«Осаму, прекрати, ты мешаешь мне повторять конспект.»
«И тебе доброго утречка, пай-мальчик. Но я ничего тебе не писал.»«Ты думал написать, и это раздражает. Я приду.»
Дазай улыбается во весь рот, надевает на себя рубашку, бежевые джинсы, пальто и выходит из дома. Прохладный осенний ветерок бодрит, и у Дазая на удивление просто замечательное настроение, но он просто ещё не знает об одном всемирном заговоре... — Что это за новости такие, Ацуши, Гоголь? Накаджима с Колей переглядываются, и Дазай читает легкий испуг в глазах Ацуши, ведь он всё ещё немного побаивается этого белобрысого Цербера, но с каждой секундой Осаму становится всё интереснее, как так получилось, что Гоголь занимает сейчас его привычное место между Ацуши и Куникидой. — Не обессудь, Дазай-сан. — Гоголь приобнимает Накаджиму за плечи и широко улыбается, а Ацуши от страха начинает икать — Мы с тигрёнком немного подружились и захотели сегодня сесть вместе, в качестве маленького исключения. — Не называй меня так. — тут же набирается смелости Накаджима, потому что есть только один человек, которому позволено звать его "тигром" — Да, Гоголь-сан прав. Мы подружились. Ты же не против, Дазай? Шатен уже всё давно понял. В ответ на это маленькое нелепое представление он просто прошел на привычное место Николая, и сел там, ожидая свою принцессу. Фёдор пришёл за 3 минуты до звонка и, одарив Гоголя злобным взглядом, подошёл к Дазаю. — Они ведь не позволят нам больше сидеть не вместе? — Как знать. — пожимает плечами шатен — Люди способны удивлять. — Не меня. Но Коля, пожалуй, да, соглашусь. На паре Дазай и Фёдор ведут себя довольно тихо. Преподаватель ходит из угла в угол, студенты шуршат ручками в своих тетрадях, записывая, и в какой-то момент, Дазаю, разумеется, становится скучно. Он ухмыляется и "случайно" задевает рукой ластик, тот падает под парту, и Фёдор хмурится. Осаму ныряет головой вниз и, хватая стерку цепкими пальцами, кладет ладонь на щиколотку Достоевского, и ведет вверх, к колену, бедру, а после и паху. Стоило Дазаю вытащить голову из-под парты, он встретился со взглядом, от которого... мгновенно замерз. Его душу словно пронзила тысяча ледяных иголок от ненависти в глазах Достоевского, но Федя взялся обманывать не того. Дазай ухмыльнулся, заметив порозовевшие немного от смущения щеки своего парня. — Пай-мальчик на меня злится? — говорит Дазай на перемене, стоя у автомата с газировкой, и кладет голову Фёдору на плечо. — Пай-мальчик не хотел бы отвлекаться от лекции, потому что ты не можешь держать своё достоинство у себя в штанах. — Фёдор выдыхает и наклоняется, чтобы забрать бутылку воды из автомата, а после, повернувшись к Осаму лицом, видит эту жутко раздражающую довольную ухмылку — Ну что ещё? — Ты сейчас назвал то, что я, по твоему мнению, не могу держать в штанах, достоинством. — Дазай получает щелбан, а у Фёдора внезапно сводит низ живота от воспоминания об этом бесконечно сильном чувстве заполненности... — Это был вовсе не комплимент, Осаму. — Да ладно тебе, вечно тебе трудно признать, что я тебе нравлюсь. Не первый день члены друг другу сосем, Федь. Мне вот совсем не сложно каждый день напоминать тебе, что ты божественен. — и кажется, что Дазай делает это, чтобы выразить восхищение, но на самом деле когда он упирается ладонью в автомат с газировкой, прижимая к нему Фёдора, он просто хочет знать, что ненависть этого парня к нему сильна настолько же, насколько и... — Осаму. — Да? — дыхание Дазая опаляет вечно холодные губы Достоевского, который совсем не меняется в лице даже тогда, когда шатен ведет себя так. — Если ты приблизишься сейчас ко мне хотя бы на миллиметр, я сдам тебя в монастырь. И Дазай снова его целует. Потому что Фёдор Достоевский, превосходный лжец, манипулятор, тот ещё садист порой, немного извращенец и тот, кто в альтернативной Вселенной, в теории, мог бы строить планы по захвату целого мира, очень плох в том, чтобы скрывать свои желания, когда рядом с ним Дазай. Осаму словно смотрит в зеркало, и когда тот говорит ему "отвали", он слышит только "избавь меня от этой вечной скуки и самокопания, я устал быть запертым в своей собственной голове". Когда Дазай отдаляется, Федя смотрит на него презрительным взглядом, в котором шатен всё же замечает превосходную актерскую игру, ведь Достоевскому на самом деле понравилось.Запретный плод на то и сладок...
— Как думаешь, мне пойдет ряса монашки? — Дазай прикладывает руку к подбородку, а Достоевский закатывает глаза. — Если ты думаешь, что я не знаю, что ты давно мечтаешь напялить на меня тот дурацкий пошлый костюм с алиэкспресса, то ты глубоко ошибаешься. И не все мечты сбываются. — Фёдор медленным шагом направляется в сторону аудитории, а Дазай ноет позади. — Ну Фееедя, тебе так пойдут те чулки с крестами!***
Дазай всё же уговорил Фёдора сменить направление подготовки. Достоевский за одну зиму сдал все экзамены за первые три курса по специальности "математическое обеспечение и администрирование информационных систем", и Осаму чертовски сильно жалел о том, что не видел лица приемной комиссии, когда Достоевский, просто будучи собой, приводил в пример свои собственные приложения и программы. Из-за этого срок их обучения перестал различаться*, и по окончании четвертого курса они сидели вместе в квадратных академических шапочках и черных мантиях, сшитых специально на заказ. Единственным ярким пятном в зале был, разумеется, Коля Гоголь в мантии бутылочно-зеленого цвета, потому что Николай наотрез отказывался приходить на выпускной в мантии, прямая цитата, "не как у Гарри Поттера на Святочном балу". Бедному Сигме пришлось прочитать все книги и посмотреть все фильмы дважды, потому что Коля был ярым фанатом этой саги, однако в итоге ему понравилась идея того, что Хогвартс - дом, в который ты всегда можешь вернуться. В чем-то он даже понимал этого мальчика со шрамом на лбу. За пару лет Сигма привык к тому, насколько Гоголь яркий и свободный, и не стеснялся его отличающегося от всех других сегодня внешнего вида. — Коль. — наконец решается обратиться к нему Сигма. — Да? — спрашивает Гоголь, видя смущение на лице своего парня. — Ты для меня как Хогвартс для Гарри. Вечером перед выпускным Фёдор сидел за своим столом и усердно писал речь, потому что его, как лучшего студента этого выпуска, попросили сказать несколько слов завтра перед всем профессорско-преподавательским составом. Дазай об учебе парился не так сильно, у него в аттестате даже была пара троек к концу четвертого курса, потому что он прогулял добрую половину пар по стилистике зимой, когда Достоевский снова заболел, и Осаму пришлось лечить его от ангины две недели. В общем, Дазай в список кандидатов на роль лучшего выпускника не попал, и в то время как Достоевский писал свою речь, он лежал на кровати, донимая его своими вопросами от скуки, на которые нормальный человек просто не знал бы как отвечать. Но Фёдор вовсе не нормальный, он чертов гений, и когда Дазай отвлекал его, он раздражался, но всё равно всякий раз удостаивал Осаму хотя бы кратким ответом. Последней каплей стал Чай, который, решив, что спать на кресле-груше, которое Осаму притащил в спальню при переезде в квартиру Фёдора, неудобно, запрыгнул на стол и стал ластиться к рукам Достоевского. — Вы дадите мне дописать эту треклятую речь сегодня или нет? — Фёдор тяжело вздыхает и сажает Чая на свои колени, поглаживая одной рукой, пока второй вновь хватается за ручку — Двое котов, которые нагло донимают меня в моей же квартире, а один ещё и обои дерёт... — А второй дерёт тебя. — ...Осаму. Побойся Бога. — Сложно бояться кого-то, кого ты во всех позах уже тра-.. — Дазай не договаривает, потому что в него летит ластик. И вот, наконец настал момент икс, когда Фёдора зовут на сцену, еле выговаривая его тяжелую для японцев русскую фамилию. Достоевский встает с места, приглаживая руками ткань мантии, как вдруг его дергает за рукав сидящий рядом Осаму. У него очень хитрое выражение лица, слишком хитрое, и Фёдор, закатывая глаза, спрашивает: — Что ещё, Осаму? — Знаешь, Федь, было бы круто, если бы ты послал их нахуй по-русски и показал фак. — Какой идиот, кроме тебя, разумеется, станет это делать? — Дазай кидает на Достоевского многозначительный взгляд — Нет, Осаму. — Ладно-ладно. — говорит шатен и поднимает обе руки вверх — Если пай-мальчику слабо́. —... Твою мать, Осаму. — Постарайся смотреть больше в сторону фонетиста. Не говори только, что он тебя не раздражал. — Они все меня раздражали. — бросает Фёдор напоследок и идет на сцену, чтобы доказать Осаму вот уже в миллионный раз, что ему. не. слабо́.***
Гоголь в пестрой шапке с красными бубенчиками на ниточках упрашивает проходящего мимо мужчину сфотографировать их странноватую на вид компанию напротив Кремля. Сигма боится, что они отстанут от расписания и не успеют всё посмотреть, а потому с недовольным лицом косится на Николая, пока Фёдор морщится, глядя на Дазая, надкусывающего красное яблоко. Липкий сок фрукта стекает по пальцам Осаму в почти что двадцатиградусный мороз, и Фёдор морщится, но потом он вспоминает, как вчера эти длинные узловатые пальцы были у него во рту в номере отеля, и прерывисто вздыхает, отворачиваясь. — Странно. — говорит Дазай чуть позже, когда они прогуливаются по Москве. — Что же странного ты мог найти в России, Осаму? — язвительно спрашивает Фёдор, грея руки в перчатках о купленный в кофейне неподалеку чай в бумажном стаканчике. — Раньше я думал, что в России не все, но как минимум многие носят эти странные шапки, и не обращал внимания на твоего белого мехового друга на голове, но... Оказывается, единственный человек, которого я встретил в ушанке сегодня - ты. — Просто мне в ней тепло. — Дааа? А ну-ка. — Дазай срывает у Фёдора шапку прям с головы, надевает на себя и устремляется вперед. Однако Фёдор не спешит гнаться за ним. Он надевает на голову капюшон и мирно улыбается, отпивая чай. — Не погонитесь за ним? — неуверенно спрашивает Сигма. — Я? Зачем? Я просто любезно решил дать ему фору, прежде чем... — и в этот момент на лице Николая появляется невероятно счастливая улыбка — Коля, фас. Коля тут же срывается с места, чмокая Сигму в щеку напоследок, и бросается в погоню за Дазаем. Пока эти двое "клоунадничают", Сигма раздраженно выдыхает, обращаясь к Фёдору: — Он уже достал меня со своим "хочу побыть твоим пёсиком"... Извращенец. — Фёдор в ответ тихо усмехается. — Одна фраза. Косплей на монашку... в чулках. — Фёдор-сан... Вы правда это надели? — Ставки святы. — говорит Достоевский, пожимая плечами, и его взгляд устремляется в темное небо.***
«Дост-сан, поцелуйте Дазай-сана так, словно он ваш любовник, которого вы не видели четыре года войны, оплетая руками талию и прижимая к себе.»
Дазай вспоминает эту фразу, заваривая чай с молоком на кухне. Четыре года. Именно столько времени прошло с той вечеринки. Уже целых четыре года, и сегодня как раз такой же приятный летний вечер, какой был тогда. Чай трется о ноги шатена, выпрашивая лакомство, и Осаму, который всегда был бессилен перед невинным кошачьим взглядом, идет у Чая на поводу, отрезая кусочек колбасы из холодильника. После он идет в комнату и ставит на стол рядом с Достоевским кружку с диснеевскими принцессами. Фёдор делает глоток, и когда Дазай оставляет поцелуи у него на бледной шее, он поворачивает голову вбок, позволяя шатену продолжить. Но у Осаму другие планы. — Федь, слууушай. — Боже, нет, Осаму, сегодня мы точно никуда не пойдем. Я устал. Мои клиенты просто непроходимые тупые куски идио-.. — Я не могу решить одну задачку. Честно не могу. И я хотел попросить тебя помочь мне с этим. — несколько секунд Фёдор прожигает Дазая взглядом, а после сдается. Азарт всегда брал верх над любыми другими чувствами Фёдора. — Я не верю, что в этом мире есть что-то, что ты не мог бы решить самостоятельно. Но теперь мне интересно. — Нам нужно для этого выйти из дома. — Тц. Так и знал. Ладно, веди. Достоевский в какой-то момент просто перестал попусту напрягать мозги, пытаясь угадать, что Дазай собирается выкинуть, а потому был очень удивлен, когда они по уже знакомой дороге дошли до тех самых гаражей, на одном из которых была та самая дазайская "стена мыслей". Значит, он всё ещё ходит туда? Интересно. Фёдор прикрывает глаза и улыбается. Когда Дазай, как в старые добрые времена, помогает пай-мальчику взобраться на крышу, внимание Фёдора сразу же привлекает бесконечное число совершенно новых ребусов и загадок на той самой стене. Достоевский не видел их раньше. — Ты не можешь решить то, что создал сам? — Ну, соврал чутка, с кем не бывает. Слабо́ справиться с этим меньше чем за пятнад-..? — Мне хватит десяти. — уверенно говорит Фёдор и становится прямо посередине, оглядывая "доску". С первых секунд становится ясно, что каждое решение представляет собой латинскую букву, а затем, по идее, восстановив правильную их последовательность, Фёдор должен получить какую-то фразу. Достоевский был бы не удивлен, если бы в итоге получилась шутка про двух геев в бассейне, но за четыре года он железобетонно выучил, что Дазай Осаму, превосходный лжец и манипулятор, мастер ломать четвертые стены, комок депрессии под маской клоуна, иногда садист и очень много когда извращенец, на самом деле невыносимый, тошнотворный, неисправимый романтик. Глаза Фёдора округляются, когда он наконец получает ответ, справившись на 3 минуты раньше, чем сам предполагал, и Дазай в который раз наслаждается фиолетовым блеском в его глазах, которого он правда не видел больше ни у кого. — Не можешь разгадать, Федь? — ехидничает Дазай, хотя на самом деле знает, что тот уже всё понял.«Согласен ли ты и дальше спасать меня от вечной скуки?»
— "И дальше", это до какого времени, Осаму? — говорит Фёдор и играючи надменно фыркает, когда видит, что Дазай встает на колено, доставая красную бархатную коробочку из кармана... — Федь... — Не прошло и пяти лет, и ты всё же преклонил передо мной колено. — Ха-ха, очень смешно, не сбивай меня с мысли. — А как же твоё "Где я, а где свадьба? Бе"? — Полагаю, здесь. — и Фёдор удовлетворен этим ответом. — Ну так что ты хотел мне сказать? — А мне правда нужно что-то говорить? Фёдор подходит ближе к Осаму и протягивает ему свою руку, дотрагиваясь до его горячей ладони своими бледными холодными пальцами, и Дазаю совершенно не неприятно от прикосновения. Всё как раз наоборот. — Не нужно. Нам никогда не нужно было говорить что-то друг другу. Я согласен. Ты без меня со скуки помрешь. — произносит Фёдор, сверкая глазами. — Ты без меня тоже. — отвечает Дазай, немного краснея, потому что для него этот момент невероятно смущающий.