***
Рабочий день подходит к концу. Робин, протирая полки в правой части зала, засовывая руку в карман, извлекает оттуда записку. Она могла бы прочитать ее, но все-таки хоть капелька совести у нее есть. Это предназначено для Стива, хотя, зная отправителя, можно примерно догадаться о содержании. Оставляя тряпочку, которую следовало бы заново намочить еще несколько минут назад на месте, Бакли торжественно пересекает зал и окликает Харрингтона. — Перед тем, как успеешь спросить, от кого, я думаю, поймешь — девушка неохотно протяивает бумажку. — Что это? — шатен, отвлекаясь от работы, тоже оставляет на месте предмет для вытирания пыли. — Не знаю, на что похоже? Наверное, злые русские самолично передали бомбу замедленного действия его Величеству Стиву Харрингтону. Стив, вновь закатив глаза, забирает записку и прячет его в карман. — Не будешь читать? — разочарованно протягивает Робин. — Специально спасаю ее от твоих любопытных глаз. — Это от Эдди. В глазах Харрингтона промелькнуло удивление, сразу же сменившееся прежним выражением. — Почему сам не сказал? — Я-то откуда знаю? — девушка, медленно разворачиваясь для возвращения к работе, напоследок бросает: «Оставлю тебя наедине с твои любовным посланием», и шатену вновь приходится закатить глаза. Развернув письмецо, глаза быстро бегут по восьми словам, выведенными корявеньким мелким почерком:«Завтра в восемь на поляне в лесу. Эдди»
***
Погода сегодня хорошая, не то, что в прошлый раз. Облака иногда закрывают собою солнце, заставляя Хоукинс слегка потемнеть, затем снова давая доступ солнечным лучам к земле. Волосы слегка колышет теплый весенний ветерок, а температура составляет двадцать два градуса. Чуть запылившиеся лавочки и деревянный столик, давно не принимавшие посетителей, сегодня это исправят. Эдди огибает поляну три дюжины раз, если не больше. Зачем он позвал Стива, наверное, и сам не знает. Или знает, но пока не готов озвучивать. Где-то в лесной гуще срывается с деревьев несколько шишек, сменяясь щебетаньем птиц. Странно щебечут сегодня птицы. Так пронзительно, словно чем-то опечалены, или чувствуют боль. Погодите, боль? Мансон, зачем-то помахав рукой в воздухе — наверное, чтобы прояснить немного сознание от столь запутанных мыслей — прислушивается. Среди деревьев тихо, но не проходит и пяти секунд, как это «тихо» разрезает более пронзительный, чем ранее, крик птицы. Но птицы ли? Любопытный мозг темноволосого генерирует маршрут на звук, хотя, если случилось что-то плохое, этой птице или животному нужно как-то помочь? К сожалению, зная Эдди, всякий подумает, что не он нашел это существо раненным, а, скорее, причинил вред ему сам. Но попытаться стоило. Неравнодушная душа Мансона плевала сейчас на мнение окружающих. Потом оправдается. По мере приближения Эдди окончательно удостоверялся, что что-то произошло неладное. Как вдруг звук стих. Казалось, он совсем рядом, и стоило сделать еще шаг, как можно найти источник, чтобы, черт возьми, наконец узнать, что потревожило лесную тишину и что вообще случилось, пока источник не нашел себя сам. Мансон замер, потеряв дар речи. Слева, в метре от места, где сейчас стоял темноволосый, зеленеющая травка окрасилась в бордовый цвет. Цвета было пугающе много — он поменял оттенок рядом находившегося дерева, стекая жутко медленно по коре, капая на землю. А в центре всего этого безумства покоилось в полусидячем положении уже безжизненное тело. Светлая блузка целиком поменяла окрас почти на черный, кровь лилась, не прекращая, обозначая, что на девушку напали только что, и человек, сотворивший это, мог находиться совсем неподалеку, таким образом представляя угрозу для всех, кто сейчас рядом. Эдди это мало волновало, потому что сейчас он был не в силах пошевелиться, созерцая ужасающую картину. Кто-то яростно бил несчастную ножом в грудь и живот — кровь тоненькой струйкой стекала изо рта, а пара замечательных изумрудных глаз немигающе глядела в одну точку — четко на Мансона, и это пугало пуще. В них отображался страх, ужас, мольба о пощаде, все сразу. Как жаль, что эти два ярко-зеленых кружочка больше никогда ничего не увидят, а руки не почувствуют. Волосы больше никем не будут заплетены, а худенькое тельце не облачится в какое-нибудь нарядное платье, выходя на сцену в школьном зале, произнося речь благодарности, забирая диплом и со слезами на глазах от счастья не сделает первый шаг во взрослую жизнь. Эдди узнал ее. Она была из группы черлидеров, лучшей подругой Крисси. Он часто видел их вместе на переменах и в столовой, но не знал ни ее имени, ни в каком классе она учится, знал лишь то, что это — дорогой для Канингем человек. Так, не в силах вымолвить не слова, внутри все переворачивается от осознания того, что рядом произошло убийство. Мансон, отказываясь верить, позволяет страху окутать его мозг, ступая медленными шагами назад, резко разворачивается и срывается на бег, позабыв о первоначальном желании оказать помощь, во что бы то ни стало. Корешки под ногами сильно усложняют передвижение, ветки, взявшиеся не пойми, откуда, царапают обнаженные локти в кровь, а в дополнение ко всему этому по лицу скатываются горячие слезы, размывая дорогу перед собой. Поляна миновала. Велосипед, брошенный небрежно недалеко от столиков, резко приводится в движение. Темноволосый заскакивает на сиденье, что есть силы крутя педали. Он стремится убежать от того, что видел, возможно, стараясь убежать от самого воспоминания, теперь навсегда впечатавшегося в его сознание. Каждый раз, смотря фильмы ужасов, Эдди ловил себя на мысли, что видел столько смертей, что в реальности лицезрение такой жуткой картины не доставит ему отвращения или испуга. Как же глубоко он заблуждался. Любой бы сейчас счел Мансона за сумасшедшего — хотя, как и всегда — ведь он крутил педали настолько быстро, что ноги иногда слетали, и удары непрекращающих крутиться платформ прилетали по лодыжкам, но сейчас эту боль Эдди игнорировал. Быстрее, быстрее, только бы скорее уехать отсюда. Домой? Поляна пустует, а не предупрежденный Стив, оказавшись на месте встречи едва после того, как ее покинул темноволосый, в ожидании сидел за одной из лавочек, даже не подозревая, что где-то в радиусе пятидесяти метров лежит безжизненное тело. Деревья все так же кружатся в непотревоженном танце, только теперь птицы щебечут по-настоящему. Для Харрингтона минуты летят быстро, а для Мансона время словно замедлилось — ноги ватные, движения даются с трудом, а педали, как назло, отказываются крутиться. Хорошо то, что трейлерный парк недалеко. С плечей сваливается больше, чем гора — наверное, целый горный хребет, когда знакомый домик на колесах показывается за углом. Велосипед брошен рядом настолько быстро, насколько это возможно. Эдди, со скоростью света ощупывая карманы в поиске ключей, находит их, но замочная скважина, сговорившись с педалями, сегодня настроена против темноволосого. Ключ будто поменял зазубринки, и чем яростнее Мансон пытался вставить его замок, тем хуже у него получалось. Спустя, как ему казалось, вечность, клятая вещь попадает в пазу, и дрожащие руки едва справляются с задачей провернуть ее четыре раза влево. Дверь поддается, и Эдди, не удосужившись даже закрыть ее изнутри, словно пуля, залетает внутрь.***
Стив ждал не пять минут и не десять. И даже не двадцать. Рядом время от времени проезжали машины, иногда полицейские, секунды сменялись на четверти часа, даже похолодало. Солнце медленно, но уверенно скатывалось за горизонт, иногда вдалеке можно было заметить дома, в окошках которых горел желтый и белый свет. Шатен глянул на часы — четверть после девяти. Что-то внутри беспокойно заерзало, и Харрингтон, решив, что Эдди просто разыгрывает его или забыл, решил самолично наведаться к нему. Мотор машины заводится, сама машина снимается с ручника, а педаль газа постепенно подвергается давлению. По радио некоторые частоты просто воспроизводят белый шум, где-то играет музыка, иногда синоптики и политики уставшими голосами вещают о новостях, пока не сменятся любимой песней «Let It Be». Дорога петляет, свидетельствуя о приближении к трейлерному парку. Стив знает, где он находится, потому что прошлым летом Макс сломала ногу, и он часто возил своих друзей к ней, ибо «на велосипедах слишком далеко», хотя неделю назад оттуда до другой части города они доехать потрудились. Лес слева на протяжение всей дороги тянется угрюмой полосой, звезд в небе сегодня больше, чем обычно, и они светят ярче, чем все фонари, вместе взятые. Харрингтон невольно представляет глаза Эдди, в которых могут отразиться не только звезды, но и целый мир. Стоп. Стоп не только потому, что шатену стыдно ловить себя на таких мыслях, а потому, что он сам не заметил, как машина довезла его до места назначения. Подумает о своих размышлениях позже, сейчас ему нужно поговорить с Мансоном. Нужный трейлер найти не составило труда — справа живет Макс, которая за время своей болезни все уши прожужжала о своих противных соседях, что жили чуть дальше впереди, а одиноко стоящий слева домик, соответственно, принадлежит темноволосому и его дяде. Харрингтон, поднимаясь по ступенькам, вновь невольно поправляет волосы и прячет левую руку в карман, параллельно поднося правую к двери и легонько стучась. Тихо. Стив предпринимает еще одну попытку, как замечает приоткрытую дверь. Ко всем прочим переживательным мыслям добавляется еще одна — с чего бы Эдди оставлять дверь открытой? Если кто-то не сделал это за него, предварительно причинив ему вред. Желание вежливо ждать и стучать, как ветром сдуло. Шатен, ни секунды не медля, отворяет дверь, морально готовясь увидеть погром, и сердце его начинает колотиться вместе с тем, как между дверным проемом и крайней частью двери появляется все больше дюймов. Но нет, в трейлере просто темно. На первый взгляд, все на своих местах. Харрингтон инстинктивно тянет руку за выключателем, как действие его прерывают тихие, но отчетливые всхлипывания, раздающиеся из комнаты темноволосого. — Эдди? «Кто там плачет? Что, черт возьми, происходит?» Аккуратно ступая по все-таки чужому дому, куда Стив только что как-никак проник без чьего-либо ведома, следует к двери, откуда, предположительно, доносятся звуки и осторожно отворяет дверь. — Эдди? — повторяет шатен. Сперва кажется, будто комната, в темноте которой можно разглядеть лишь очертания кровати слева и комода у правого угла, пуста, однако стоит подождать лишь пару секунд, как вновь раздаются всхлипывания, теперь несомненно принадлежащие Мансону, ибо в комнате больше никого нет, и темноволосый, шевелясь, шепчет так, что едва можно услышать: — Уходи. Прошу. Голос его безумно дрожит, и, черт, видеть своего друга в слезах так странно, особенно, когда не знаешь, из-за чего он испытывает такие эмоции. — Эдди? Что происходит? — в который раз Стив произносит имя. В ответ лишь вновь слышно всхлипывания, и Харрингтон, игнорируя просьбу Эдди оставить его, пересекает комнату и опускается на колени рядом. Колени Мансона подогнуты, но даже они сейчас дрожат. Он сидит на полу, обхватив себя за плечи, опустив голову на ноги, и длинные его волосы почти касаются пола. Тело дрожит, и Стив, которого сейчас полностью охватило отчаяние, кладет свою руку на руку темноволосого, почти сразу же чувствуя слегка стянутую кожу и продолговатые бугорки на ней. Опять. — Эдди? Что, черт возьми, происходит? Впервые Мансон поднимает голову и ловит пристальный взгляд. Даже сейчас можно видеть его слегка опухшие глаза. — Стив. Я же попросил тебя уйти. В голове Харрингтона роятся тысячи мыслей, сбиваясь в одну неразборчивую кучу, мешающие думать. И вот, снова это пожирающее изнутри бессилие, а самое главное — отсутствие знания причины, но ее сейчас выяснить не удастся, чтобы не тревожить Эдди. Шатену в любой другой момент понадобилось бы время. Он бы вышел на свежий воздух, сложив руки в замок за спиной, измеряя ближайшие пару десятков метров в десятый или сотый раз. Сейчас — не любой другой момент, и надо делать, а не думать. На размышления даются считанные секунды, пока Стив не придумывает ничего лучше, чем молчаливо обвить руками голову Мансона, тихо шепча одну и ту же фразу, мол, все хорошо. Хотя знает, что это совсем не так, еще сильнее он убежден в том, что темноволосому нужно время, и ничего лучше он сейчас не скажет. Подрагивания плечей вслед за собой меняют положение рук Харрингтона. И это мгновение, проведенное в неловкой тишине, в неудобной скрюченной позе — Стив склоняется над Эдди, и его ладони, окрашенные ало-бордовы цветом крови мансона, монотонно гладят его волосы, да лишь изредка в комнате раздаются всхлипывания. — Это не я, не я — прерывистый шепот вдруг сменяет собою гробовую тишину. — Не ты, Эдди. Я знаю это — незамедлительно отвечает Харрингтон. Потому что правда знает, что он ничего плохого не сделал. Мансон отстраняется, и из глубины мрака на Стива смотрит пара угрюмых глаз темнее обычного. В свете луны на ресницах мерцают слезы, волосы его растрепаны, и, кажется, тоже запачканы в крови, но Харрингтону было абсолютно плевать на то, как Эдди выглядел сейчас, и, пускай был отнюдь не подходящий момент — шатену пришло осознание. Осознание того, как сильно на самом деле он хочет поцеловать Мансона. Только в этот раз мысли отгонять не хочется. Ветерок врывается в комнату, слегка качая прозрачные шторки, позволяя луне, едва вышедшей из-за облаков, ненадолго проникнуть в комнату и осветить два угрюмых силуэта — один старается успокоить другого, надеясь, что это не безуспешно. Да, Стив не знает, что произошло, но он точно уверен в том, что Эдди не виноват. Уверен, потому что его желание с каждым днем узнавать все больше о темноволосом постепенно превратилось в реальность, и первое — ошибочное — впечатление с успехом рассеялось. Да, Стив, может, и не психолог, однако сейчас он приложит все усилия, чтобы как-то помочь, помочь не только по доброй совести, но еще и, очевидно, потому, что дорогой ему человек буквально причиняет себе вред. И еще Харрингтон убежден, что то, что заставило Эдди страдать, подвергнется мести, если это что-то есть материальным. Так пройдет еще много времени, прежде чем Мансон заговорит. Однако шатен будет ждать, сколько потребуется, и поклянется, что обязательно позаботится об Эдди, чего бы ему это не стоило.