Храм нежной смерти

— Бэ Хоён! Ах ты, говнюк, стой! Я, как мне и было велено, останавливаюсь, но оборачиваться не собираюсь. Назвавший меня говнюком парень — мой одноклассник, Хон Минчан. Он не издевается надо мной, не избивает и даже иногда умеет поддержать. У него пьющий отец и еле справляющаяся с бедовым сыном мать, я не хочу отворачиваться от человека лишь из-за его несносного и отвратительного характера. Только с этим жалким на первый взгляд чудаком и можно нормально общаться. В конце концов, мама мне всегда говорила, что немногим людям стоит доверять. Но Минчан наоборот говорит поменьше слушать маму. Кажется, в чём-то Минчан прав. Наверное, только поэтому он единственный человек в моей жизни, которого мама почему-то ненавидит. Минчан подскакивает ко мне так близко, что я отшатываюсь и не могу скрыть подступающего испуга. Мой друг слишком непредсказуем. — Что, снова строишь из себя важного недотрогу? Куда собрался? — Чего тебе нужно… — Ты первый в рейтинге! Как ты можешь вот так просто смываться, даже не выслушав учителя?! — Он опять хвалил меня перед всеми? — Ага, но всем было плевать. Как обычно. Я киваю и поджимаю губы. С тяжёлой рукой у себя на плече вместе с ним продолжаю идти по длинному полупустому коридору. Апрель. Солнечный, немного ветреный. Мне семнадцать лет, я думаю только об учёбе. Хотя… Разве ученики выпускного класса старшей школы могут позволить себе думать о чём-то другом? Едва ли. Из моего окружения об этом не парится только Минчан, но в нём-то я полностью уверен, он никогда и ни за что не пропадёт. — Ты расстраиваешь меня, Хоён-а. Мама… Как я могу? Что-то не так? Почему даже в самый тёплый, приятный выходной день, когда мы заказываем острую курочку и идём смотреть какую-нибудь глупую семейную комедию, ты хмуришь брови и отворачиваешься от меня? Что я сделал не так? Скажи, я исправлю свою ошибку, а если дело только в Минчане, то… — Ты что, маменькин сынок? — Чего? — Ну, ты же во всём и всегда слушаешь маму и так далее… — Все дети так делают, разве нет? Минчан смотрит на меня, как на идиота. Терпеть не могу этот взгляд. Дым от сигареты у него в руках еле заметным облаком плывёт в мою сторону. Наверняка он пропитает одежду, волосы, кожу… Чтобы мама не заметила, я должен буду немедленно отправиться в душ и застирать школьную форму. — Можешь хоть немного отойти? Дым же в мою сторону летит! — Да как же достал, блять… Сам и отходи! И причём сразу к своей мамочке в объятия, чтобы её не расстроить. Минчан не впервые так на меня злится. Однажды мы даже подрались, и в школу вызывали наших родителей. Я уверен, что именно в тот день мама возненавидела Минчана и всю семью Хон. — Больше не дружи с этим мальчиком, хорошо? Мама практически всё время мне улыбается… Это ведь потому, что она меня любит, верно? Мы практически никогда с ней не ссоримся. Я люблю маму и, признаться честно, даже порой пользуюсь этим. Мамина сестра, которая раз в полгода наведывается в гости, называет меня маленьким богом или королём… При этих словах мама всегда как будто смущается, а её улыбка становится в разы очаровательнее. Я тоже стесняюсь. А когда был младше, то даже обижался — никто не смеет вгонять маму в краску. Никогда. — Да, мама. Я больше не буду с ним дружить. Я стараюсь сдержать гнев, но ничего не выходит. Выдавив из себя смешок, подхожу к Минчану близко-близко и смотрю на него в упор, игнорируя почти нулевое расстояние. Он наверняка уже привык к этому. А ещё к тому, что следует за моим озлобленным взглядом. — Тебе не надоело? — Прекрати вести себя так, будто всё знаешь. Я лицемер, и порой мне даже перестаёт быть стыдно за это. Минчан и правда всё знал и понимал. Он был вроде как опытнее и мудрее меня, потому что вволю мог самостоятельно познавать этот мир. Да, временами его опыт был сомнительным и даже вредным, но у меня вообще никогда не было свободы, а потому и знаниями о реальном мире я не мог похвастаться. Конечно, я не сразу это осознал. Мама всегда была рядом, её взгляд убеждал меня каждый раз в том, что только ей дана надо мной власть, она главнее, а её точка зрения — единственная правильная. Мама не может ошибаться, она знает, как лучше. У неё мягкий голос, даже когда она говорит мне объективно жестокие вещи. Когда ругает. Когда вроде бы как извиняется и прижимает свою крупную ладонь к моей щеке, заглядывает в мои заплаканные глаза и целует меня в губы. Минчан постоянно твердит, что это отвратительно. А я до сих пор не вижу в этом никакой проблемы. — Чел, это просто пиздец, как мерзко. — Это ты мерзкий, Минчан-а. Она ничего такого не имеет в виду, когда делает это. Что плохого в том, что она любит меня? Минчан сидит на парте и вертит ручку в руках. Мы сегодня с ним дежурные по классу, но, кажется, слишком сильно задержались и вообще забыли за бесконечными разговорами спорами о какой-то там уборке. — Тряпка. Ты тряпка, но если сейчас ты перестанешь изображать перед ней паиньку и пойдёшь против, то будешь спасён! — Тряпку я сейчас в тебя кину, если не заткнёшься. Помоги лучше. Он ругается себе под нос, закатывает глаза, но затем молча идёт мне на подмогу. Я щуплый, хилый и часто болею. Я нуждаюсь в Минчане. Ну, или хотя бы в его физической силе, чтобы дотащить ведро с грязной водой до туалета. Его длинные, пушистые волосы закрывают глаза. Я практически никогда не видел его обычного, наверное, постоянно скучающего взгляда. Только во время очередных пререканий он откидывает чёлку и словно заставляет посмотреть в его тонкое, красивое лицо, и этих мимолётных моментов мне очень не хватает. Лучи закатного солнца плещутся в воде, капли воды застывают хаотичными пятнами на манжетах его пиджака. Он на фигуре Минчана сидит как-то странно, как мешок. Наверное, только из-за того, что под ним ещё худи с рубашкой. Я впервые вижу, чтобы школьная форма сидела на человеке так нелепо. Но Минчану, скорее всего, всё равно. Ему плевать на всё происходящее, и именно по этой причине из-за его резких и наполненных раздражительностью движений сейчас вода льётся даже на меня. Я очень терпеливый и кроткий. Я подхожу ближе и хватаю друга за локоть. — Чего ещё, ваше высочество? — Иди сюда. Я заставляю его поставить это долбанное ведро на пол, сам делаю напор воды поменьше и отвожу Минчана подальше от раковины. Одним жестом показываю ему повернуться спиной ко мне, а сам хватаюсь за воротник пиджака. — Снимай. — Зачем? Чего удумал опять? — Ты все рукава уже угваздал. Давай быстрее. Минчан, явно сомневаясь в надобности моих действий и заодно в моей адекватности, всё же молча поддался и дал стащить с него пиджак. Он кашлянул, закатав рукава худи, и вернулся к своей нелёгкой работе. — Иди в класс, помой пока доску. Вечер ведь уже почти… — Почему ты покраснел? Я тогда не совсем понимал — моё неумение считывать чужие эмоции были плюсом или же огромным недостатком, от которого пришлось бы избавляться? Мир других людей, их ощущения и чувства тогда считались для меня тёмным, запретным царством. Только мама иногда снисходила до меня, маленького и ничего не смыслящего во взрослом мире человечка, и с великодушием кое-что объясняла. — Смотри на меня и следуй моему примеру, Хоён-а. Я единственная, кому ты должен доверять. Я доверяю тебе, мама. Но что бы ты сделала сейчас на моём месте? Минчан молчит. Он только рукой махнул, чтобы я от него поскорее отцепился. Я не посмел даже позаботиться о том, чтобы не поставить его в неудобное положение. Разве это правильно? Всё чаще я убеждаюсь в том, что Минчан в чём-то прав, а мама, возможно, сильно ошибается.