Will you just lay with me There will be no fears If you only stay with me Bare your soul to me Here I stand for you
Фриск всегда думала, что она была самая обычная. Она правда верила в то, что у неё не было никаких проблем. Она не понимала, почему родители были обеспокоены, почему они пытались ей помочь — а главное, что они хотели исправить? Её случай явно не требовал лишнего внимания. Как оказалось, как минимум Фриск были необходимы регулярные приёмы у психотерапевта и ряд лекарств. А позже всё пришло и к тому, что ей посоветовали лечь в больницу для душевно больных. На самом деле, больше даже для того, чтобы лечение было эффективнее — не то, чтобы это было действительно необходимо в её случае. Фриск удивилась. Как до этого дошло? Она всё ещё была уверена, что могла лечиться и вне больницы. Но была не была, собственного Доктора надо было слушаться. Если он что-то советовал, то это что-то было обязательно дельное. К тому же, нередки были случаи, когда совершенно здоровые люди ложились в психиатрические больницы, чтобы избавиться от чрезмерного стресса. Можно сказать, что Фриск была примерно в том же положении… можно ли? Она ожидала встретить в назначенной палате таких же людей, как и она сама — не с сильно развитой стадией болезней, с которыми можно было бы построить нормальный диалог, потому что таким быть соседями легче, не правда ли? Ну, что-то ей не повезло в этот раз. Соседки были не особо вменяемые. Не повезло тихой, сдержанной и несколько боязливой Фриск ещё и потому, что буквально соседнюю койку рядом с ней занимала Чара — необычная, одним словом, девочка, у которой периодично случались приступы истерии. Внешностью она даже чем-то напоминала саму Фриск: телосложение, стрижка, цвет волос. Но в целом она больше напоминала куклу: такую куклу, которую обычно хранили на чердаке, ведь она была очень старая и внушала ужас одним своим видом, будто будучи живой. Так и соседка: могла неподвижно лежать часами, как кукла, но ведь… она была живая, верно? И когда ты замечаешь, как взор её распахнутых ярко-алых глаз медленно перемещается на тебя, словно кто-то в её голове дёргает за ниточки и приводит суставы и конечности в движение, по спине проходится рядок мурашек. И почему только Фриск так сильно не повезло?.. Вечно так с больницами — надеешься на нормальные условия, получаешь облупленные стены, чудных соседей по палате и питание, с которого почти что можно отравиться. А Фриск надеялась кое-как, но всё же поправить своё здоровье. Что же было такое, почему Фриск оказалась здесь? Впрочем, она никогда не называла это проблемой или недугом. В душе просто была пустота, словно одна большая пропасть из ничего. Год за годом, и так почти пять лет — что ни делай, ничего не отзывалось в душе теплом или грустью, ненавистью или любовью, раздражением или счастьем, ни-че-го. Фриски могла поклясться, что это было вполне нормальное её состояние, ведь она такая сдержанная и стеснительная девочка, ведь она с детства такой была, да? Но оказалось, что это отнюдь не норма даже для стеснительных и сдержанных людей. Приёмы у психолога и принимаемые медикаменты — к счастью, в последние месяцы дело постепенно двигалось вперёд. Маленькими, почти неощутимыми шажками и изменениями. Так и дошли до предложения лечь в больницу — в место, где она отвыкнет от внешнего мира, от раздражителей, от стресса, любого дискомфорта на следующие недели три. Вот так и получилось, что она здесь. Фриск думала, что это будут очень спокойные и даже скучные три недели, как и в обычной больнице. Но почему-то, словно на зло, ей очень повезло с соседками. Да, её палата, разумеется, содержала чудиков разных степеней (и их истории даже были несколько интересными), но вот соседка по койке справа — была просто золото. В первый же день, когда Фриск поместили в палату, она увидела Чару, прижавшую коленки к груди так сильно, будто не хотела их ни за что отпускать, и дрожащую так, словно она на грани. Словно вот-вот её уже ни на что не хватит. Кожа под ногтями искусана до крови, с головы вырваны несколько клочков волос. Необычное было зрелище для Фриск в её первый же день в больнице. А ночью того же дня, ворочаясь на кровати, Фриск перевернулась с бока на бок, и по правую сторону от своей койки её встретили взгляд широко раскрытых глаз соседки и её маниакальная улыбка. Лицо Чары застыло, словно это было действительно лицо фарфоровой обездвиженной куклы. Фриск могла поклясться, что её сердце пропустило гулкий удар от страха. Ей пришлось с поражением отвернуться на другой бок, но всё равно чувствовать, как красные огоньки чужих глаз прожигают дыру в её спине. Очень долго. Каждый раз, когда Чаре становилось плохо — то есть, когда она теряла контроль над собой, и медсёстры находили её в почти невменяемом состоянии, кричащей и вырывающейся, и кусающей пытающихся ей помочь, — Фриск было по-настоящему страшно. Довольно необычно для неё было испытывать такие эмоции — словно разбрызганная разноцветная краска на белоснежном полотне, они всплывали в сознании Фриск. В своём обычном состоянии Чара всё равно вызывала напряжение — она была словно не от мира сего, могла не сводить с тебя взгляда часами, странно и не к месту хихикать; её словно переломанная, кривая улыбка сотрясала всю твою душу. Конечно, в большинстве времени, к счастью, Чара была в «обычном» состоянии. И как бы Фриск не боялась того, что Чара желая-не желая, может причинить вред Фриск (её кровать как минимум ближе всех к Чариной, и контактируют они чаще!), всё же интересовалась её личностью и диагнозом. Насколько Фриск могла понять, Чара с детства слышала голоса, которых не должно было быть. Очень часто. Нерешённая с детства проблема, к сожалению, сказалась на девушке в итоге очень пагубно — сколько их там, голосов, и какие они, было известно только богу (и врачам), но они явно не оставляли девчонку в покое всё это время… Они её из мира изживали, не давали возможности спокойно пожить. Как бы ни было иронично, ведь это было вызвано собственным её организмом. Несмотря на необычную соседку, за которой наблюдать можно бесконечно, как за домашним зверьком, дни в больнице поначалу тянулись для Фриск своим чередом: обычно, непримечательно, повседневно. И в этой скупе дней они с Чарой каким-то образом стали несколько ближе. Фриск помнит, как однажды возвращалась в свою палату немного позже остальных соседок — задержалась в ванной. В комнате, где горело всего пару светильников, она увидела Чару лежащей на кровати и смотрящей прямо перед собой, не отрывая от некой точки в том пространстве взгляда. Её взор был при этом на удивление осмысленным, зрачки шире, не то, что раньше. Фриск подумала в ту секунду, что наверно впервые Чаре стало легче от лечения — наконец голоса в голове отступили? Хотя бы стали тише? Чара была на удивление спокойной и умиротворённой. Когда девушка поймала упорный взгляд Фриск, Чарин собственный тогда показался несколько и тоскливым. Девушки ничего не сказали друг другу, и Фриск направилась к своей койке, легла и направила уставший взгляд к потолку. Прошло несколько минут. — Эй, Чара. Ты спишь? — раздался шёпот в звенящей тишине. Фриск видела, что Чара даже не укрылась одеялом. У неё будто сна ни в одном глазу не было. Чуть погодя, на соседней кровати раздался шорох, и Чара подняла свой взгляд на Фриск. — Нет. — Слушай… А тебе это помогает? Ну, лечение в больнице, — с любопытством спросила Фриск. Было непривычно задавать такие вопросы именно Чаре, учитывая, что до этого девушки обменивались парою фраз и более ничем серьёзным. Но сейчас, когда сумречная тьма укрыла пациенток больницы, Фриск мечтательно думала, что будто только с Чарой может обсудить этот вопрос. Ну, в конце концов, с другими соседками было бы действительно сложнее — они старше, да и вычленить из них какой-либо ответ, так еще и адекватный, стоило усилий. — Иногда они чуть отступают, — немного погодя отвечает Чара, чей взгляд ни капли не изменился, — и тогда становится легче. Когда они говорят чуть тише. Всё же ещё одной причиной, по которой Фриск захотела задать этот вопрос, было желание узнать — помогают ли хоть кому-нибудь эти таблетки, эти врачи и это лечение, или только Фриск не ощущает изменений? Или, может, ей кажется? Но даже Чаре, видимо, становилось лучше?.. — А сейчас как? — поинтересовалась Фриск. — Сейчас они молчат. — Это здорово, — сказала Фриск протяжно, ощущая, как расслабляется и всё больше впадает в сон от разговора с Чарой. — Почему бы тебе не поспать?.. Сколько помнила, спокойных ночей у Чары было мало. А почти что не было вообще. Где-то в глубине души, но Фриск действительно чувствовала сострадание: только она слышала, как её соседка просыпалась по ночам, тяжело дышала, плакала, дрожала, выходила из палаты, и бог знает, что с ней было. Кошмары? Голоса? Всё вместе? Они не давали ей покоя ночью, а уж днём-то они были её постоянные, самые ужасные и страшные спутники. Однако в ответ Фриск было какое-то подозрительное молчание. Девушка посмотрела на свою соседку. — Я уже давно ненавижу эти голоса. Но сейчас, когда они исчезли… Стало слишком тихо. Это так… так… — глазки Чары заметались по сторонам, и было ясно, что ей стало внезапно неспокойно. — Необычно… Фриск не знала, с чем можно было сравнить это состояние. Действительно ли чувствуешь страх, когда избавляешься от чего-то, что буквально мешает тебе жить, или скорее будешь чувствовать облегчение? Тем не менее, у Чары, видимо, мало было моментов, когда она оставалась по-настоящему одна. Наедине с собой. Наверно, действительно это должно было быть несколько страшно. Фриск наблюдала, как тело соседки постепенно заходилось всё большей дрожью, и… Это не должно было быть её дело, верно? К тому же, Фриск далеко не была специалистом в том, как успокаивать людей и делать им легче. Но в этот раз, можно сказать, просто инстинктивно Фриск встала с постели и направилась к Чариной кровати. Она легла сзади, прижавшись к чужой спине, одной рукой накрывая тело Чары сверху и сжимая трясущиеся прохладные руки. В голове у Фриск пронеслась одна мысль, и она поняла. Она хотела спасти хоть одну ночь, когда Чара могла спокойно поспать, словно хотела защитить её сон. Девушки, что почти никогда нормально не спала. Фриск сама не знала, почему в ней разыгралось такое сочувствие и желание защитить чужого человека. Тем не менее, не сказать, что Чара, даже вследствие всех её проблем, была не тактильным человеком — иначе бы Фриск не пошла на такой шаг. Она не могла сказать, что именно стало с Чарой в тот момент, ведь не видела лица, но дрожь, хоть и не прошла, но приуменьшилась, словно тело Чары всем своим естеством прислушивалось к новому прикосновению. — Когда я прислушиваюсь к своему сердцу, там словно тоже тишина. Ведь там ничего нет, — размышляла Фриск, — но я привыкла к этой тишине… В конечном счёте, думаю, когда там перестанет быть тихо, мне тоже будет немного страшно. Но это не значит, что это плохо… Всё это ведёт к нашей поправке. Отчасти и сама Фриск не верила в свои слова. Её устраивало жить так, как она жила, хотя в этом не было смысла. Пока ничего не болело, было же нормально, верно? Значит, она была здорова. Но были и родители, которые говорили, что её состояние «ненормально». Пришлось ориентироваться на эти утверждения. — Эй, Фриск… А ты хочешь, чтобы там перестало быть тихо? Удивительно, как чутко Чара попала в самую точку. Ведь Фриск и сама ровным счётом не была уверена… Доказательством тому было её замешкавшееся молчание. — Если не хочешь… — обратила та внимание на тишину в ответ, — тогда зачем ты здесь? — Родители, — почти не раздумывая, так уверенно ответила другая. — Ты здесь не ради себя, а ради них… Такими темпами далеко не уйдёшь. — Это не совсем так… Фриск по-настоящему задумалась о том, почему она приняла такое решение. Ведь её никто не заставлял, и принудить её лечь в больницу никто не мог, состояние было вполне вменяемое. — Тогда почему?.. — Мои родители… начали говорить, что на самом деле я несчастна и у меня проблемы. И из-за этого они сами были несчастны… Они плакали. Все лица были в слезах. Их и моего младшего брата… Я… — девушка запнулась, когда говорить ей стало будто труднее, — мне не было больно, когда я видела их слёзы. Во мне снова ничего не было. Но я помнила, что в самом раннем детстве мне было так хорошо с ними. Вся забота и улыбки, что они дарили мне — это тоже стоило им усилий… Я думаю, что… что ценю их заботу обо мне, поэтому ради них я должна стать «нормальной» и почувствовать хоть что-то. Чтобы понять и их чувства. Последовала небольшая пауза. И Фриск не заметила сначала, что Чара в процессе разговора перестала дрожать. — Значит, в тебе есть что-то, Фриск, и это не абсолютная пустота. Тебе стоит держаться за это светлое чувство… — засыпая, ответила Чара. Она спокойно прикрыла глаза, и на этот раз она перевернула свою ладошку так, чтобы сжать покрепче руки Фриск в своих. И кто кому пытался помочь в итоге? Впрочем, это и неважно… Каким-то образом, слова Чары достигли почти полностью оледеневшего сердца Фриск. Хотя подобные сантименты не имели для Фриск значения, но… В этот раз это имело смысл? Почему было такое чувство, что это было то, что могло ей помочь? — Эй, Фриск… — полу-засыпая промурлыкала Чара, — можешь не уходить этой ночью?.. — Не уйду, — прошептала Фриск, также закрывая глаза от усталости и накрывая двоих одеялом. И пускай так нельзя, говорили медсёстры. Пускай на каждую отдельная койка, пускай это антисанитария, и вообще что это за разврат творят девицы по ночам? Пускай кто-то обнаружит их в таком положении утром, тогда это было неважно. Конечно неважно, когда вдвоём настолько уютно.***
Фриск не ожидала, что ночь, проведённая вместе, станет отправной точкой для, судя по всему, привязанности Чары. Сначала Фриск этого не замечала — того, как Чара всё чаще и чаще обращала своё внимание на соседку. Когда Чара начала ходить за той по пятам, это стало очевидным. Фриск не была против (что уж говорить, ей было на самом деле всё равно) — Чара была необычным ребёнком, но в основном безвредным. Тихим. Хотя, конечно, не знаешь — может, в тихом омуте водились черти. Фриск была несколько на стороже, но всё равно с неким любопытством наблюдала за сложившейся ситуацией. Всё же, большая, наверно, честь, быть объектом некой симпатии зажатой и скрытной Чары. Сначала это были, опять же, маленькие проявления внимания: Чара могла нарисовать Фриск какую-нибудь красивую картинку своими масляными мелками и попытаться мило улыбнуться (попытаться, потому что улыбка была больше похожей на оскал), отдавая подарок; она могла невзначай пересесть к Фриск за завтраком и обедом, поделиться чем-нибудь из своей порции и так же невзначай уйти; могла «просто пройти мимо» во время прогулки, также не по-настоящему улыбаясь и светя своими алыми глазами, спросить «как дела?», «что делаешь?», «хорошая погодка сегодня, да?». Что Фриск думала об этом… Ну, наверно это было мило? По крайней мере девушка не считала это безвредным, и к тому же, как она выяснила, Фриск была первой, с кем Чара так вела себя когда-либо за всё время её пребывания в больнице. А была она здесь гораздо больше Фриск. Что, в общем-то, наверно могло бы ей польстить, если бы Фриск придавала этому большее значение. Чара делала это поначалу невзначай и украдкой, чтобы никто (в том числе Фриск) ничего не подумал, но закончила тем, что в открытую ходила за Фриск хвостиком. Безмолвная компания ту всё ещё не напрягала. В конечном счёте Фриск почувствовала некоторый груз ответственности на своих маленьких плечах за девчонку, что всё время ходила рядышком — раз уж они всё время были вместе, нужно было стать частью этого, не так ли? Таким образом Фриск стала неким образом присматривать за своей соседкой. Фриск была довольно ответственным и собранным человеком. Пожалуй, если бы она была чуть более неравнодушной, она бы не прошла мимо человека, который делал что-то не так, и ему нужна была помощь, чтобы это исправить. Фриск давно замечала, что Чара была довольно рассеянной в шатком для неё состоянии — впрочем, это было ожидаемо. Забывались вещи в разных комнатах, хоть на полу, хоть над шкафом, по неряшливости опустошались карманы с мелочами, состояние одежды и волос — тут даже говорить было нечего. Но даже когда Чара была под действием лекарств, Фриск заметила, что это была в принципе её черта характера. И, конечно же, Фриск не могла этого игнорировать. Хоть это и означало, что ей пришлось бы присматривать за Чарой целый день напролёт. Именно поэтому через какое-то время девушки имели устоявшееся расписание дня, которое выглядело примерно так: Утром, водные процедуры: помочь Чаре почистить зубы (очень важно аккуратно выдавить зубную пасту на щётку), привести её волосы в порядок (собственной расчёски та не имела, впрочем поэтому всё вставало на свои места). После этого завтрак: вести с собой за руку, усадить за стол рядом с собой, проследить, чтобы Чара всё съела и случайно не ушла, оставив целую порцию (что, видимо, с ней уже случалось…). В полдень приходили врачи с лекарствами. Проследить, чтобы Чара не упрямилась (хотя, должно отметить, это бывало редко) и выпила таблетки. Подать воды, если что. Днём немного свободного времени: можно было прогуляться по свежему воздуху или в стенах больницы. Обычно эти двое всегда находили, чем заняться (и обычно благодаря Чаре). После — был групповой сеанс терапии. Все садились в кружок перед доктором, слушая друг друга или рассказывая о своих проблемах. Здесь особый присмотр не нужен. Но всё равно Фриск внимательно слушала, что, бывало, говорила Чара. О своих «друзьях». В два часа — обед. То же самое, что и за завтраком. И снова за ним приём таблеток. После — могли быть какие-либо групповые занятия с преподавателями, кружки по интересам. В первом случае сесть рядом с Чарой и вместе слушать лекцию. Можно посмотреть на соседку невзначай, пока та с восторгом следит за ходом занятия. Это вне прямых обязанностей Фриски, как «опекуна». Во втором случае — присоединиться к Чаре рисовать, собирать пазл, читать книжку или что-нибудь ещё. Помогать, если что. Не позволять разбрасываться мелками, элементами пазла, прочими вещами. Вечером — ужин. То же самое, что за завтраком и обедом. Также приём лекарств. По средам и субботам ходили в душ: проследить, чтобы Чара взяла все полотенца и сменные вещи. Следить, чтобы она хорошо помылась, пока не приходилось… Так же, как и утром, почистить вместе зубы. Немного свободного времени перед сном. У Фриск появилась привычка читать что-нибудь Чаре, если та была в настроении. Или они могли просто обменяться парой фраз. Время отбоя. Напомнить Чаре, что здоровый сон очень важен. Проследить, чтобы она в действительности заснула. Попытаться при этом самой не заснуть, можно только после Чары. Так и проходили день за днём, и однажды Чара шёпотом ей сказала, что у Фриск были привычки старшей сестры. Действительно, вся эта опека напоминала что-то подобное. У Фриски на самом деле был старший брат, но в их случае они одинаково заботились друг о друге. Фриск знала, что такое братские или сестринские отношения — зная друг друга с рождения, вы так привыкаете к присутствию брата или сестры, словно к собственному сердцебиению. Так естественно и привычно, и никогда не нужно притворяться. Вы чувствуете ответственность (не так, как по документам) за друг друга и всегда окажетесь на одной стороне. Фриск действительно чувствовала привязанность к своей семье, и даже не на самой глубине своего сердца — как и сказала Чара, Фриски держалась за это чувство благодарности и детской любви, которое вело её вперёд. Но вот отношения с самой Чарой были как раз другие, несмотря на доскональный присмотр Фриск за соседкой, как за младшей сестрой. Нет, это было не чувство родственной близости, что-то другое. Впрочем, это что-то другое довольно будоражило, если Фриск могла бы так выразиться. Забота о Чаре отвлекала саму Фриск от мыслей о собственном состоянии, о тревожности, о подавляющих опасениях, что ничего из лекарств и терапии на самом деле не помогало. Чара очень хорошо так отвлекала от этого всего — на подобные мысли не было и времени, когда на уме был другой человек. Правильно говорят, что в борьбе с депрессией помогает, когда находишь какое-то увлечение, дело, которое тебе нравится — оно постепенно вытягивает тебя из глубокого болота отчаяния и демотивации. Вот и Фриск нашла себе одно, а звали его Чарой.Every night, we’ll spend together Every step, we’ll take together This is where our stories begin I’m lighting up, lighting up, lighting up your world
***