мазохизм и немного любви

как же больно. как же Артемию больно. связанные за спиною запястья саднят, отдают лишней, тянущей болью от любого движения, а напряжение в лопатках по-нарастающей захватывает жаром спину. легче не становится и когда его пинками переворачивают на живот, давя носком ботинка между лопаток, заставляя их развести — Артемий хрипит куда-то внутрь себя, широко-широко раскрывая глаза и переставая дышать — кажется, так будет легче. только кажется, потому что когда давление усиливается — хрип вырывается криком, садня глотку. если бы Артемий не знал, что это будет бесполезным, обязательно замолил бы о помощи. если бы Артемий не сдирал кожу в кровь о бетонный пол, если бы не оставлял кровавые полумесяцы на ладонях и теле, не срывал голос раз за разом — обязательно замолил бы. если бы только ему не нравились. он стонет, когда вновь оказывается на спине, когда его за волосы тянут дальше вверх, усаживая на колени, запрокидывая голову. то ли пощёчины, то ли удары, и кровь вновь заливает ворот мокрым пятном. Артемий стонет, открывая рот — красный, с порванными уголками губ, наполненный вкусом ржавого железа. очаровательно, упоительно. невыносимо больно. *** Артемий всё так же сидит на коленях, когда его оставляют в покое. подходит и садится напротив Никита — у него дыхание тихое, а у Артемия наоборот оглушительно громкое и частое-частое, он плавит мозг сам себе гипоксией. Никита проводит по мокрой — от крови — шее, взмокшим от пота плечам, проводит к чужому затылку, цепляя кончики волос. он гладит его рядом с ухом как послушного пса — умница, молодец, хороший мальчик. ещё в начале, подвешенный за руки к потолку, Артемий скулил от одного только натяжения мышц в теле, носками едва-едва цепляясь за пол. он не кричал во весь голос и не сдерживал себя хрипом, а именно скулил, как скулят собаки. Никите Артемий никогда не казался псом, только — и только — самовольным, наглым, вечно шипящим на всё вредным котярой, но тогда все ассоциации состояли лишь из собачьего скуляжа. а хороших псов нужно хвалить, награждая. он вновь возвращает руку на шею — вторую с другой стороны — и сжимает. у Артемия в висках моментально стучит кровь и теперь не дыхание громкое, а шум в голове. тугим обручом давит недостаток кислорода на лоб, по затылку, спускается на шею. и голубые глаза распинают его на атомы, когда Артемий отключается на секунды, теряя сознание. Никита гладит его по спине и целует в взмокший висок, обнимая. успевает развязать руки, пока Артемий медленно приходит в себя — тот часто моргает, дышит рвано, его снова слегка трясёт. и обнимает в ответ, едва с натёртых запястей падает верёвка. обнимает, вжимаясь в Никиту всем покалеченным телом, явно не в силах делиться всеми чувствами словами, но в силах — дрожью на двоих и улыбкой не вымученной, а довольной, скрытой в ключицах Никиты, упираясь ему лбом в плечо. Никита её не видит — Никита её чувствует и зеркалит. — домой, Тём? — домой.