In silence, no one answers But I still hear your voice
Чаре на самом деле очень нравилось рисовать. Когда она начала делать маленькие подарочки Фриск в виде ярких разноцветных рисунков, та подумала, что соседка бралась за это дело, только когда это было необходимо — на занятиях или когда хотелось сделать подобные подарки. Но как Фриск выяснила, под собственной кроватью Чара хранила стопку бумаги и упаковку мелков (конечно, медсёстры и врачи ей это разрешали). Приметив это однажды, Фриск начала чаще замечать, когда Чара берётся за рисование. Это могло быть когда угодно, даже когда у них было совсем немного времени, например, между обедом и занятиями. Чара могла лежать, тупо глядя в потолок, минут десять, а затем хвататься за листы и мелки и со страстью приступать к делу. На занятия, которые были посвящены именно рисованию, Чара шла со своим полным комплектом, которым даже можно было гордиться: бумага, карандаши и мелки. В конце концов, только у Чары был собственный. Девочки как всегда сели рядом за столом с местами примерно на четверых, Чара — напротив Фриск. И, в отличие от первой, Фриск не особо была вовлечена в процесс каждый раз, когда наставники задавали какую-то тему для занятия (хотя были они до предела простыми). Набросив что-то бледное и непримечательное, неохотно выводя какие-то силуэты на своём полотне, Фриск чаще бросала взор на Чару, которая всю себя отдавала работе. Каждый раз это было необычное зрелище. Фриск могла только позавидовать такой отдаче. На рабочем месте Чары был небольшой творческий беспорядок, чистые белые листы хаотично расположились вокруг, а сама Чара, практически лёжа на столе и не отводя взгляда от бумаги, импульсивно выводила на ней яркие линии. И каждый раз рисовала так, как в последний. Кто-то мог подумать, что в это время Чара помешалась рассудком, но в этом месте все знали: Чара была полностью в себе. Фриск снова посмотрела на работу соседки. Снова в её голове всплыли вопросы и любопытство. — Почему ты так любишь рисовать, Чара?.. — тихо спросила Фриск. Чара даже не отвлеклась от работы, словно и не слышала вопроса. Но через пару секунд она ответила. — Я начала рисовать, когда впервые увидела их. Сначала я их только слышала, но в один день и увидела, что они из себя представляют. Наверное, мне не хотелось такое забывать. И я захотела их изобразить, чтобы… чтобы я могла показать это тем, кто не видит их. — Вот как… На самом деле это довольно логично. Доктор также говорит, что таким способом люди с похожей проблемой могут поделиться тем, что с ними происходит. Хотя бы частично, наверно, это помогает понять… Фриск никогда не задумывалась об этом. Но её Доктор часто говорил о пользе метода арт-терапии, и во многих аспектах он был очень полезен. Люди, которые в силу своей нерешительности и закрытости были не способны передать свои чувства при разговоре, могли сделать это с помощью рисования — доктора анализировали их работы, связывая душевное состояние с тем, что исходило из-под пера пациента. Искусство действительно оказывает большое влияние и на здоровых людей, если так подумать… Думала ли Фриск о том, чтобы каким-то похожим образом наладить контакт с её семьёй? Да. Видеть так много горечи на лицах родителей было жалким зрелищем… Но чтобы донести до них что-то, нужно было ещё знать, чему именно придавать форму. Что было у неё на душе? Какими словами и метафорами это вообще можно было описать? Фриск хотела бы знать, как ей найти точку соприкосновения со своей семьёй. — Да, ещё чего, — прыснула Чара с усмешкой, продолжая рисовать. — Когда я показала свои рисунки матери, она разорвала их на куски в истерике и назвала меня «полностью поехавшей». Если обратной стороне всё равно, ничего не поможет вам понять друг друга. Даже частично. Впервые, наверно, Фриск слышала чистую злобу в голосе Чары, хотя он всё еще был таким же живым и ярким, а на лице вместе с красными глазами сияла ухмылка. — Но вот я бы хотела понять, — сказала спокойно Фриск. — Правда? — собеседница метнула навстречу шаловливый взгляд. — Да, почему нет… — не успела Фриск закончить, как тут же ручонки напротив устроили небольшой переполох, высучив чистый лист бумаги и схватив карандаш другого цвета. Не то, чтобы Фриск действительно горела желанием. Даже если бы хотела — не смогла бы. Но, наверно, Фриск больше интересовал этот вопрос с научной точки зрения — грех не узнать, как болезни проявляют себя в реальности и как с ними бороться, пока ты в больнице. — За всё время ко мне приходили многие. Некоторые появлялись только на один-два раза. Но большинство я вижу и слышу постоянно… Начался рассказ Чары, и на белоснежном листе так же ловко начали появляться очертания каких-то фигур. — Первые — самые безобидные. Например, Маффет, паучиха. Вежливая на вид и ведёт себя так любезно, но на самом деле она довольно хитрая и постоянно хочет со всех сгрести денежек, — не без иронии рассказывала Чара. Фриск посмотрела на черно-белый набросок с паучихой, которая держала чашки и чайник в своих тоненьких лапках. Вскоре рядом появился и рисунок длинноногого мужчины со странной панелью на груди. — Это — Меттатон. Он может появляться и в другом, не таком интересном виде. Он слишком драматичный даже для телеведущего, которого из себя строит. Очень самоуверенный. Кстати, у него есть двоюродный брат — Напстаблук. Фриск посмотрела на простенькое изображение чего-то с внешностью приведения и с очень жалостливым взглядом. — Он — его полная противоположность. Самый чувствительный, очень неуверенный в себе, плаксивый, постоянно извиняется. К тому же меломан… Ещё из безобидных есть Альфис, — Чара быстро нарисовала существо с головой, напоминающей голову динозавра, маленького роста и во врачебном халате. — Она довольно талантливая учёная. Имеет привычку заикаться. Однако в глубине души её подавляет чувство вины за некоторые совершённые изобретения… Она, кстати, очень близка с Андайн, — выдержав паузу, Чара продолжила и попыталась нарисовать рыбоподобную женщину в доспехах и с длинными волосами. — Эту леди лучше не злить, — усмехнулась «художница», — она очень громкая, уверенная, но сильная. Она воплощение воинственности и справедливости. К врагам беспощадна, так что её лучше берегись. — Чара посмотрела на Фриск с серьёзным выражением лица, будто это предостережение действительно имело значение. — У этих двоих… довольно интересные отношения. Впрочем, кто ещё был… Чара начала рисовать пару фигур, скелетов на вид, разного роста и довольно отличающейся внешности. — Это Санс и Папирус. К этим двоим я не знаю как относиться… Папирус слишком громкий и чудаковатый и все уши мне про свои спагетти прожужжал, — Фриск усмехнулась, — а ведь все говорят, что они даже и невкусные. Но в целом он неплохой. Санс… — Чара довольно долго молчала, смотря на рисунок под своей рукой, — он кажется доброжелательным и безобидным. Совсем. Но он очень много знает. И может быть довольно жестоким. Такую его сторону лучше не заставать. А чтобы это сделать, ни в коем случае нельзя трогать его брата или любого, кем он дорожит. После этого Чара нарисовала ещё один абстрактный силует, отчасти похожий на призрака. — Я зову его Гастером, хотя я не знаю, кто он. Он появляется лишь иногда, но он довольно… загадочный. Он раньше тоже был учёным и, кажется, он ответственен за что-то очень серьёзное. У него самый страшный голос из всех… Так что лучше тоже избегать его. — Хорошо, я буду, — тут же заверила Фриск, будто говорила о чем-то реальном. Впрочем, если для Чары это имело такой вес, значит, это уже становилось реальным. — Довольно необычная получается компания… Сложно поверить, что всё это спроецировал твой мозг, — кто бы мог подумать, что Фриск даже попытается улыбнуться? Она редко заставляла себя делать это. Но в этот раз не то, что бы и заставила… — Да. Когда они приходят все вместе, там происходит полный балаган, — прокомментировала Чара, собирая в кучку все использованные листы. — Погодите, что это только что было на твоём лице? Я по-моему никогда не видела твою даже самую маленькую улыбку. — А, да… Это правда. — Я слышала, люди с таким же расстройством, которые живут с этим много лет, учатся лишь имитировать эмоции на людях, чтобы не показаться антисоциальными. — Да, это тоже правда… Но я не хотела ничего имитировать: родители и Азри всегда говорили мне быть такой, какая я есть, и быть искренней. К тому же Доктор тоже говорил, что мой случай — не самый запущенный и, начиная с подросткового возраста, можно излечиться, чтобы в будущем обойтись без имитации… — Азри? — будто в нетерпении, спросила Чара. Не показалось ли Фриск это раздражение? — Да, это мой старший брат… Кстати, а у тебя есть братья или сестры? — Нет, — отрезала Чара, возвращаясь к рисованию. Хотя она уже закончила какую по счёту работу за последний час. — Я единственный ребёнок в семье. Под звук скрежета карандашей по бумаге, который, как и прежде, повис в воздухе между ними, Фриск снова взглянула на чужое рабочее место. — А это что?.. — со вздохом, будто озадаченная увиденным, спросила Фриск. Снова Чара рисовала их. Жёлтые цветы. Фриск заметила уже какое-то время назад, что та рисовала цветы намного больше, чем что-либо ещё — она могла без остановки рисовать и рисовать их, убивая листок бумаги за листком. — Ты постоянно их рисуешь… жёлтые цветы. Что они значат? — Они золотые, — рявкнула Чара неаккуратно, после чего, словно опомнившись, подняла взгляд. — Это золотые цветы, не жёлтые. Это… успокаивает, когда я их рисую. Они словно напоминают о чём-то хорошем, — её голос смягчился, а рука стала медленнее вырисовывать лепестки. — Помнишь, я тебе сказала, чтобы ты держалась за чувство благодарности к своим родителям, чтобы это помогло тебе двигаться дальше? Для меня эти цветы то же самое, что для тебя — родители. Они такие… красивые. Не знаю почему, но с детства я часто думаю о них. Фриск снова взглянула на работу, теперь будто по-новому. Чара на самом деле красиво рисовала, хотя Фриск никогда ей этого не говорила. Её рисунки всегда были по-детски яркими и пестрящими, и неаккуратными, словно рисованные второпях. Жёлтые цветы были действительно золотыми, так ярко сверкали и переливались их лепестки. — И правда… Очень красивые, — задумчиво ответила Фриск. Девушка подумала, что наверное впервые видит Чару и такой эмоциональной. Нет, даже ранимой. Чтобы она так открыто говорила о том, что успокаивает её и что ей нравится. Если это эквивалентно чувству Фриск, направленному на её семью, — должно быть, для Чары это тоже очень личное и значимое. — А у тебя там что? — и вдруг, девушка вернула обратно свою дерзость и резко повернула голову в сторону собеседницы. Фриск парировала, увидев, что взгляд направлен на её одинокий листок. Бледный и жалкий. Впрочем, не то, чтобы Фриск было не всё равно, поэтому она не особо и старалась. — Это нужно исправить, — внезапно для обеих Чара наклонилась со своего места, как могла вытянулась, чтобы быть поближе к Фриск. Её макушка оказалась у той под головой. Чужое плечо соприкасалось с собственным. Фриск почувствовала напряжение и энергию в правой руке Чары, которой она водила по листку Фриск, добавляя туда цветов ярче в два раза, чем там уже были; смотрела, как тоненькие пальцы сжимали карандаш и выводили силуэты на бумаге. Фриск разглядела лицо Чары поближе. Она была такой сосредоточенной в это время на самом деле — как за мастером-художником, за ней можно было наблюдать часами. — Ну, как тебе? — спустя несколько минут спросила Чара, отдаляясь. Она сразу посмотрела на Фриск, и, когда их взгляды встретились, она поняла, что лучше бы отвести взгляд и посмотреть на саму работу. Впрочем перед тем, как она успела бы ответить, стало понятно, почему Чара так внезапно решила помочь Фриск. Совсем недавно медсестра сообщила, что занятие подошло к концу, и пациенты вокруг начали подниматься со своих мест, в том числе и Чара. — Как у вас дела, девочки? Я слышала, как вы весь урок прошептались… — медсестра, милая молодая женщина с нежным тихим голосом, встала между соседками и наклонилась над их столом. — А нет, вы достаточно много нарисовали… Молодцы, рисунки можете оставить себе, — увидев, что девушки сидели далеко не без дела, она слегка похлопала их по плечам и отошла в сторону. Чара закопошилась на столе, подбирая все свои вещи, словно очень торопилась. Закончив, она кивнула Фриск и направилась на выход. — Ну, пошли. Фриск почему-то ещё осталась сидеть на своём месте с рисунком Чары в руках. Да, от её собственных прозрачных каракуль не осталось и следа на бумаге, поэтому это можно было назвать целиком работой Чары. И Фриск как всегда могла оставить её себе. Раньше она сминала получавшиеся «шедевры» с занятий и выкидывала их. Но этот хотела оставить себе. Фриск не знала, что чувствовала по поводу этого занятия (а точнее по поводу всего на уроке, что касалось Чары), но рисунок ей определённо нравился.Every time I see your eyes All my world is freezing Your song is always full of love, love
***