The Witch's Heart

Неспешно шагая босыми ногами по влажной от росы траве, Юнги внимательно смотрел по сторонам, ища взглядом нужные для отвара травы. За ним, принюхиваясь и негромко рыча, шёл огромных размеров волк с густой чёрной шерстью. Листья тихо шуршали под его мощными лапами. — Знаю, Сеймоур, знаю. Подожди немного, скоро пойдём домой. Юнги рассеяно погладил волка по голове, не отвлекаясь от своего занятия и невольно вздрогнув от холода. Длинный тёмно-красный плащ, подбитый мехом, отчего-то совсем не согревал. Утренний туман серыми змеями вился у ног, путался в кронах деревьев. Казалось, что кто-то там, на пушистых облаках, разжёг сильный костёр, дым от которого укрыл всю землю. В воздухе пахло грозой. Ёще не было слышно раскатов грома и видно ослепительных молний, но всё небо заволокло тёмными тучами. Стоило поспешить. Плохое предчувствие тисками сдавливало грудь и с каждым пройденным вглубь леса шагом становилось невыносимее. Тонкие ветви кустов вдруг стали остры, как ножи, и беспощадно царапали нежную кожу рук. Вековые корни деревьев, лежащие на земле и обычно заметные издалека, спрятались за туманом, заставляя спотыкаться. Лес окутала странная, пугающая тишина. Не пели свои песни птицы, замолк небольшой ручей, перестали перешептываться друг с другом листья, даже ветер затих. Юнги всегда любил гулять по лесу ранним утром, когда ночь только начинает уступать солнцу, звёзды меркнут, а первые, ещё робкие солнечные лучи едва-едва проглядывают сквозь густые шапки вечно зелёной листвы. Выходя собирать травы этим утром, он не ожидал увидеть лес таким — пугающим, застывшим во времени, словно мёртвым. Будто ожидающим чего-то ужасного, что навсегда нарушит устоявшуюся жизнь леса и его обитателей. Зачаровывающая своей волшебностью утренняя пора впервые на его памяти воплотилась во что-то настолько кошмарное и ужасное, то и дело гоняющее мурашки по телу. Поёжившись, Юнги сильнее натянул капюшон, скрывая лицо. Всё его нутро сковало желанием затаиться, спрятаться так надёжно, чтобы его не нашли и через века. Он чувствовал себя глупой мышью, которая, желая получить заветный кусок сыра, ползёт прямо в расставленную ловушку. Ещё немного — и попадётся в силки. — Да где же, чёрт его подери, этот пустынник?! Столь яркое и заметное растение словно исчезло из леса. Жёлтые лепестки, всегда приковывающие к себе внимание в этом зелёном царстве, растущие едва ли не у каждого пятого дерева, всё не находились. Казалось, будто туман не только окружил собой лес, а и забрал все его краски. Всё было серым, мрачным, жутким. Ветер леденел — его сильные порывы пронизывали насквозь, пробирали до самых костей и заставляли дрожать. Нервно кусая губы, Юнги обхватил себя одной рукой, другой продолжая крепко сжимать ручку плетёной корзинки. В ней лежали зверобой, чабрец, ромашка и мята, и от их запаха у Юнги кружилась голова. Он с трудом разбирал, куда идёт. Корни деревьев путали ноги всё чаще, но упрямство беспощадным огнём горело в груди, не давая вернуться. Юнги понимал, что поступает невероятно глупо и безрассудно, но не мог отступить. От того, удастся ли ему найти эту проклятую траву, зависит, сможет ли он помочь одному из самых дорогих для него существ. А он очень хотел помочь. Отмахиваясь от бьющих в лицо веток, Юнги с горечью вспоминал ласковые, нежные руки отца и его грустный, но тёплый взгляд, когда тот ещё маленькому Юнги говорил, что упрямство никогда не доведёт до добра. Смерть забрала его папу много лет назад, но Юнги не становится легче. Воспоминания болят, гноятся и кровоточат, не позволяя ранам на его сердце зажить. Всё было бы гораздо легче, если бы он был послушным сыном и слушался отца, но Юнги рос слишком упрямым и гордым, чтобы быть тихим. Сейчас он понимал, что, слушай он все наставления, сказанные ему с неизменным вниманием и заботой, его жизнь сложилась бы совсем иначе, не была бы похожа на дорогу, сплошь состоящую из побитого стекла, каждый шаг по которой сравним с испытанием. Но толку от его понимания было мало — повернуть прошлое вспять не мог никто, и неважно, насколько могущественным он был. Время не подчинялось никому. Дикое и свободное, быстрое и невыносимо медленное одновременно, калечащее и позволяющее забыться — им было невозможно управлять. Оставалось лишь смириться с его неизбежным течением и подчиняться его пути. Юнги бы отдал всё на свете, чтобы изменить прошлое, если бы только мог. Прерывисто вздохнув, он медленно покачал головой, на мгновение закрыв глаза. Плохое предчувствие уже не просто сдавливало тисками грудь — оно мешало нормально дышать. Тёмные пятна уродливыми кляксами плясали перед глазами, и Юнги чувствовал, что если сейчас же не развернётся и не уйдёт обратно, то произойдёт что-то, что уже никогда нельзя будет исправить, что-то, что разделит его жизнь на до и после. Он не знал, откуда в нём взялась столь сильная уверенность в этом, но она только крепла. Вдалеке ослепительно сверкнула молния. Грянул гром. Его громкий, оглушительный раскат эхом пронёсся по лесу, и Юнги, вздрогнув от неожиданности, выронил плетёную корзинку из рук. Собранные травы рассыпались по влажной земле, сильный порыв ветра поднял вверх лёгкую корзинку и унёс её в сторону. Юнги, чертыхаясь, ринулся за ней, но, зацепившись ногой за будто нарочно выползший из-под земли корень, запнулся и кубарем покатился вниз. Скрываясь за плотным ковром из тумана, извилистая тропинка на небольшом склоне, ведущая к маленькой поляне, возникла словно из ниоткуда. Успев расслышать обеспокоенное рычание своего волка, Юнги успел только закрыть руками лицо, прежде чем приземлиться в заросли зелёной травы. Сдавленно выдохнув сквозь зубы, Юнги попробовал встать, но, не продержавшись на дрожащих и исцарапанных руках и полминуты, рухнул обратно. Вторая попытка встать закончилась тем же. Его лодыжка болела, а колени и ладони были изодраны в кровь. Одежда и любимый плащ тоже не остались целыми — местами порвались и вымазались в грязи. Прикусив губу, Юнги сморгнул влагу с глаз. Не хватало только разреветься из-за такой мелочи. Отряхнувшись по-волчьи — и подумать только, какую привычку умудрился перенять — Юнги снова попробовал сесть. Подлезший под бок Сеймоур, взволнованно поскуливающий, помог удержаться на подрагивающих ногах. — Спасибо, друг, — слабо прошептал Юнги, целуя волка в мокрый, но до чего же невероятно милый нос. Сеймоур, ластившийся к хозяину, вдруг пригнулся на задних лапах и зарычал, глядя куда-то вперёд. — Ты чего? — недоумённо спросил Юнги. Проследив за взглядом волка, Юнги замер от удивления. Прямо посреди поляны, в изорванной, грязной одежде лежал человек. Это было настолько странно, что Юнги опешил. Никто из людей не ходил в этот лес, даже несмотря на то, что здесь росли и многие целебные травы, и ягоды, и грибы. Ближайшее поселение было в нескольких километрах отсюда. С границы леса временами можно было увидеть яркие огни утонувших в темноте ночи окон. В каждом доме ночью зажигалась свеча, иногда, когда была ясная, хорошая погода, выносилась к порогу — люди в селении были суеверные, считали, что свет от дрожащего пламени свечи может уберечь от зла и отогнать напасть от семьи. Древний, густой лес с запутанными тропками считался проклятым. Слишком много людей в нём сгинуло, слишком много пропало без следа, чтобы в измученных крестьянской жизнью душах людей не зародился страх. Храбрецы, вызывавшиеся найти источник нечистой силы, так и не вернулись назад — кто потерялся в лабиринте деревьев, кого не туда завела капризная тропа, а кто, зачарованный сиянием блуждающих огней, утонул в болоте. Жители пытались сжечь проклятый лес, но пламя не желало разгораться, сколько бы они ни пытались. Поэтому люди, испуганные и погрязшие в горе из-за многих смертей, решили не приближаться к лесу, и первое, чему они учили своих детей — никогда не приближаться к обманчиво дружелюбной прямой дороге, ведущей в ужасный лес, который не жаловал чужаков. И сейчас видеть кого-то так глубоко в лесу — человека, черт возьми — было сродни если не чуду, то сбывшейся сказке. И ведь действительно человек. Не дриада, не заблудившаяся нимфа, даже не проказливая фейри. Осторожно сделав пару шагов вперёд, Юнги присмотрелся внимательнее — он впервые видел человека так близко. Любопытство бурлило в нём, как бурный речной поток, и сталкивалось со страхом от многочисленных рассказов отца о людях. Людях, которые были жестоки ко всем волшебным созданиям. Людях, которые охотились на них. Людях, которые боялись и ненавидели таких, как Юнги. Как его папа. Как его друзья. Снова грянул гром. Ослепительно яркая вспышка разрезала небо, и глаза Юнги расширились от шока — на несколько мгновений отчётливо ясно стало видно, что одежда человека грязная от крови. Крови, что медленно сбегала по его телу вниз, окрашивая зелёную траву в пугающий красный. Сеймоур, учуяв запах крови, зарычал сильнее прежнего и, оскалившись, двинулся вперёд. — Прекрати! Окрик Юнги был поразительно тихим в раздавшемся снова громовом раскате. Волк продолжал приближаться к человеку, явно намериваясь оборвать его существование и исправить досадную ошибку — чужакам не место в этом лесу. Это то, что Юнги усвоил ещё с ранних лет. Так же, как люди учили своих детей не приближаться к лесу, его папа учил его остерегаться людей. И сильно ругал каждый раз, когда Юнги сбегал из их маленькой хижины на окраину леса — посмотреть на тех самых людей, которые, по словам папы, ведомые своим страхом, жадностью и завистью, становились самыми настоящими монстрами. Но человек, лежащий перед ним на земле, вовсе не казался монстром. Он был бледен и едва дышал. Его чёрные, как сама ночь, волосы намокли от начавшегося дождя и прилипли к словно из воска сделанным щекам. Красного вокруг него становилось всё больше. Его было настолько много, что дождь не успевал смывать алые разводы. — Я сказал тебе прекратить! — с отчаянием в голосе закричал Юнги. Волк, почти добравшийся до неподвижно лежащего тела, непонимающе зарычал и прижал уши к голове, но Юнги не обратил на него внимания. Весь его мир, казалось, отчего-то вдруг сосредоточился на раненом человеке, чья жизнь стремительно утекала. И Юнги бы оставить его здесь, пройти мимо, поднять будто в насмешку валяющуюся рядом корзинку, собрать рассыпавшиеся травы и вернуться домой. Или позволить Сеймоуру разорвать зубами чужое горло. Да что угодно бы — человеку в этом лесу не место. Человек этому лесу может сгодиться разве что в качестве закуски, удобрений для проросших цветов. Но что-то мешало Юнги просто развернуться и уйти. Что-то невидимыми цепями приковало к одному месту, заставляя тысячи мыслей встревоженным роем раздражающе жужжать в голове. Что-то ведь пропустило этого человека сюда. Что-то ведь привело к нему Юнги. Юнги, который замечает вдруг, что мучавшее его плохое предчувствие утихло, как будто взяло паузу, чтобы в какой-то момент нахлынуть с новой силой, сбить его с ног. Юнги замечает, что туман, ненадолго разогнанный дождевыми каплями, вернулся вновь, стал ещё гуще, плотнее. Опаснее. Туман, который почти скрыл человеческую фигуру, змеями обвился вокруг ног и раскинутых в стороны рук. Юнги, шумно выдохнув, преодолевает разделяющее их расстояние и опускается на саднящие колени совсем рядом, у чужого бока. Касается руками чужой и шокировано одёргивает — ненормально горячая, обжигающая. Юнги смотрит на почти полностью обвивший человека туман и всё никак не решается — уйти или остаться. Ему уйти бы, дать туману поглотить ещё одного чужака, но, глядя на бледное лицо, в его голове проносится мысль, звучащая оглушающе громко среди остальных: «Красивый». Действительно ведь красивый. В грязной от крови одежде, промокший и умирающий — красивый даже тогда. Юнги снова вздыхает. Снова тянется рукой к раскалённому, словно печка, телу. Касается едва вздымающейся груди, проводит по чёрным чернилам, видным на одной из рук — узор непонятный, не разобрать, — и останавливается на запястье, обмотанном белыми нитками. Тоже одно из людских поверий. Белый — чистый, незапятнанный цвет, который должен отгонять нечистую силу. Должен, а Юнги к чужаку тянется, как бабочка — к яркому огню. Даже не думает, что сожжёт крылья. Даже не думает, что сгорит в яростном пламени вся. — Мы ему поможем, Сеймоур. Волк, на которого наконец соизволил обратить внимание его хозяин, недовольно рычит, но не перечит. Покорно позволяет затащить человека себе на спину, и, схватив зубами красный плащ своей ведьмы, идёт назад, к дому, неторопливо перебирая лапами. Выживет человек — хозяину будет морока. А нет — так нет, горевать по нему не станет. Юнги позволяет своему волку вести себя. За дорогой совсем не следит — не отрывает взгляда от человека. Своего, получается, тоже. Нашёл ведь и, сам до сих пор не понимая, отчего, решил забрать. Помочь. Юнги не замечает ни гневных раскатов грома, ни предупреждающих вспышек. Не замечает, что обратный путь даётся куда легче — корни под ноги не лезут, не царапают руки ветви. Не замечает почти мёртвую тишину в лесу, которую тарабанящие по деревьям капли дождя даже не нарушают — словно так и должно быть. Словно застывший во времени лёс вдруг ожил, но так и не проснулся до конца. Словно лес выжидает, как хищник перед последним броском, решая — сожрать сейчас или дать ещё немного времени потрепыхаться. Юнги, всю жизнь следовавший указам леса, в этот раз совсем знаков его не замечает. И виной тому — непонятно как угодивший в самое сердце леса чужак. Юнги, обеспокоенный своей находкой и занятый мыслями о нём, в итоге так и не замечает, что жёлтые листья пустынника, который он с таким упрямством искал, лежали, смятые, сорванные, у рук чужака. Как и не замечает сорвавшийся с его шеи простой крест с драгоценным камнем посередине — символом, который имеют право носить только охотники. Охотники на ведьм.