The Witch's Heart

В небольшой хижине, затерявшейся глубоко в лесу, жарко и душно. Зажжённое на многочисленных свечах пламя подрагивает, время от времени, словно вторя волнениям ведьмы, становится то сильней, то, успокоившись, затихает. Горько пахнет травами — даже одуряюще, так, что от их запаха кружится голова. Лежащий у заваленного разными склянками стола чёрный волк то и дело чихает. Юнги мечется туда-сюда по маленьким комнатушкам. От застоявшегося воздуха и смеси трав дурно, но окно не открывает. Всё смотрит на лежащего на явно тесной кровати человека, следит, чтобы дышал, даже если сипло и прерываясь. Боится, что если окно откроет, то человека добьёт усугубившаяся лихорадка, а вовсе не полученные им колотые раны. Точно не от обычного ножа или меча — Юнги похожих никогда раньше не видел. Не понимает, чем можно такую рану оставить, но на этих мыслях не зацикливается — не до того. Наконец останавливается и, сделав глубокий вдох, возвращается к столу. Он уже много раз делал исцеляющие настойки и отвары, каждый шаг знаком наизусть, но в этот — руки отчего-то дрожат. Это мешает и сбивает с толку и без того воспалённо мечущийся разум. На мгновение кажется, что это он в бреду на постели лежит, а не только чудом живым оставшийся, дотянувший путь до хижины чужак. Трясёт головой, разметав собранные в слабый хвост на макушке волнистые пряди. Одна своевольная прядка всё продолжает лезть на глаза, и Юнги раздражённо заправляет её за ухо. Обрезал бы давно, но его папе нравились его волосы — до плеч всего, дальше никак не росли. И сейчас, хоть и мешаются постоянно, не трогает — и не разберёшь, то ли в память, то ли из чувства вины. — Так я точно ничего не смогу сделать, — сдавленно шепчет, закусывая губу. Сеймоур отзывается тихим рычанием и, подняв лапу, лениво бьёт своего человека по ноге. Это приводит Юнги в чувство. Ему иногда кажется, что, будь его волк человеком, тот нянчился бы с ним ещё больше, чем сейчас. Юнги приседает и благодарно чешет волка за ушами — большими, мягкими и милыми. Улыбка сама ползёт на лицо. Мучавшая тревога отпускает, словно сдаваясь перед грозным, но таким домашним рядом с Юнги волком. Отстранённо замечает, что руки больше не дрожат. Выпрямляется. Осмотрев бардак на столе, быстро находит тысячелистник, василёк и листья лесной земляники. Собрав их, идёт к кровати. Аккуратно поднимает на груди чужака испачканную рубаху, про себя отмечая, что её теперь только на тряпки пустить, и хмурится, заметив одну из ран. Решает начать с неё — вторая, на предплечье, по сравнению с первой кажется совсем пустяковой. Юнги разминает в ладонях до состояния мокрой лепёшки взятые растения, отжимает сок прямо на рану, а затем прикладывает к ней измятую траву. Чуть погодя, поступает также и с ранением на предплечье. Жалеет, что у него совсем не осталось снятой с некрупных дубовых веток коры — всё зажило бы быстрее. Моет руки в небольшом тазу, оставленном рядом с кроватью, и снова к столу. Над ним в ряд висят лекарственные травы, листья и цветы. Быстро проходится по ним взглядом, и, найдя окопник — тёмно-зелёное растение с фиолетовыми цветами, отвязывает его от ряда таких же. Толчёт корни окопника в ступке, а, справившись, греет воду на печке. В комнатке становится ещё жарче. Капли пота неприятно стекают по лицу, и Юнги, вытерев их тыльной стороной ладони, решает отвлечься, пока не закипит вода для очередного отвара. Возвращается обратно к человеку. С облегчением отмечает, что кровотечение прекратилось, и осторожно садится на постель. Загодя взятым кинжалом в руках поддевает просторную белую рубаху, и, не жалея, разрывает нитки по шву. Ткань легко поддаётся. Осмотрев сорванное добро, решает, что ещё пригодится — как и думал, на обычные тряпки, — а что уже не спасти и стиркой. Куски ткани, пропитанные кровью, откидывает сразу же. То немногое, что осталось, кидает в сторону стола, но промахивается — лёгкая ткань не долетает и ложится Сеймоуру прямо на морду. Волк возмущённо рычит, скидывая с себя человеческие тряпки, пропахшие кровью и потом, и недовольно смотрит на бесстыдно хохочущего Юнги — тот смеётся, запрокинув голову, и никак не может остановиться. Громко, немного отчаянно и самую малость истерически, но кажется, что с каждым звуком, покидающим горло, уходит и всё напряжение этого странного дня. Становится легче. Отсмеявшись, Юнги легко, самими кончиками губ, улыбается. После хорошего смеха произошедшее видится не таким необычным и страшным. Утренняя гроза — обычной непогодой, а найденный там, где не ступала ни одна людская нога, человек — загадочным и интересным. Юнги никогда не видел человека так близко. Ведомый своим любопытством, он наклоняется ниже — лицом к лицу. Дыхание теперь одно на двоих — размеренное и спокойное Юнги и хриплое, рваное — человека. Юнги пытливо рассматривает чёрные, как вороново крыло, волосы, прослеживает взглядом скатывающиеся со лба капли пота. Кожа чужака бледная, но не настолько, как у Юнги — солнце, видно, любит его больше, чем живущую жизнью отшельника ведьму. Человек вряд ли скоро очнётся, но Юнги всё равно осторожничает — едва-едва касается залёгшей между тёмных бровей складки, отчего-то желая её разгладить, убрать. Ведёт пальцами ниже, по носу с горбинкой, по меловым щекам. Трогает пересохшие, потрескавшиеся губы — и маленькую родинку под ними. — Он очень милый, — шёпотом, хотя никто, кроме верного волка, и не может его услышать. Волка, который снова недовольно рычит, будто его хозяин продолжает говорить и творить несусветные глупости. — Ой, вот только не начинай. Я знаю, что он тебе не нравится, — волк тут же согласно кивает, и Юнги беспомощно качает головой. — Ты должен согласиться со мной в том, что он интересный. Это ты отрицать не можешь. Обнадёжившийся было волк громко вздыхает. Его хозяин безнадёжен, это точно. Юнги насмешливо фыркает и продолжает разглядывать человека, что с каждой минутой дышит всё спокойнее, легче. Гордость расцветает в его груди — травы помогают. Довольно улыбаясь, Юнги переводит взгляд ниже и замирает. Когда обрабатывал чужие раны, не до того было, а сейчас замечает их. Замечает рассыпавшиеся по вздымающейся груди старые шрамы — у шеи, ключиц, на рёбрах и животе. Косые росчерки, бледные и огрубевшие. Юнги хмурится. Отчего-то уверен, что спина человека такая же. Как же он получил их, откуда? Злое, угрожающее рычание Сеймоура больше не кажется пустяком. Вздохнув, Юнги трясёт головой, будто стремится прогнать ненужные мысли. Жалеть о принятом решении поздно. Не выбросит же он чужака обратно в лес, пусть Сеймоур точно был бы не против такого решения, а всеми четырьмя лапами за. Наконец закипает поставленная на печку в чану вода. Юнги встаёт, пересекает комнату и бросает в исходящую пузырями воду истолчённые корни окопника. Скоро можно будет снимать с огня и делать человеку компресс — кровотечение остановилось, но риск заражения есть. Не зная, чем себя занять, Юнги возвращается на облюбованное место, обратно к человеку. Снимает с себя дорожную сумку — небольшую, но вмещающую достаточно разных цветов. Открыв её, с минуту рассматривает её содержимое, а после, выбрав парочку, начинает плести. За движениями пальцев даже не следит — руки, уже много раз творившие разные украшения из цветов, двигаются сами. В воздухе горький запах лечебных трав смешивается с приятным, чарующим ароматом цветов. Юнги с наслаждением вдыхает его. Со стороны стола раздаётся укоряюще громкий чих. Юнги мыслями совсем не здесь. Пока одуванчики, маки и колокольчики сплетаются в причудливый узор — яркий и красивый, — он гадает, какого же цвета у человека глаза. Такие же голубые, как бескрайнее небо над головой? Или, может быть, зелёные, как трава после дождя? Или и вовсе янтарные, как драгоценность. А может, карие, под стать древесной коре? Юнги не знает, но очень-очень хочет узнать. Он желает, чтобы человек открыл глаза, и опасается этого. За себя не боится — Сеймоур всегда защитит его, да и он не последнее по силе волшебное существо в лесу, но он не хочет, чтобы, случись что, пострадал его дом. Юнги интересно заговорить с человеком, узнать больше о нём и укладе жизни людей. Интересно, так ли они отличаются, как говорил ему папа. Юнги придирчиво рассматривает получившийся браслет. Слишком большой для его руки, а для лапы волка — маленький. Для человека вот — в самый раз. Юнги аккуратно приподнимает чужое запястье и завязывает на нём браслет. Яркие маки и одуванчики делают кожу человека ещё бледнее, но кажутся подходящими, словно им там самое место. Юнги удовлетворённо кивает себе, касается ладонью покрытого испариной лба — уже не настолько горячий, каким был в лесу, хотя и достаточно. Бросает взгляд на закрытое бесполезным тюлем окно — дождь прекратился, только тёмные тучи закрывают всё небо. Почва влажная, наверняка оставит много грязи на сапожках и плаще, и Юнги будет сыпать проклятиями, очищая их, но нестерпимо хочется выйти из душной хижины. Стены родного дома давят, будто бы говорят, что не нужен здесь сейчас, а что-то — или кто-то — в лесу зовёт к себе. Юнги склоняет голову к плечу, прислушивается внимательнее — и точно, чувствует чей-то зов так, словно совсем рядом находится, в двух шагах. В последний раз окинув человека взглядом, Юнги поднимается со смятых одеял и начинает собираться. Сумка с цветами — через плечо, мешочек с лечебными травами — на пояс, старинный кинжал, доставшийся ещё от отца — в голенище сапога, а любимый красный плащ — на плечи. Грязный и местами рваный после падения в лесу, но всё равно тёплый. Обещает себе привести его в порядок позже. Стуча маленькими каблучками по дощатому полу, снимает с печи отвар с корнями окопника и оставляет настаиваться. Осматривает комнату, проверяя, ничего не забыл ли. Взмахом руки останавливает вставшего на лапы волка. Подходит к нему и садится на корточки, внимательно вглядываясь в умные, настороженные глаза почуявшего подвох зверя. — Я не хочу, чтобы ты шёл со мной. Останься и присмотри за человеком, — волк негодующе рычит в ответ на просьбу, явно показывая, где он видел этого человека и своего хозяина с такими запросами. — Пожалуйста, — тянет просяще Юнги. Волк, посмотрев на хозяина ничего не выражающим взглядом, вздыхает вдруг так устало и тяжело, что становится ясно — останется и присмотрит. Юнги радостно хлопает в ладоши и обнимает волка за шею, трётся щекой о мягкую шерсть. — Не дай ему натворить бед, если вдруг очнётся. Сомневается, что человек, в его-то состоянии и с такими ранами, сможет вообще что-то сделать, но верный зверь точно воспринимает слова хозяина всерьёз. Останется, присмотрит и, чуть что, откусит чужаку руку — тот и с одной проживёт, а его хозяин простит достаточно скоро. Выдержав ещё одно объятие и быстрый поцелуй в нос, волк тоскливо смотрит, как его воодушевлённый хозяин встаёт, накидывает на голову капюшон и выходит за дверь. Зарычав на бесполезного человека, волк снова ложится на своё любимое место у стола и готовится ждать. Энтузиазма своего хозяина он совершенно не разделяет.

***

Обласканный дождём лес тих и приветлив. Издалека доносится пение птиц. Шелестят о чём-то своём миллионы зелёных, напитанных влагой листьев. Размывшаяся после дождя тропа топит ноги в скопившейся грязи. Идти тяжело, но Юнги упрямо, шаг за шагом продолжает путь. Чувствует, что так надо. Мыслями снова в человеке, которого оставил дома, а ноги сами ведут вперёд. Юнги каждая тропка в лесу знакома, но только преодолев половину пути, он понимает, куда же его так настойчиво тянет. На его губах невольно расцветает улыбка, а радость в груди начинает гореть, как уютное пламя в печи. Юнги нетерпеливо ускоряет шаг и тут же цепляется полой плаща о какой-то колючий куст. Даже не шипит недовольно, когда резко дёргает ткань и слышит неприятный треск. Плащ всё равно придётся зашивать, что уж ещё больше его беречь. Пение птиц становится ближе. Юнги оборачивается на звук. Две маленькие пташки с тёмными крыльями перелетают с ветки на ветку прямо над его головой, будто провожают. Юнги дружелюбно машет им рукой, и их щебетание становится громче. Тумана почти нет. Лишь у самой кромки земли вьётся змейками белый дым, пропадает, стоит только ступить на него. Воздух прохладный, приятный. Утихнувший ветер нежно ласкает кожу и игриво ерошит растрепавшиеся волосы. Не пытается больше укусить побольнее и не лезет под плащ. Лес словно извиняется перед своей любимой ведьмой за произошедшее утром. Оттого тропинки не пытаются завести не туда, нарочно одна за одной указывая правильный путь. Оттого лес снова наполнен мириадами звуков — нет в нём больше пугающей до дрожи тишины. Слышно трескотание кузнечиков, слышно, как сминается трава под чьими-то лапами, как отбивает о кору дерева один ему понятный ритм дятел. Слышно, как где-то белка грызёт орехи, и даже недовольное уханье совы. Гадая, что же могло расстроить сову, Юнги, пригнувшись под низко висящей веткой, оказывается у небольшого озерца. Здесь холоднее и в то же время уютнее. Полуденное солнце бликами играет на поверхности воды. Растущие у берега яркие цветы притягивают взгляд, но Юнги не касается их, наоборот по широкой дуге обходит — те настолько же ядовитые, насколько красивые. Юнги расстёгивает плащ, но не спешит скидывать его с плеч. Лишь у самой воды, позволяя ей омывать носки своих сапог, аккуратно сбрасывает его себе за спину, чтобы не намочить. Покрывается мурашками тут же, но этого словно не замечает — внимательно глядит на воды затерянного между нависших деревьев озера. Всматривается, щурится, будто пытаясь с берега рассмотреть, что же там такое мелькает на глубине, и едва не падает в воду от неожиданности, стоит откуда-то сбоку прозвучать насмешливому голосу: — Плащ-то зачем скинул? Заболеешь ведь. Даром, что ведьма, а хвораешь также часто, как обычные люди. — Тебе-то откуда знать, как часто хворают люди? — оборачивается на звук, но взгляд, кроме развевающихся от ветра листьев, ничего не цепляет. — Ты-то был среди них лет сто назад, если не все двести. — И уверен, что с тех времён ничего не поменялось, — раздаётся уже ближе, только с другой стороны. Юнги на месте то в одну, то в другую сторону крутится, и едва ли не притоптывает гневливо ногой. Упрямо скрещивает руки на груди и хмурится. — Да покажись ты уже. Не зря ведь звал. Ответом ему служит звенящая, раздражающая тишина. — Что ж, значит, и о найденном человеке расскажу тебе когда-нибудь потом. Нарочно разворачивается, успевает даже склониться к плащу, как заинтересованный голос приковывает его к месту. — Что ещё за человек? Юнги медленно возвращается обратно, пакостливо, довольно улыбаясь. Как же можно устоять перед такой любопытной новостью, а тем более, ему? Ему, который, если бы мог, сунул бы свой любознательный нос во все дела всех обитателей леса. Который каким-то невероятным образом умудряется знать абсолютно всё и обо всех, и тут точно замешана какая-то магия, ведь в сам лес он выбраться не может. — Не знаю. Просто человек. Нашёл его утром, когда собирал для тебя травы, — покладисто отвечает Юнги, несмотря на шаловливый настрой. Поиздеваться вдоволь над этим пытливым существом он всегда успеет. — Я ненадолго, он должен скоро очнуться. Так что придётся тебе усмирить своё любопытство, Тэхён. Глаза русалки, что едва не на берег от нетерпения вылезла, горят, кажется, ярче звёзд. — Уж как-нибудь переживу, — воодушевлённо отзывается Тэхён. Юнги только усмехается и начинает говорить.