Портрет Джулиана Морроу

      В моей жизни была только одна история, и лишь ее я смогу рассказывать. История о тяге к познанию тьмы, о жертвенности, о свободе от оков нравственности и об убийстве.       А то, что произошло после неё – настолько мерзко и бесславно, что я предпочёл бы никогда об этом не вспоминать. Но психотерапевт, который мне не по карману, утверждает, что мне необходимо выговориться хотя бы раз. Рассказать всё от начала до конца. Очевидно, рассказать ему я ничего не могу. Так что…       Печальная новость обрушилась на меня как раз тогда, когда я ничего не подозревал. Октябрь 1994 подходил к концу. Я уже третий год преподавал в университете, снимал квартиру вместе со своей девушкой Бекки, и почти не вспоминал о прошлом. На самом деле, я делал всё, что в моих силах, чтобы не вспоминать.       В тот день я сидел на кухне и проверял эссе студентов. По стеклу барабанил дождь. На улице уже темнело, но я пока не включал свет в надежде, что в темноте не замечу какие-нибудь ошибки и спасу несчастных от пересдачи. Бекки в соседней комнате на всю громкость включила документалку про Джеки Кеннеди, рассчитывая, что я не смогу работать в таких условиях и приду смотреть телевизор с ней. Но я ведь учился в Хэмпдене. Я могу работать в любых условиях. С похмелья. С температурой. Когда за стеной вечеринка. Когда за окном сотрудники ФБР.       Оставалась всего пара работ, когда на кухне зазвонил телефон. Бекки бы его, наверное, даже не услышала, поэтому я подошёл сам.       – Да?       – Ричард? Ты? Привет, – родной голос Софи. – Слушай, я не знаю, в курсе ты или нет. Ты уже в курсе?       Я еле слышал, что она говорит.       – Повиси секунду.       Я захлопнул дверь в гостиную и вернулся к телефону.       – Что ты говорила?       – Помнишь твоего учителя из Хэмпдена? Морроу? Который древнегреческий преподавал?       – Помню, – естественно, я помню. Особенно хорошо я помню его взгляд: внимательный, понимающий, такой, каким смотрит на своего ребёнка хороший родитель – взгляд, который, полагаю, ни я, ни один из моих одногруппников ни от кого кроме Джулиана не видел.       – Так вот, он недавно умер.       Софи замолчала, предполагая, что мне нужно переварить эту новость. Но я и сам удивился тому, как легко я её принял. Я не видел Джулиана с того самого дня, когда он узнал о том, что мы сделали. В каком-то смысле он уже давно для меня не существовал.       – Мне жаль, Ричард. Я знаю, вы с ним проводили много времени. Вот я и подумала, что нужно тебе сразу же сообщить.       – А когда это случилось?       – О, на днях, – в голосе Софи облегчение. Кажется, она рада услышать, что я не плачу. – Похороны будут завтра днём. У меня есть номер человека, который всё организует. Это друг Морроу. Думаю, ты можешь с ним заранее договориться и потом поехать на похороны.       Поехать на похороны? Самостоятельно отправиться навстречу тому, что я годами пытаюсь забыть?       – Я, наверное, не смогу на следующей неделе. В университете много работы.       – Ладно, – наверняка, Софи заранее знала мой ответ. Она не могла не замечать, что вспоминать первый год в Хэмпдене я не люблю. – Если передумаешь, позвони.       За окном проезжал автобус с рекламным баннером: новое телешоу, которое ни за что нельзя пропустить. Вдруг за спиной я услышал вскрик.       – У тебя же кофе убежал! – Бекки срочно спасала мою турку с кофе, которую я поставил ещё до телефонного звонка.       На ней домашний шёлковый халат, разрисованный красными китайскими узорами. Он ей идёт больше любой другой одежды. Волосы, тёмные и пышные, собраны в растрёпанный пучок. На носу очки для чтения.       – Я задумался.       – Я не удивлена, – она вздохнула и стала протирать залитую кофе плиту.       – Мой учитель умер, – я постарался сказать это так, чтобы это не прозвучало трагично, но Бекки всё равно ахнула.       – Боже. Я не знала, прости.       Она тут же усадила меня на стул, скинула с себя халат и завернула меня в него, как полицейские заворачивают жертв катастроф в фольгу. За это я когда-то и полюбил Бекки: она очень заботливая, даже чересчур.       – Когда мы поедем на похороны? – она интенсивно растирала мне плечи.       – А мы поедем?       – Естественно.       – Мы с ним давно не общались. Больше десяти лет.       – Это же твой учитель. Из Хэмпдена, да? – я кивнул. – Значит он что-то для тебя значил. Ты тот, кем ты стал, отчасти благодаря нему. Надо съездить проститься. Где похороны будут?       Чтобы узнать это, пришлось перезвонить Софи. Оказалось, что похороны и поминки пройдут в его доме в Нью-Хэмпшире, а это в пяти часах езды от Нью-Йорка. Как только я начал закатывать глаза, Бекки сказала в трубку:       – Спасибо, Софи, дорогая. Продиктуй нам, пожалуйста, ещё номер того мистера… да, мистера Блэквелла.       Не успел я опомниться, как Софи и Бекки уже обо всём договорились, Бекки позвонила начальнице, взяла отгул и стала собирать вещи в дорогу. А я всё ещё стоял посреди кухни и думал, что всё это совершенно невозможно представить: чтобы я снова попал в мир Джулиана Морроу. В мир Платона, мир свежесрезанных букетов, мир искусственный и потому безупречный. Я одиннадцать лет прятался от него в унылой работе, в метро, в разговорах с недодрузьями о недоновостях. Я беспощадно исчерпывал свою жизнь, лишь бы снова не заглянуть в тьму, которую нам показал Джулиан, потому что я знал, что второй встречи с тьмой не вынесу.       Какое-то внутреннее чувство подсказывало мне, что нужно остаться дома. Сказаться больным, соврать, что у меня много работы, просто повести Бекки в кино, которое она так любит. Лучше бы я так и сделал. Но нет. В тот день я охотно подчинился воли Бекки, потому что на самом деле меня необъяснимо тянуло туда, в Нью-Хэмпшир, в обитель Джулиана. А голова кружилась от одной только мысли, что там я могу встретить Фрэнсиса, Чарльза или… Камиллу.