Седенький мальчик

      Борис огляделся. Он не был на Ленинградском вокзале… давно.       «С тех пор, как здесь ночевал», — поудобнее ухватился за ручку чемодана.       — Ой, я могу сам, — заверил Матвей.       — Лучше моги рюкзак держать. Документы, билет, телефон, зарядка? Кошелек?       — Ты уже спрашивал, — улыбнулся Матвей и по привычке потянулся поправить волосы, с удивлением провел по выбритому виску.       Борису понравилась идея с асимметричной прической: с одной стороны шрам был по-прежнему прикрыт, а с другой — видны красивые черты худого лица. Собственные волосы слегка мешали. Расчесывать их и мыть даже через день казалось хлопотно, но когда за щетку брался Матвей, становилось приятно.       — Все равно перепроверь, — попросил Борис. — И это… позвони, как доедешь.       — Обязательно!       — И Гулю набери, она просила.       — Ой, ей я буду вообще всю дорогу звонить. Она очень ругалась, что я «поперся в такую важную поездку первого апреля».       — Не знал, что она суеверна.       — Я тоже, — Матвей поправил лямки рюкзака и ласково взъерошил Борису волосы на затылке. — Так лучше. Ты уверен, что я могу уехать?       Они давно все решили.       После того, как дело со Стасом закрыли и прошли скромные похороны, где из «гостей» появились лишь Гуля с Никитой Кимычем, Матвей на два месяца перебрался к Борису в Волоколамск. Там их поджидали слезливо-радостная тетя Надя и Касым с семьей. И куча дел. Идею пристройки отложили за неимением средств, зато сделали посильный ремонт в спальнях и собрали две дополнительные кровати, чтобы когда на каникулах к ним приедут погостить Алиса с Ксюшей, всем хватило койко-места. Казалось, Матвей готовился и волновался больше остальных, но все равно первый день старался не высовываться, так что Борису пришлось почти выманивать его.       Вечера они проводили сидя на веранде с включенным фонарем или читая, каждый на своей кровати. У них собралась причудливая книжная полка, состоявшая напополам из суровой русской классики и бульварных романов. Правда, Ксюша познакомила Матвея с сетературой, так что он пока перестал пополнять свою коллекцию, все чаще читал с телефона, смешно пунцовея и категорически отказываясь показывать, что его настолько поразило. Борис в целом был не против: он мог не спеша соорудить им полки побольше без страха, что они утонут в дикой смеси Солженицына-Платонова и «Рабынь-королев-принцесс-воровок-любви».       О том, что Матвею нужно проведать родителей, говорилось не раз. Он накопил денег на билет, прожитье и гостинцы, заручился моральной поддержкой Веры, болтавшей с ним частенько по телефону.       «Уверен, он справится», — успокоил сам себя Борис, шагая следом за Матвеем по перрону. Вид его высокой фигуры с прямой и узкой спиной успокаивал. Борис не замечал других пассажиров и провожающих, не сомневался, что и на них никто внимания не обращал.       «Если я что-то в этой жизни и понял, так это то, что надо жить вот прям щаз. И не париться. Особенно, когда ты уже седой».       — …ничего?       — А?       — Я говорю, Борь, точно ничего? — Матвей развернулся к нему, мягко улыбнулся. — Ты не будешь бояться или вроде того?       — А ты хочешь, чтобы я боялся? Ты скажи, тогда…       — Ой, нет! — рассмеялся. — Я постараюсь скоро вернуться.       — Вернешься, когда вернешься. Тебя так-то Гуля еще ждала.       — Борь, я буду звонить и писать каждый день.       По громкоговорителю объявили, что поезд отправится через десять минут. Матвей вздрогнул, как испуганный заяц, спешно потянулся к Борису, тот охотно обнял его, следя за тем, чтобы никому не помешать и чтобы никто не вздумал как-то косо на них посмотреть. Человеческая толпа засуетилась, медленно разделяясь на две части: одна запрыгивала в поезд, другая — теснилась к выходу с перрона.       — Прости, Борь. Еще немного, — попросил Матвей на ухо.       — Да все в порядке, — похлопав по выпирающим из-под легкой весенней куртки лопаткам. — Родителям там… поклон что ли передай.       — Обязательно! Я им скажу, что встретил замечательного мальчика.       — Да ну? Меня потом с ним познакомь.       Матвей смеялся. Было приятно отпускать его вот такого, веселого, бодрого. Да и Бориса не тревожила разлука, он не сомневался в том, что они поступают правильно и что они непременно встретятся.       «Но, Боже, какой же я тебе “мальчик”? Это скорее ты. Мой любимый седенький мальчик. Кх-м. Ладно. Скажу ему это как-нибудь потом».