end of the world//are we even real?

      Стою на дороге. Вернее, на ее обочине. Вокруг частные дома с невысокими заборчиками — среди них где-то затерялся мой дом. Точнее, то, что домом называть принято.       Закрываю глаза, вслушиваясь в окружающие звуки.       Вот проезжает машина, ужасно визжа тормозами. Идет толпа школьников — кажется, где-то слева — и слушает до тошноты противную попсу. Морщась, акцентирую свое внимание на других звуках. Вот заливисто гавкает собачонка в соседнем дворе, убегая от недавно приехавшей сюда девочки. О боже, я не пойму, кто из них лает. Беспрестанно поют птицы, стараясь заглушить друг друга, придать огласке свою песню, мелодию, будто бы это что-то столь важное. Они так одинаковы в своем стремлении быть не такими. Та же история с сверчками, только, в отличие от шумного галдения птиц, от их мирных звуков хочется спать.       Раз.       Два.       Три.       Открываю глаза.       Машины, школьники, собачонка соседей, птицы и насекомые — все это исчезает. Растворяется в опускающейся на окраину Токио тьме. Кажется, кто-то вылил ровно на середину небосвода черную краску, и та планомерно растекается по гладкой поверхности, от вершины к горизонту. Берется пузырьками — прорезаются звезды.       Вечерняя прохлада уходит вместе с окружающими звуками — я словно попадаю в вакуум. Мир нереален. Есть только я. Кажется, краска с неба капает на плечи. Мрак поглощает мысли.       Чувствую себя лишней. На фоне сгорающего заката, объемных домов и деревьев чувствую себя до безумия плоской. Посмотреть с определенного ракурса — словно и нет вовсе.       Почему-то я не хочу, чтобы так было. Но весь этот мир, все люди, все, что меня окружает… Хочу, чтобы все рассыпалось в мелкую пыль и не хочу одновременно.       На плечи мягко ложится привычный плащ — на мне он висит, словно балахон. Он неизменно пахнет азартом, кровью и им.       Ран молчит — и я не говорю. Он прижимается широкой грудью к моей спине, и я, немного опираясь на него, откидываю голову назад. Разворачиваюсь и, пропустив руки у него под мышками, с силой сжимаю его тело. Мышцы, как ни странно, расслабляются.       Хайтани заглядывает мне в глаза и угадывает ход моих мыслей — раньше это бесило, сейчас неимоверно умиротворяет. Он знает, все, мать его, знает. И он не уйдет. Прижмет меня к себе — теперь он моя новая вселенная. Хочу взорваться сверхновой в его груди, осветить тьму миллионов лет, выплеснуть всю энергию, копившуюся годами, хочу-хочу-хочу! Проникнуть в него, как бы я ни старалась, не выходит — лишь жалобно трещат его ребра.              Как ни странно, я никогда не была его тенью — он дополнял меня, а я его; словно столкнувшиеся галактики, смешались, потерялись друг в друге.       Образ Рана растворяется в сумраке — я растворяюсь в его глазах. Нас больше нет. Нам нет места в этом мире.