Глиняный идол

— …а потом я убью тебя. Обещаю. Вытесненные из горла слова обжигают легкие. Лю Цингэ смежает веки, склоняет голову. Стихает в ожидании ответа. На востоке — россыпь звезд. На западе — растворенное закатное солнце. Позади — призраки стылого страха. Над ними — покой речной долины. Чужая смерть кажется такой далекой, недоступной. Неосуществимой. Необходимой. Кажется, Шэнь Юань улыбается. В его вздохе — облегчение. А комок волнения в груди Лю Цингэ разбухает, вытесняя сердце. — Спасибо. Он раскрывает глаза, выныривая из воспоминаний. Тело с обликом Цинцзин лежит на хладной скамье, увитой плющом, что тянется под самые белые ткани. На щеках — капельки росы. В его застывшем умиротворении — полуденный ужас. Лю Цингэ ежится — не сколь из-за сырости, а столь для того, чтобы пробудиться: улыбка Шэнь Юаня все еще чудится на чужих безжизненных губах. А Юэ Цинъюань, напротив, завороженный прозрачностью бездыханного тела, стоит неподвижно. Даже когда с широких листьев тропических растений на его шею падают капли — и затекают за ворот. Оцепенение, порожденное ожиданием, треснуло и осыпалось, когда двери в оранжерею распахнулись со стуком — в стекло ткнулся разлапистый папоротник — и на пороге появился Ло Бинхэ. Лю Цингэ не терял времени: — А Шэнь Юань? Ло Бинхэ хмыкнул, но сошел с дорожки, чтобы придержать дверь перед вошедшим следом Шэнь Юанем. Выставив тонкое запястье, тот пригнул голову, чтобы пройти под тяжелой ветвью, и столь же естественно выпрямился — являя размеренность и внутреннее спокойствие. Казалось, будто Шэнь Юань был погружен в собственные мысли — пока не встретил взгляд Лю Цингэ. Тогда уголки его губ едва приподнялись — лишенные цвета, — и он поклонился. Но демон ревниво закрыл Шэнь Юаня собой. — Байчжань, вы пришли сюда ради другого тела, — осадил небожителя Ло Бинхэ. Юэ Цинъюань, очнувшись только от едкого голоса Ло Бинхэ, поднял бледное лицо. Когда спустя долгие месяцы неизвестности Синьмо вновь рассек воздух Небесной Столицы, Ло Бинхэ заявил, что отдаст небожителям тело — но только растительное. — Как тогда Цинцзин контролировал сосуд чужой души, теперь он сам станет заложником искусственного тела. Разве это не справедливо? — осклабился Ло Бинхэ. Божественное тело, что Ло Бинхэ решил сохранить для Шэнь Юаня, поддерживалось благословениями храмов. После восстановления власти Небес — которая была достаточной ровно настолько, чтобы люди вновь уверовали в сплоховавших божеств — поддержка Цинцзин должна была только окрепнуть, и в таком случае телу, позаимствованному у небожителя, могла грозить лишь одна смерть — насильственная. Ло Бинхэ ее не допустит, а в остальном — Шэнь Юаню придется смириться с вечностью, что Владыка трех миров решил разделить с ним. Однако даже при помощи Небесной Библиотеки (и бестолкового Аньдина) Юэ Цинъюаню мало что удалось найти о растительном теле… и для безвременья (что было много больше вечности, на которую рассчитывал очень жадный, но смертный демон) оно было ненадежным сосудом. — Ты должен отдать нам побеги. И подвеску Гуаньинь, — потребовал Юэ Цинъюань, и голос его был подобен шелесту выжженной травы. Все эти месяцы сходя с ума от неведения, он забыл, насколько жалко его положение. Но Ло Бинхэ хлестко осадил его: — Цветок росы, луны и солнца — бесценный артефакт с самого дна Бездны. Он никогда не окажется в руках служителей Небес. А что насчет подвески… — губы Ло Бинхэ изогнулись в ядовитой усмешке. — Это — мое наказание Небесам. Теперь, остановив Шэнь Юаня пожатием руки за пару чжанов от скамьи (Ло Бинхэ явственно избегал их с Лю Цингэ близости), демон опустился на колени перед бездыханным телом. Это не было жестом благоговейного трепета перед святыней — Ло Бинхэ небрежно тряхнул рукавом, выгоняя из кармана пузырек с чернилами и привязанную к запястью подвеску Гуаньинь. Смочив пальцы, он принялся чертить печать поверх каменных плит, поросших влажным мхом, — ни мгновения не размышляя над следующим завитком, как бы сложна ни была схема. Бледный лицом Юэ Цинъюань дрожал, его ноздри надувались от тяжелого дыхания: только одна душа могла научить демона такому мастерству — и лишь однажды, когда Цинцзин пропал в червоточине пространства — а вернулся лишь сосуд с его душой. Рисунок завершен. Ло Бинхэ выпрямился, стряхивая с кончиков пальцев засохший слой чернил. До сих пор не проронивший ни слова Шэнь Юань смиренно ожидал его в тени. Тайно присматривая за безмолвным мастером, Лю Цингэ отвел от него взгляд лишь тогда, когда на пол оказалось небрежно сброшено будущее тело Шэнь Цинцю. Юэ Цинъюань едва ли не подскочил с места, чтобы… уложить Цинцзин удобнее? Убрать с лица волосы? Поправить прическу? Отцентровать уже надетую на его шею подвеску Гуаньинь? Благо, нависший над телом демон остановил этот иррациональный порыв торопливым чтением заклинания. Ладонью вдавливая в грудь Цинцзин сияющий камень, он ревностно прятал от всех сияние подвески. Ведь как и Лю Цингэ, демон прекрасно понимал, что лишь только уничтожив Гуаньинь, можно навсегда освободить Шэнь Юаня. Голову кружит от запаха влаги и железа. Льющейся из раны крови. Лю Цингэ смаргивает видение взрезанной белоснежной шеи с чужим первым жадным вздохом. Очнувшись, Шэнь Цинцю дышит сорванно, но довольно скоро плотно смыкает губы. Убедившись, что обряд прошел успешно, Ло Бинхэ равнодушно отводит взгляд и заводит руки за чужую шею, чтобы снять с нее подвеску. Узкие ладони Цинцзин — словно хорьки — с пола бросаются на грудь, смыкаются на камне Гуаньинь. Тонкие ноздри упрямо вздрагивают, а пальцы стискивают камень до бледности костяшек, даже когда их накрывают ладони Ло Бинхэ. Демон смотрит на ожившего бога удивленно, будто на дикованного зверя, терзающего его руку безобидным мелким жемчугом зубов. Ни ляна злобы и лишь простое: — Не отдам. Юэ Цинъюань сорванно вздыхает, но Синьмо, находящийся в опасной близости от Цинцзин, останавливает его. Шэнь Цинцю качает головой: — Уничтожь ее. Еще пару мгновений Ло Бинхэ вопросительно смотрит на Цинцзин, будто ожидая объяснений, но затем хмыкает в нос. Его когти царапают кожу, когда он впивается пальцами в чужие и наклоняется, выдыхая в лицо: — Твое новое тело — это побег Цветка росы, луны и солнца. Ты больше не бессмертен, Цинцзин. — При живом предшественнике душу в растительное тело можно передать и без использования подвески Гуаньинь. Эта подвеска — артефакт Небес. Она не должна была попасть в руки смертных. Глаза Ло Бинхэ мигают алым. Давление его рук на ребра Шэнь Цинцю становится все сильнее, вместе с чем лицо ожившего божества вновь стремительно бледнеет. Он выдыхает, кажется, из последних сил: — …но и Небеса ее больше не заслуживают. Уничтожь ее. Взгляд Ло Бинхэ застывает на нем. Он остается столь же строгим, но уже не враждебным. Ладони демона ненадолго перестают теснить грудь Шэнь Цинцю, давая возможность сделать вдох. Но Шэнь Цинцю лишь теснее сжимает камень с выточенным образом Гуаньинь в своих пальцах. В глазах — иррациональная решимость. Обреченность. Лица Цинцзин и Шэнь Юаня сливаются воедино. — Цинцю, — дрожит не только голос Юэ Цинъюаня, он и сам качается, как стебель молодого бамбука на ветру. Глубокий вдох — подъем груди — и Шэнь Цинцю сжимает кулак. Камень лопается, будто первоначально был пол изнутри. Лю Цингэ бросает взгляд на Шэнь Юаня. Все вокруг будто растворяется в нем. Как и тогда, на площади Небесной Столицы, в стуке крови в ушах угадывается его теплый шепот: «Давай». В ладонь ложится тяжесть Чэнлуаня, но тело Лю Цингэ легко, словно меч — лишь продолжение руки. Он взмахивает им — и зеркальная гладь клинка вспыхивает лунным сиянием, светом пронизавшей его светлой ци. Меч входит в плоть, и белые ткани, окрасившись кровью, вздымаются и завихряются, подобно лепесткам запунцовевшей розы. Мокрый звук, с котором рана опустела, заглушил вопль ужаса — а затем и он утонул в шорохе одежд. Лю Цингэ подхватывает обмякшее тело, заглядывает в лицо. Время остановилось. — …спасибо, — шепчут губы, и растекшуюся на них улыбку пачкает кровь. Лю Цингэ открывает глаза. К шее липнет взмокшая подушка, легкие теснит. Осознание пропитывает сердце ледяным ужасом, и, чувствуя подступивший к горлу крик, Лю Цингэ дрожит все крупнее. Чужая ладонь плотно накрывает рот. — Тише, Цингэ. Он все еще не может справиться с сотрясающим тело ознобом. К уху приникает жар дыхания, голос ласково давит: — Не буди Цинцю. На его груди покоится голова, рассыпав по плечу шелковистые локоны. От приглушенного шепота брови сошлись к переносице, и сквозь сон прелестные губы скривились, щекоча кожу рваным выдохом. Давно знакомые черты лица ныне ускоряют биение сердца. До щемоты в ребрах, до черных мошек в глазах. Лю Цингэ задыхается от боли. В висок целуют. — Это всего лишь сон.