Нежное сердце

Я устал. На работе завал. Мама с отцом далеко, в родном городе. Ник постоянно в командировках. А я…один. Мы переехали в чужой город из-за Никитоса. Новая работа, новые возможности и новые, совсем другие заработки… Но лучше бы мы остались там, в городе нашего детства. Там мы были ближе. А сейчас…он твердит, что всё временно. Что нужны лишние плюсики в копилку его карьеры. А я…я так больше не могу! Бесконечные два года! Два года моих терзаний между его приездами. Одиночество, тоска… Да ещё и ревность. Откуда только взялась проклятая… Я верю Нику, но…не могу не признать, что он самое лучшее воплощение мужчины в этом мире. И не только для меня. Для всех, кто хоть раз его видел. С кем хоть раз он общался. И то, что он чудо, это не только мои слова…к сожалению. Скидываю с себя кроссы, стягиваю куртку и провожу по ёжику волос. Смотрю на себя в зеркало. Хм, сбрил к херам своё «белокурое золото», как говорит Никитос, пару дней назад. Даже не знаю, как смог решиться…но было так херово… Приедет и будет в шоке. Как же я скучаю по нему! Как же я ревную к тем, кто сейчас рядом с ним! А я, здесь, в пустой квартире. Один. Без него. Боже, почему? Глаза наполняются слезами и одна слезинка подло ползёт по щеке. Усмехаюсь отражению и даю себе пощечину. Хватит! Всё хорошо! Не накручивай! На автомате плетусь в душ. Утыкаюсь в его полотенце. Почти не пахнет им. За двенадцать дней запах его тела выветрился. Или это я его вынюхал? Грустно улыбаюсь, вздыхаю и стягивая шмотки, закидываю в стирку. Выхожу из душа более менее приободрившись. Никитос писал вчера, что через два дня приедет, если всё получится, как он планирует. Значит завтра. Максимум послезавтра. От скорой встречи, сердце начинает захлёбываться радостью. Моё глупое, нежное и бесконечно любящее сердце… Звонок телефона раздался в тишине квартиры так неожиданно, что я вздрогнул и ноут слетел с колен. Хорошо хоть не на пол. Я вылезаю из-под одеяла и тянусь к телефону на столе. В комнате прохладно, обнаженной коже неприятно. Почему, всегда, когда Никитоса нет рядом, я мерзну? — Да. — Приииивет, — он растягивает это слово и я сразу представляю его ямочки, которые появляются от ухмылки. Такие глубокие и такие…обожаемые мной. — Привет. Ник, когда ты уже домой? Я скучаю. — Я тоже, бродяга. Жутко скучаю. Последний рывок. Потерпи, мой сладкий. Скоро буду дома. — Когда? — Скоро. — Нииииик, — почти хнычу я. — У тебя уже десять вечера? Ты уже в кроватке? М? Голенький? — Перестань, Ник. — Ох, как я хочу тебя. Хочу зацеловать всего-всего. Спускаться губами вниз, по груди. К твоему шраму слева от пупка. Помнишь? Я затащил тебя на речку, а ты споткнулся и упал с обрыва, напоровшись на какую-то корягу? — Помню. Ты тащил меня на руках всю дорогу и шептал, чтобы я не боялся. А у самого губы дрожали. — Да. Я испугался тогда. Но мне было уже тринадцать и я хотел всем доказать, а особенно тебе, что я самый выносливый и сильный. И что я справлюсь с любыми трудностями. Что смогу отвечать за свои поступки. — Но ты был не виноват… — Это ведь я не углядел. Хотя знал, что ты — ходячий апокалипсис, — он смеётся, — а ещё…обожаю шрам на правой ноге. — Нда…ржавые железные прутья… — До сих пор не могу понять, как ты умудрился? Все перепрыгнули, а ты ногу распорол….Но я его люблю зацеловывать. Он так интересно зажил, в виде ложки. — Да уж…- смеюсь я, — а почему? Кто-то решил, что раз швы сняли, то я могу и на велике покататься. Да? И кто-то очень сильно побледнел, когда соскочил на ходу со своего любимого «спортика» и шептал «прости» бледнея, указывая на бинты. — Бля, там было столько крови. Я ж не знал, что шов мог разойтись. — Да, брось. Нам было по десять. О чем мы могли тогда знать. — Люблю тебя. — И я люблю, — наши общие воспоминания обнимают меня. Ничего, пару дней перетерплю. — Приеду и зацелую все мои любимые местечки на твоем теле. Ты же знаешь, как я люблю твои попытки остановить меня, когда я целую то самое? — Никитос, — вот дурачок, краснею я. Неужели он сейчас скажет то, о чем я думаю? — О, как ты смущаешься и дрожишь, когда мой язык входит в тебя, раздвигая. Как стонешь и умоляешь прекратить, а потом вдруг просишь не останавливаться. Обожаю такие моменты. — Ник, перестань. Я же… — Эх, бродяга. Я так благодарен этой жизни, что когда-то в ней появился ты. Люблю тебя. Такого милого, такого смущенно-нежного. Моё чудо…моё самое охуенное чудо в этом реальном и иногда жестком мире. Люблю. Слышишь? Люблю тебя. — Да, Ник. Я слышу. — А теперь иди в прихожку. — Зачем? — Иди. Кому сказал? — Иди. Уже иду, — закатываю я глаза, но в душе поселяется что-то радостно-детское. — Видишь мое пальто? — Да. — Внутренний карман слева. — Письмо? — Угу, письмо. — Блин, оно было там все эти дни? — Конечно, бродяга. Телепорт ещё не изобрели. — А жаль. — Я сейчас пожелаю тебе спокойной ночи. Положу трубку. А ты прочитай. Все эти буквы в строчках, только для тебя одного… И да, завтра утром я вылетаю. По местному времени буду в районе двенадцати. — Я буду ждать. Я так рад. — И я рад. Спокойной ночи, родной. — Люблю тебя, Ник. В телефоне слышу гудки и разрываю в нетерпении конверт. Строчки прыгают перед глазами, а я жадно вчитываюсь. Это только для меня. «Люблю грозу в начале мая… А знаешь, я ведь и правда её люблю. Тогда, вы пришли в наш дом с большим домашним тортом. Знакомится. И первое, что я увидел — был ты. Дождевые капли стекали по твоей желтой курточке. Ты был так испуган молниями и громом. Все время жался к своей маме. А когда с тебя свалился капюшон, я понял, что ты белокурое золото. Сразу захотелось отдать тебе все мои игрушки. Только, чтобы ты не боялся этой грозы…» Я прикрыл глаза, вспоминая. Значит и он помнит этот момент. А мне он тогда показался таким забиякой… Нда…мы тогда пришли к соседям по дачному участку знакомится. Только купили дачу…. «…Я так много тебе не рассказывал. Но в моих воспоминаниях ты всегда рядом. Как бы далеко я не уезжал от тебя. Ты рядом. Мой Митька. Мне иногда кажется, что именно тогда я в тебя и влюбился. Хотя…нам было по четыре. Я ещё не мог знать таких вещей. Но я знал, что вдруг ты стал очень важным человеком. Для меня важным. В ту же секунду. Понимаешь?..». Понимаю. Он тогда смотрел на меня так странно своими синими глазенками… Я помню те ощущения. Очень четко. Мне иногда думается, что именно с того возраста я стал себя осознавать. Да, именно тогда, в четыре года и начались мои воспоминания… «…Мне вдруг так захотелось, чтобы ты обо всем узнал. И о той розе, после дня посадок. Я притащил её в надежде признаться, но что-то пошло не так и пришлось отдать её твоей бабушке, заверив, что это посадочный материал…». Я тихо смеюсь и воспоминания уносят меня в наши двенадцать лет. Так вот что это за роза? Значит она была со смыслом? Тогда я хотел, чтобы он подарил её мне. Очень хотел. Но не смел и думать. Был очень разочарован, когда оказалось, что это бело-розовое творение в горшке, всего лишь дар моей бабушке для цветника. А теперь оказалось, что она изначально была моей…. «…Знаю, как тебе одиноко без меня. Поверь, я чувствую тоже, когда ты не рядом. Но я разлучаюсь вынужденно, по работе. А вот ты скучаешь исключительно из-за меня. Я перетянул тебя сюда и постоянно заставляю чувствовать тоску. Прости, родной. Я тебя очень люблю. Не грусти. Я обещаю, что зацелую тебя всего, как только переступлю порог нашего дома. Ты ещё будешь от меня щемиться. Люблю. Я скоро». Я прикладываю письмо к губам и бережно прижимаю к груди. Видишь, глупое сердце? А ты страдаешь… Эх, ты…