются творить на следующий день, заснуть было почти нереальным заданием, но необходимым, иначе клевать бесконечные километры в лесу по пути к городу — такая себе идея. Как бы то ни было, Джисон все равно уснул лишь к утру, уняв скребущее волнение только благодаря успокаивающим объятиям спящего за спиной человека. Сонливость отказывалась покидать тело, и когда его будили ласковыми словами, прерывавшимися нежными поцелуями по всему скорченному в неистовом желании проспать весь день лицу, и когда он собирал все необходимые — на взгляд стариков и Чана — вещи, и когда уселся без аппетита завтракать под взволнованный гул своих друзей. А вот когда вышел вслед за Чанбином из прогретого домишки в лапы неприветливого мороза, стало вообще печально: до того захотелось в теплую скрипучую кроватку на мансарде да под колючее одеяло поскорей. Но увы, нельзя было, поэтому, сжав в кулаках лямки уготовленной ему сумки, поджав губы, дабы клацанье зубов хоть немного утихомирилось, и яростно протерев краснющие глаза, Джисон шатким шагом потопал к ждущему его позади остальных ребят Минхо. Шатким потому, что ноги от холода дрожат, но Минхо, улыбнувшись поддерживающе, сказал, что метров через сто-двести станет теплее. Пообещал даже. Не соврал, впрочем. Джисона с утра страх не брал, стороной вообще от греха подальше обходил, но до друзей его добирался. А вот там пошло-поехало: ощущая их волнение, он все явнее понимал, что по собственной спине пробегала мерзкими липкими ножками неприятного рода взволнованность, которую бы коту под хвост, а не Джисону под свитер. Но котов рядом не было, да и жаль бедняг было бы, поэтому он старательно изворачивался от загребущих рук, тянущих его в болото не самых приятных чувств, и уперто шагал дальше, надув и без того полные щеки. Его б воля, он бы ходил почти бегом, лишь бы поскорее избавиться от неопределенности их будущего и добраться до места назначения — да хотя бы до города, — но с ними идут два взрослых человека, совершенно его тягу к бегу не поощряющих, поэтому он лишь дергает нервно ногой на очередной минутке — больше, если уж не врать — отдыха. Им надо отдышаться, надо водички попить, надо сил набраться. Джисону набраться надо только терпения, остального у него в организме достаточно. Он в основном в общие постоянные разговоры обо всем на свете не лезет, даже не слушает, если честнее: не в облаках витает, а в аду каком-то, не имея сил перестать думать об отце, о мачехе, о доме, о Минхо. О них. Получится ли им всем добраться до своих домов, будут ли они всемером видеться, сложится ли у них всех счастливая жизнь, будет ли он с Минхо. Как отец к этому отнесется? Вышвырнет за порог? Отречется от него? Стоит ли вообще ему говорить об этом? Но скрывать такое не желает совершенно. Джисон не хочет изводить себя мыслями о том, можно ли взять своего любимого человека за руку, пока ему кажется, что рядом нет никого больше. Он хочет быть свободным как в своих действиях, так и в чувствах. И вряд ли Минхо не думает так же; но даже если и не думает, они в любом случае об этом поговорят. Главное, чтобы до этого вообще дошло. — А нас тетя растила. Голос, переполненный светлыми воспоминаниями, вырывает Джисона из вороха мыслей, вынуждая явиться в реальный мир, где он впечатывает несоразмерно огромные ботинки, данные Лео, в тонкий подтаявший слой грязного снега. — Правда, потом она умерла, — говорит все тот же голос, в котором Джисон признает Чонина, вышагивающего позади, рядом с бабулей и дедулей. — После этого нас с братишками в Кэлюм забрали. Джисон поворачивает голову на секунду, видя грустный взгляд мелкого, и тянет руку, дабы неаккуратно потрепать того по голове, на которой красуется грязная серая шапка с дырками. Чистая сама по себе, Хэджи ее постирать заставила, но какие-то пятна все равно не смылись. С грузным вздохом Джисон снимает свою перчатку, тянется к левой руке Минхо, натягивая на нее черную ткань, и хватает голой рукой уже правую, замерзшую. — Так теплее, — отмахивается он от осуждающе-благодарного взгляда. Видимо, руки у него действительно замерзли, раз не отказывается наотрез от такого предложения, лишь перехватывает Джисонову ладошку поудобнее, потирая большим шершавым от заживающих мозолей пальцем тыльную сторону. — А пойти есть куда? — спрашивает Мухек, шмыгая красным носом. — Да, — за Чонина отвечает Чанбин, идущий впереди всех с Чаном. — В наш дом и пойдем. Если его, конечно, никто себе не присобачил. Не знаю я, может, и такое случится. Я в таких делах с бумажками и правами не разбираюсь. Нет никого — будем жить, есть кто из родственников каких — значит, повертимся, покрутимся. Не пропадем. — Ты куда крутиться собрался? — фыркает Минхо то ли от холода, то ли от Чанбиновых слов, его не устраивающих. — Тебе всегда есть куда пойти, дурень. Чанбин не отвечает, лишь цокает с улыбкой в ответ, кидая притворно недовольный взгляд с едва заметной ноткой смущения на друга, сразу же отворачиваясь. Конечно же на улице им остаться никто не позволит. Если придется, Джисон их к себе потащит: места для еще двух человек там всегда хватит. Джисон, вообще-то, и Минхо предлагал переехать к нему жить. У отца неплохая работа, место казенное, зарабатывает прилично, живут они не бедно, так что позволить себе такое действительно могут. Джисон почти умолял его жить вместе, но тот наотрез «нет» и все тут. Потом только объяснил, что, конечно, с Джисоном жить до звездочек под веками хочется, но вешаться на шею его отца — наоборот. Да и Чан у него есть, с которым он одиноким себя точно не почувствует, чего и боялся Джисон. Сбережения какие-никакие семейные в сундуке, где их родители с дедушкой хранили, остались, впереди множество забот и колючих проволок над заборами, которые либо протаранить, либо перелезть — тут уж как сложится. В общем, Минхо ясно дал понять, что излишне будет переживать за него, хотя Джисона это не так сильно успокаивало, как хотелось бы. — А вы чего? — кивает Хэджи в сторону Хенджина, сунувшего руку в сынминовский карман горчичной куртки, наверняка в том переплетая с владельцем пальцы. — А ничего, — улыбается он, пожимая плечами. — Нас родители ждут. Мы соседи, но, наверное, уже в одном доме жить будем. За последними словами следует короткий смешок, скрывающий внутреннее волнение. Их ведь родители сойтись желали, но неясно, как сложилась их жизнь сейчас, когда дети вот так пропали. Да и Хэджи с Мухеком ничего не знают про их отношения. Как и про отношения Минхо и Джисона. Солнце светит ярко второй день — не греет, но обманом все равно радует. Немного, наверное, колет, хотя в тени деревьев все же холоднее. По истечении очередного часа Джисон восполняется чувством благодарности за возможность передохнуть и отдышаться, потому что с каждым шагом все сложнее и сложнее. Но, пытаясь найти плюсы не столько в ситуации, сколько в собственном состоянии, Джисон понимает, что тем больше перестает изводить себя бесполезными мыслями, чем ближе они подходят к городу. Чего не скажешь о Минхо. Он знал, что сердце старшего было неспокойным с момента, как они принялись исполнять план побега, еще до новогодних праздников. Он не отдохнул от этого неприятно тягучего, давящего чувства даже там, в лесу, в относительной безопасности. Да, отвлекался, да, мог сосредоточиться на чем-то хорошем, мог почувствовать момент, но не более. Сейчас же, очевидно, его нервы сдают: он дышит загнанно — и явно по большей части не от усталости, — нервно заламывает пальцы, почти не ест во время перерывов, только воды много пьет. Стеклянные глаза часто бегают, взгляд рассеянный, руки подрагивающие, спина напряженная, и вообще с каждой минутой он все тише и тише. Джисону на такого Минхо смотреть больно. Он не отпускает руку старшего без надобности, пытаясь хоть так оказать ему поддержку, но это мало, очевидно, помогает. Положение патовое — если плохо Джисону, Минхо отвлекается от своих душевных болячек и пытается сделать все для него. Но сейчас он себя чувствует относительно нормально, Минхо отвлекаться не на что, вот и рвет его на части сильнее, чем до. — Милый, — зовет он тихо, словно голосом может разбить хрусталь, и присаживается на корточки перед усевшимся на рюкзак Минхо, спина которого упирается на высокое дерево. — Все будет в порядке, ты же знаешь? Я рядом. Огромные карие глаза, на мгновение расширившиеся в удивлении от того, как назвал его Джисон, бегают по обеспокоенному молодому лицу, заостренному несправедливо тяжкими испытаниями жизни. Минхо сглатывает с трудом и нехотя, придвигает колени ближе к груди и утыкается в них подбородком, ковыряя землю отрешенным взглядом карих глаз. Розовинка пробивается сквозь бледность щек, от холода ли, от такого Джисона перед ним или от того, что тот заметил его внутреннее смятение, — это и самому определить сложновато будет. Вдох, медленный выдох, а затем: — Я… не знаю. Я вроде стараюсь взять себя в руки, но это… — Минхо упирается взглядом в свои дрожащие ладони, одна из которых все так же скрыта перчаткой, заламывая брови и морщась, — сложно. Но, знаешь, — улыбка безуспешно пытается растянуться на лице, — уверен, это пройдет сразу, как мы окажемся в городе. В крайнем случае — когда найдем транспорт. Джисону больно слышать нервный хруст пальцев и видеть боязливое движение кадыка под не скрытой шарфом кожей. А еще больнее понимать, что Минхо не хочет открываться никому. — Надеюсь. Слово срывается с губ вяло, будто Джисон даже не заметил, как сказал это, застревая в своих мыслях и пытаясь подавить вьющийся в желудке плющ тревоги. Не так все должно быть. Минхо не умеет открывать двери в зал своих чувств, от которого даже у него самого нет ключа. Но как его искать? Как его должен найти Джисон, если даже у самого Минхо ничего нет? Только если… Так вот в чем дело. Джисон не должен этот ключ подбирать. Они должны сделать его вместе. — Да. Вот, — Минхо заламывает пальцы, поджимая губы. — Поэтому, пожалуйста, не волнуйся за меня сильно. Джисон мотает головой, делает глубокий вдох, облегченный внезапным, но таким нужным осознанием, хватая нервно мнущиеся пальцы своими, поглаживая через слои ткани и кожа к коже, сглатывает нетерпеливо, потому что хочется многое сказать да побыстрее, и улыбается обнадеживающе. — Я не могу за тебя не волноваться, уж прости. И… можно я попрошу тебя кое о чем? — Минхо хлопает своими длинными ресницами, слегка слепленными и влажными, и кивает. — Не пытайся выглядеть в моих глазах сильным. Ты и без того таким для меня являешься. Не скрывай от меня свои тревожные мысли, не закрывай от меня свои слабые стороны, не думай, что я какую-то часть тебя не приму. Это невозможно, ты же знаешь? Получить твое полное доверие — самое ценное для меня. Я счастлив быть тем, к кому ты можешь обратиться в любой момент своей жизни, в любой ситуации, — Джисон смотрит в глаза напротив твердо, но с мольбой в собственных; есть столько слов, вырывающихся из его уст, но сейчас хватит и главных, тех, что доходят до разума Минхо и заставляют сморгнуть пелену с глаз. — И… есть ли что-то, что я могу для тебя сделать прямо сейчас? Что-нибудь, от чего тебе станет лучше? Джисон пересчитывает своим большим пальцем чужие, ледяные и сухие, сжимает ладони крепко и прикладывает одну из них, ту, что не в перчатке, к своей щеке, кожа которой теплее и мягче. Сглатывая вязкую слюну и шмыгая замерзшим носом, Минхо бегает взглядом по их сплетенным пальцам, а затем обращает его на глаза, в которых красуется ожидание. — Обнимешь меня?.. — выскальзывает с его губ мягким, едва слышным голосом. Джисон улыбается незамедлительно, криво и вообще щек не чувствует, но порывается притянуть парня в свои объятия крепко-крепко, так, что старший кряхтит и хохочет, шутливо и слабо отпинывая ластящегося Хана с глупой улыбкой на лице. — Еще? — мычит тот куда-то в ворот чужой куртки, не вырываясь из объятий. — Есть же еще что-то, верно? Пожалуйста, будь честен со мной. — Еще… — Минхо прячет нос за ухом Джисона, заставляя мурашек проползти по всему телу. — Поцелуешь? Он отстраняется сразу же после своих слов, словно одергивает себя, смотрит расширенными глазами, приоткрывает губы и выдыхает тихое «ой». — Прости, я… Вылетело. Просто вылетело. Ты не должен сейчас, когда здесь бабуля с дедулей, да и остальные тоже, хотя они знают о наших… об этом… всем, поэтому, прошу, заб… Кладя руку поверх тыльной стороны ладони разнервничавшегося парня в молчаливой просьбе остановить поток бессвязных слов, Джисон лишь поднимает уголки губ, щурит глаза совсем чуть-чуть и с приличной долей озорства косится в сторону, туда, где старики сидят к ним вполоборота, узнавая о жизни ребят, и лишь Чан тот единственный, кто обращает на них внимание и вопросительно выгибает бровь на джисоновское «тсс» и заговорщический палец у губ. Минхо на эти странные переглядки лишь недоверчиво помалкивает, но оторопело тянется руками к глазам, когда те грозятся выпучиться и укатиться насовсем от того, что Джисон в самом деле наклоняется его поцеловать, улыбаясь как настоящий чертенок. Поцелуем это, признаться честно, назвать тоже сложно: простой клевок в губы, холодные пальцы на таких же холодных щеках, и смешок, щекочущий нос. — Смешной такой, — улыбается Джисон, не отнимая рук от чужого лица. Минхо не смешно совсем, он загнанным зверем краем глаза находит бабулю с дедулей, молясь всему на свете, чтобы те ничего не видели, и громко выдыхает, когда понимает, что видит их лишь Чан. Тот смеется беззвучно, правда, все равно привлекая всеобщее внимание, отчего пожилая пара поворачивается к ним, с интересом глядя на красного Минхо и абсолютно довольного Джисона. — Засиделись мы, — кряхтит Хэджи, поднимаясь на ноги и поправляя ужасно колючий платок на шее. — Пора бы путь продолжить. Немного тут осталось, уже скоро дойдем. — А там, глядишь, и Лео нас ждет уже, — подхватывает Мухек, кидая сумку за спину. Джисон энергично подскакивает, хватает за руку своего парня и тянет впереди всех в сторону выхода из леса. Вдруг и ветерок не таким морозным кажется, и почва под ногами ровнее стала, и солнце светит ярче, и лучи его греют сильнее, и вообще все как-то даже хорошо. И ладонь в ладони, и улыбка к улыбке. — Вдохнули побольше воздуха, дети, и вперед к лучшей жизни! — Мухек, дуралей, под ноги смотри, корень же перед твоим носом торчит! Звонкий смех и шутливая брань эхом отдают в ушах, а в голове только одна мысль: скоро они вновь окажутся дома.***
Гул проезжающих машин, смех людей от мала до велика, мурчание уличных котов, свист играющих ребят — все это оглушало. Но настолько приятно, так по-домашнему, так привычно, что хотелось лишь улыбаться, забывая обо всех невзгодах. Где-то под радостные крики летели снежки, целясь в самые неожиданные места, а где-то в тишине сидел на лавочке дедуля с тростью, кого-то ждущий. — Наконец-то, — прошептал тихонько Чонин, облегченно роняя плечи. — Наконец-то все закончилось. Их окликнул Лео с запахнутым пальто цвета пыли, в обуви цвета зимней грязи и улыбкой, затмившей бурлящую серьезность в зрачках. Он пах удивительной свежестью и чем-то пряным, когда Джисон вопреки удивленному внутреннему возгласу потянулся за объятиями. Он не знал, делал ли что-то доброе или совершенно ужасное, обнимая того, кому напоминает погибшего сына. Однако Лео уже улыбался не так широко, но куда более искренне. — Наконец-то все закончилось… — повторил за другом Хенджин, сжимая руку, которую поклялся не отпускать. Но это не ставит точку. Меняются лишь цели, пути, этапы, но ничего до конца еще не доведено. Им предстоит долгий путь. Все только начинается.