Больше не монстр

  Заботливое касание щеки горячими пальцами. Казалось Сефироту, что чувствовал он также нежный взгляд, чужие переживание и сострадание. Никогда никто не относился так к нему. Его либо ненавидели, либо боготворили. Его хотели и презирали. Его образ, облагороженный Шин-Рой. Не его самого. О нём, замкнутом и одиноком, мало кто знал. Мало кому он был нужен. Даже его отцу интересен был исключительно как объект для исследования. Тяжело пробуждаясь, Сефирот встретился с взглядом чёрных глаз. Самых дорогих. Желанных. На миг увидел в них тепло. Всего мгновение, смываемое удивлением, возвращающим привычное презрение и надменность. И руки словно вовсе никогда не было на щеке. Всё как всегда. С того самого дня, когда увидел его впервые. Маленький Сефирот тогда шёл по лаборатории отца после сдачи очередных анализов. Ему едва исполнилось пять лет, но он уже проявлял несвойственную детям самостоятельность. Было ли виной тому отсутствие родительской заботы или генетическая особенность, сам Ходжо не мог сказать. Отвлёкшись от микроскопа, редкий ассистент, выдержавший характер профессора и нагрузку, глянул на ребёнка. Глаза юноши были столь же черны, как и волосы. Весь его вид излучал высокомерие, а взгляд уничтожал презрением. Настолько сильным оказалось впечатление, что в жилах Сефирота будто начала закипать кровь. Образ надменного ассистента навсегда впечатался в память. И в сердце. Хотелось отчаянно, чтобы именно этот человек посмотрел на него иначе. Впервые Сефирот почувствовал на себе подобные чувства, окружённый вниманием и лживыми улыбками. С тех пор пересекаться с ним Сефирот стал часто. Отчасти от того, что проведение стандартных процедур Ходжо доверил ему. Он же представил: Северус Снейп. Ни разу за все короткие встречи взгляд его в отношении Сефирота не менялся. За всю жизнь Снейп не проявлял мягкость. Потому так верить хотелось, что еле уловимое тепло не было порождением измученного разума. «Приснилось? Или я всё ещё сплю?» Он смутно помнил, что с ним происходило после того, как обнаружил он тайный проход в особняке в Нибельхейме. В тот момент его воля дала слабину, и что-то мрачное, мерзкое, скользкое проникло в разум. Воспользовалось уязвимостью и погрузило во тьму, из которой никак было не вырваться. Он тонул. Крайне редко видел он яркие образы: кровь, стекающую с лезвия длинного меча, трупы ничего не значащих людей. И юноша. Блондин с остроконечной растрёпанной причёской, что убил его, пронзая не только мечом, но и полным ненависти взглядом. Сефирот точно знал, что тот юноша, Клауд, его убил. Однако Сефирот был жив. Снова. Неуверенно, слабой рукой потянулся он к белому рукаву халата. Совсем как когда-то. Пытался привлечь внимание. Не просто так, а по делу: Ходжо попросил провести дополнительные анализы, записав все детали на бумаге. Но Снейпу до необычного мальчика дела не было, а Сефирот не смел при нём ни слова произнести: они все тонули в незначительности Сефирота для Снейпа. Пришлось проявить настойчивость. Обратить на себя внимание невинной силой и решительным взглядом. В этот раз Снейп посмотрел немного иначе. Меньше брезгливости, больше боли и сожаления. Еле уловимых на непроницаемом лице, но Сефирот слишком хорошо его знал. Хотел задать вопрос, почему всё ещё жив, но в отголосках подсознания хранился ответ. — Монстр, — как-то вслух размышлял Снейп, когда Сефирот пришёл к нему в предподростковом возрасте. Думал о своём, совсем не замечая мальчика. Рассматривал голограммы скрещенных ДНК. Вернее одного особого ДНК, внедрённого в другие организмы. — Любое вмешательство в генный код порождает монстров… Её клетки… Сефирот посмотрел на живые образцы в больших колбах с физиологическим раствором. Все они — продукты экспериментов Ходжо. Невозможно было сказать, что из них когда-то являлось человеком, а что — животным. Все они были монстрами. Все они были облучены мако, что читалось в открытых глазах некоторых из них. Тот же отблеск, что и в глазах Сефирота. СОЛДАТА. — Облучение мако тоже меняет код? «Создаёт монстров», — не решился озвучить вслух. — Думаешь, почему сила СОЛДАТ зовётся нечеловеческой? — прозвучало едко. Сефирот не знал всей правды о себе, но ему хватило знаний о том, что ему судьбой было стать лучшим СОЛДАТОМ. Его тренировали с детства. Ещё в бессознательном возрасте за него решили его будущее. Он — сильнейший монстр. Он это понимал. Потому особенно тяжело было принять следующие слова нынешнего Снейпа: — Ты больше не монстр, — вызвал он нескрываемое удивление. — Я избавил тебя от этой участи, очистив клетки. — Почему ты так уверен, что он больше не под контролем? — спросил другой человек, стоящий спиной к стене, скрестив руки на груди. Лицо его наполовину было скрыто красным воротником плаща, один неестественно красный глаз частично скрыт за длинной чёрной чёлкой. Сефирот знал его по обрывкам памяти — Винсент Валентайн. — Я наблюдал за ним всю его жизнь. Думаешь, не смогу справиться с такой мелочью? Лекарство готово. На этом моя работа закончена. — Значит, я могу дать его Клауду… — замолк Винсент на мгновение, представляя определённый образ, прежде чем продолжить, — и остальным заражённым. Оба, Винсент и Северус, подумали об одном человеке. Девушке, покорившей их сердца, но никому не доставшейся в итоге. Но даже будь у них шанс, у Винсента он был бы выше. Снейп ничего не знал о том, что произошло с ней, когда она от горя сбежала, оставив предсмертную записку. Верил, что действительно не смогла продолжить жить с таким бременем. А Винсент молчал, храня тайну горячо любимой. Будучи уверенным, что помочь возлюбленной он уже не сможет, Снейп сделал всё возможное, чтобы исцелить её сына. — Это мой подарок ей, — краем глаза посмотрел он на Сефирота с несвойственной ему тоской. Даже презрение ушло на второй план, потонув за спрятанным глубоко нежным чувством. Не к нему. К «ней». — Всё, что мне осталось. «У тебя её черты лица», — проговорился однажды Снейп. Сефирот не знал, о ком говорил он. Знал, что о матери, но был уверен, что ей являлась Дженова. Однако Дженову Снейп проклинал и ненавидел. Да и не так он был на неё похож, о чём ни на секунду не задумался, впервые увидев её в тот день в Нибельхейме. «Я сделаю всё, чтобы она мной гордилась!» — пообещал Сефирот, отправляясь на своё первое серьёзное задание в Вутай. Тогда же посмеялся, что мрачному профессору Снейпу белый халат не к лицу, и им надо бы как-то поменяться одеждой. Снейп не оценил, даже не вскипел от злости, лишь презрительно фыркнул, вызывая у Сефирота вздох разочарования. Даже спустя столько лет тогда Снейп не шёл на контакт, отвергая само существование Сефирота. Воспоминания горчили. Особенно теперь, когда он смотрел на вымотанного работой Северуса. Сколько времени он провёл над разработкой лекарства? Сколько времени он позволял себе спать? Спал ли он вообще? Ел ли? Гордость? Сефирот чувствовал, как всех подвёл. Мама? Он её не знал. Она была никем ему. «На самом деле я хотел, чтобы мной гордился ты», — болью отозвалось в сердце. — Меня отдадут Шин-Ре? — на удивление легко говорил Сефирот. Он только очнулся от многолетнего забвения, но не испытывал в голосе слабости. О действительно насущных вопросах не спрашивал: приучили, что его мнение ничего не значило. — Забудь о Шин-Ре, от неё почти ничего не осталось. У них нет ни средств, ни сил, чтобы с тобой возиться. Ты был ценен в качестве подопытного, но теперь для Шин-Ры от тебя толку никакого, кроме лишних трат. — То есть… В удивлении Сефирот сел. Пришло осознание, что он был волен делать всё, чего желает. Но с желаниями у него всегда было тяжело: слишком долго приходилось подавлять их. Одно не смог, так и сверлило в глубинах подсознания, особенно теперь, когда… — Ты свободен. — А ты? — спросил он с невольной надеждой. — И я, — выдохнул Северус, — могу, наконец, распрощаться с Шин-Рой. На этот раз навсегда. — И чем ты теперь займёшься? Я думал, исследования, финансированные Шин-Рой, были для тебя всем. — Шин-Ра — всего лишь спонсор, утративший своё влияние. Масштабные исследования мне уже не светят, да я уже изучил, что хотел. У меня больше нет цели в жизни, — признался Северус. Он чувствовал себя опустошённым, завершив дело своей жизни, потому устало поддался откровениям. — Когда Шин-Ра пала, а тебя признали погибшим после инцидента с метеором, я перебрался за город, собирался обустроить ферму недалеко от Калма и доживать свои дни в тишине и покое за незначительными экспериментами. Агенты Шин-Ры вырвали меня, когда я только обустроился. — Ферма? — заинтересовался Сефирот. — Тебе не тяжело будет одному? Работа с землёй требует немалых физических навыков. — Или технических, — недовольно откликнулся Северус, одаряя привычным взглядом Сефирота. — Попрошу не недооценивать мой интеллект и способности к анализу, юноша. — Человек манёвреннее и функциональнее, — отстаивал свою точку зрения Сефирот, фактически навязываясь. Он не мог упустить столь редкий дар, дарованный жизнью. — Если ты рассматриваешь мою ферму как возможность наняться в работники, в виду того, что тебе некуда пойти, — частично верно понял Северус причину, не подозревая об истинной, — спешу тебя огорчить: платить мне тебе нечем. — Готов за еду, — абсолютно спокойно вызвался Сефирот. — Деньги буду зарабатывать охотой. Когти, клыки и шкура всегда будут в цене. Ты ничего не потеряешь, если позволишь мне быть рядом. Северус задумался, пытаясь понять своего бывшего подопытного. У него никого не осталось, кого он мог бы назвать другом, кто бы его поддержал. Их связи были разорваны ещё до того, как Дженова подчинила его разум. Он потерял всех и всё, будучи в забвении. Его вычеркнули из жизни, весь мир отвергал его, видя в нём символ разрушения, не задумываясь об истинной причине его поступков. Из ранга героев он пал до врага человечества. Ему действительно некуда было податься. Однако связывать свою жизнь с человеком, который всю жизнь ставил на нём опыты, вместо того чтобы отправиться в путешествие по огромному миру, казалось неразумным. — Откуда такое настойчивое желание потратить свою молодость на чужую ферму? — Не на ферму, — уточнил Сефирот, взгляд его был необычайно серьёзен. — На тебя. Я хочу, чтобы ты посмотрел на меня иначе. — Не лучше, — бросил Северус в сторону. Оставлять Сефирота тоже не желал. Как бы не относился Северус к нему самому, он был единственной живой памятью, оставшейся от дорогого человека. — Лишние руки не помешают, — смирился он.