На окраине тайги

Гадали, гадали, да уши у всех неверующих повыпадали.

— От ыйа, месяц сена, выдался непривычно знойным — хотелось укрыться в прохладе столь родной для детей суровой тайги. Родители ещё засветло отправились на сенокос. Я и Хотой побежали на реку, купаться вместе с соседскими мальчишками, а младшенького Саарына оставили в ответе за хозяйство, — скрипучий и монотонный голос старого шамана Дьулусхана доносился издалека, пытаясь пробиться в дремлющее сознание мальчика. В который раз Эрэл слышал одни и те же истории из уст старика за последние.… Две недели? Или всё же три? Юноша уже давно потерял счёт времени — слишком неизменными стали вечера в приюте с того момента, как Дьулусхану явилось предзнаменование его скорой гибели. А согласно обычаю умирающий пожилой человек призывает к себе молодое поколение и рассказывает ему обо всех своих социальных связях и опыте жизни. И неважно, что Дьулусхан лишен хоть какого-то признака скорой кончины: бывший шаман шибко уверен в своём предсказании, а воспитанникам приюта остается лишь молча внимать его словам. Хотя казалось, что старику не нужны слушатели, он вёл бесконечно длинный монолог, слепо глядя на дрожащий силуэт пламени в древней печи. Он нуждался лишь в чьём-то физическом присутствии. Скорее чтобы не быть похожим на сумасшедшего ещё больше, чем его считают местные жители, или не чувствовать себя забытым всеми. Эрэл осторожно потянулся, чтобы не привлекать излишнего внимания, но осмотрев присутствующих, отметил на их лицах следы скуки и дрёма. Видимо, все устали от однообразия историй. Дойдууна сидела на стуле в самом теплом углу комнаты под боком пыхтящей жаром печки. Женщина тихо позвякивала спицами — вязала очередной шерстяной свитер своему ненаглядному сынишке Хомусу — и следила, чтобы никто из «беспризорников», как она любила их называть, не ушёл. Дойдууна вновь была не в лучшем расположении духа; причина — Кунай, как всегда. Её выводила из себя его своеволие, смелость и наглость. Сегодняшний день не стал исключением — юноша ушёл ещё до подъёма и не возвращался. Кунай часто сбегал из приюта, иногда даже на пару дней, он желал свободы и не страшился наказаний, ожидавших его по прибытии. Эрэл восхищался им и завидовал его бесстрашию, сам он внутренне сжимался от страха, стоило только представить, как крепкий кулак Уххана впечатывается в его тощее тельце. Близняшки Куннэй и Айталыына выводили крошечным кусочком угля затейливые узоры на таких редких для сирот шероховатых листах бумаги. Дойдууна запрещала детям брать бумажные листы, берегла их под замком в сундучке; но раз в месяц выделяла пару листочков девочкам для создания причудливых орнаментов. Позже Дойдууна продавала или обменивала самые удачные зарисовки у местной ткачихи, да некоторые складывала в тот же самый сундучок и вязала по ним свитера и шарфы для сына и на продажу. Сулустаана недовольно сопя, уже второй раз за несколько часов заплетала косы Умсууре. Занятие это было долгим и муторным, а также совершенно бесполезным — стоило Сулустаане отвернуться от девочки хоть на минуту, как та сразу же давала своим жестким и непослушным волосам полнейшую свободу. Другие воспитанники уже устали косо смотреть на Сулустаану, мол, зря время тратишь, оставила бы всё, как есть, но та была непреклонна. Говорила: «Негоже будущей невестке ходить растрепанной! А вдруг ещё привыкнет и в будущем такую… Ветряную никто замуж не возьмёт! Помрёт же в одиночестве!». Сулустаана любит думать о светлом будущем, о замужестве, семье и прочих подобных вещах, в отличие от остальных обитателей приюта, они молились лишь о том, как пережить ещё один бесконечно длинный год. Всего один год жизни…. Да, они тоже задумывались о будущем, но это всегда казалось таким нереальным и далеким, всего лишь сон или выдумка. Словно по достижению совершеннолетия — если не ещё раньше — они не просто уйдут из приюта, а уйдут из жизни. Особенно отчетливо это ощущал Кунай, уже в этом году он покинет приют. Говорил он об этом всегда невесело с какой-то мрачной ухмылкой, будто смерть уже ожидает его за дверью, протягивая свои костлявые ручонки к младой плоти юноши. «Я ведь совсем пропащий, толка-то из меня. — Отвечал юноша на все расспросы, отмахиваясь руками. — Тут ни шиша не сделаешь, таким уж уродился. Не сейчас помру, через годок-два так точно». Эрэлу были неприятны такие размышления друга, он опровергал их раз за разом, а Кунай лишь улыбался и трепал темные вихры Эрэла. Однако Эрэл знал, в глубине души Куная пугала мысли о скорой смерти, невозможности прожить долгую и счастливую жизнь в кругу самых дорогих сердцу людей. Куная выдали лишь печальные глаза. Почти что чёрный, тёмно-карие глаза, желавшие глядеть лишь в светлое будущее — но их обладатель раз за разом обрубал ниточки веры, уходящие далеко вперёд. — Когда мне было тринадцать зим от роду, наш дедушка по отецкой линии перед смертью рассказывал нам о сюллюкюнах, — тем временем старый Дьулусхан перешёл к самой интересной части вечера — легендам. Только их Эрэл мог слушать снова и снова, воображая в голове красочные и динамичные картинки. Никто из детей не разделял его энтузиазма, особенно Хомус, который к этому времени уже не таясь, храпел. — О духах, живущих в глубинах озёр и рек. Они покидают родные воды и поднимаются на сушу только во время святок, чтобы на них не попала освящённая вода. Прям как в сей час. Ночью кочуют по дорогам, перевозя на быке с места на место своих детей, которых у сюллюкюнов очень много. В народе поговаривали, что всякий утопленник делается членом их семьи. Кочуя, они производят различный шум, по которому можно угадать будущее; ради этого люди ходили ночью в поле и садились где-нибудь около проруби, на перекрестке дорог, возле кладбища или около пустых юрт, где, как считается, живут сюллюкюны в дни до Крещения. Предварительно, однако, очерчивали вокруг себя круг концом ётурака и, усевшись плотно друг около друга, накрывали головы одеялом. Громкий и требовательный стук в дверь прервал рассказ; бывший шаман недовольно заворчал и прикрыл полуслепые глаза, словно погрузился в сон. Дойдууна неторопливо открыла дверь, ожидая увидеть вернувшегося из города мужа, удачно распродавшего товар, только на пороге оказались злой Кунай в сопровождении местного охотника, Харысхана, и его собаки Боотура. Мужчина держал юношу за уже ярко-алеющее ухо, а Кунай активно брыкался и лягался. — И что опять натворил этот шалопай? — грозно уперев руки в бока, потребовала Дойдууна. Однако Харысхан не удостоил её ответом, молча втянул мальчика в дом и ушёл. Ничего особенного для нелюдимого охотника, все в деревне уже привыкли. Как всегда приговаривала старуха Куорэгэй, балаканье с булыганом. — Негодяй, опять позоришь меня перед всем людом! Хулиган! Вот бы скорехонько от ыйа водворился, чтоб уж не висел на моей шее, бандит! — причитала женщина, отвешивая парню подзатыльники. — Повезло тебе, что Уххан еще не приехал, поганец! Иди, садись к остальным стервенятам. Кунай скинул уличную одежду и плюхнулся рядом с Эрэлом на жёсткий пол, застеленный звериной шкурой, и продуваемый сквозняком, тянувшим из щёлок древней оконной рамы. Юноша потирал затылок, грозно сдвинув брови к переносице. Проснувшийся Хомус со злорадством посмеивался над ним. — Отец, не спи, — строго прикрикнула настоятельница приюта, вновь взявшись за вязание. Шумно вздохнув, старый Дьулусхан продолжил свой монолог на том же месте, где и прервали, будто запись, поставленную на паузу, которую запустили вновь: — Иногда никто ничего не слышит, иногда слышит только один из слушающих; иной раз сюллюкюн подойдет к слушающим и постучит им по голове своей клюкой, зевнет и спросит: «Кто таковы?» — и, не дожидаясь ответа, уйдет. Слушать всегда следует попарно, а то сюллюкюн, сосчитав и увидев, что число слушателей нечетное, лишнего человека заберет. Сюллюкюна встретить или увидеть не трудно: он не шибко прячется. Если хотят, чтобы он не шлялся близко к дому, то на всех дорогах ставят малёхонькие древяные кресты. Дед до кончины наставил вокругу избы таких крестов после случая того, когда сыграл в карты с одним из сюллюкюнов. Дед выиграл у него горсть золота, рад был, причитал, что ему так николиже не везло, да прикупить бы новёхонькую кобылку мечтал. Добрел он в город на рынок, достает золото, чтоб расплатиться, а в сумчонке то вместо золотца сор всякий лежит. Егозливый народ сюллюкюны. А дальше старый шаман расскажет о том, как он с братьями прокрадывался глубокой ночью мимо старших, чтоб пойти на единственное в поселение кладбище и получить гадание у сюллюкюнов. Но вот только у самого порога избы их поймает злой отец и всыпет всем затейникам своим ремнем с большой металлической бляшкой, так что неделю они не могли спокойно сидеть. Всё это Эрэл прекрасно знал от первого до последнего словца, поэтому позволял себе сквозь полусомкнутые веки рассматривать запястья Куная. Они вновь были разодраны с покрытыми корочками ранками и сбитыми костяшками, ногти обломаны и обрамлены грязью и чем-то светло-красным совершенно не похожим на кровь. Парень не ввязывался сегодня в очередную драку с местными мальчишками, Эрэл это твёрдо знал, и это его радовало. Хотя бы один день Кунай не был избит. — Где ты пропадал весь день? — осмелился тихо узнать Эрэл, в момент, когда разглядывать провинившегося юношу всем надоело, а рассказ вновь ввёл всех в лёгкую дремоту. — Не боись ты, — задорно ухмыльнулся Кунай. — Благим делом занимался, бабке Куорэгэй сарай разбирал. Крыша вся прогнила, да снег её обвалил — всё в обломках, щепках, гвоздях и прочем соре. — Мог бы меня взять, я бы помог, — проворчал Эрэл. Нет, копаться в гнилых деревяшках ещё и в снегу ему не хотелось, однако сбежать хоть на денечек из мрачного и угнетающего приюта был бы рад, особенно в компании Куная — с ним ничего не страшно. — Да чё ты? На ручонки свои погляди — не годятся они для физической работы, не то, что мои, — в доказательство Кунай положил свою грубую и жесткую ладонь рядом с гладкой и нежной ладонью друга. — Те бы это… Умственный труд какой. Ты же у нас мозговитый. — Кунай улыбнулся и взлохматил макушку Эрэла. — Лучше вот, держи. Только они подтаяли… Парень отвернулся в сторону окна, спиной к остальным присутствующим в комнате. Из-за пазухи Кунай извлек небольшой мешочек, сбоку которого проступало белесое пятно. Скрывая от посторонних глаз, юноша развязал бечёвку и протянул Эрэлу. В глубине лежали небольшие три белых шарика похожих на снежки, которые активно таяли. Эрэл узнал их сразу — «мартышки». — Закидывай в рот скорее! Эрэл только хотел что-то сказать, как Кунай бесцеремонно впихнул сладость ему в рот. В полости сразу же растекся сливочный вкус, отсылая мальчика воспоминаниями далеко от приюта в его родной дом. Крохотная потрепанная кухонька, которой отводился угол в комнате около печки. Над чашками клубился пар, аромат трав наполнял легкие болеющего Эрэла; ноги болтались над полом в двух парах шерстяных носков; маленький мальчик кутался в одеяло и уплетал за обе щёки эти самые «мартышки», запивая горьковатым чаем. Бабушка месила тесто на пирог, параллельно делясь с внуком всеми услышанными в детстве легендами, не забывая причитать о том, чтобы он ел не торопливо, не то подавиться. Но Эрэл не мог, есть их медленно, слишком любил бабушкины «мартышки», слишком вкусными они были — особенными. И вот сливочная оболочка растворилась и появилась кислая смородина, не оставляя ни следа прежней сладости. Так же как и мама, которая вернулась домой, и забрала весь покой и уют из того момента, закатывая новую истерику. Раньше ему казалось, что бабушкины «мартышки» самые неповторимые, и что он узнает их среди тысячи вариаций десерта, хотя и не пробовал «мартышек» ещё чьего-либо приготовления. Однако сейчас Эрэл осознал, ту сладость, которую он ел сейчас, и ту, которой наслаждался в детстве — ничто не отличает. Да и вообще в «мартышках» не осталось былого чувство праздника и радости, которые они дарили ему раньше. Теперь это просто вкусный десерт, веющий для юноши тоской по давним временам. Кунай заметил, как опечалился друг, и продолжил рассказывать, отвлекая того от грустных мыслей: — Бабка мне ещё и деньжат малеша подкинула, да я брать не хотел. Она сама ж не ест икру ложками, бурёнка не первой свежести — её пропитание и заработок. Сын укатил к черту на куличики на заработки, только неизвестно, когда вернётся. Вот и крутиться старуха, как может. Заладила всё, труд чаятельно оплатить. Да ещё и этих, — юноша кивнул на мешочек. — Впихнула. Я же знаю, как ты их любишь, вот и взял. Так что ешь, не робей. — А ты? Кунай мотнул головой, улыбаясь и мечтательно протянул: — Так я ж сладкое не особо люб, не то, что солёненькое. Ешь, давай. На самом деле, Кунай любил сладкое, но Эрэл сильнее, поэтому юноша всегда отдавал свою часть другу, хотелось порадовать его. Со временем Кунай уже и сам уверовал, что сладкая пища для него противна, а её оппонент солёная близка к сердцу. — Спасибо, — поблагодарил Эрэл, беря вторую «мартышку». — А я бы хаана навернул сейчас… Эрэл скривился при упоминании ненавистной кровяной колбасы, а Кунай продолжил: — Только я это, по тайге шёл, смотрю средь снега красные точечки — брусника оказалась. Дивился ещё, почему ягоды на ней-то остались, давно уж не должно быть. Но не пропадать же добру, ласточка, что зря погибла? Местная легенда о смелой ласточке, которая в своих долгих перелетах где-то обнаружила источник Живой воды. Набрав воды, она решила отнести её людям, но, пролетая над тайгой, столкнулась с осой. Оса, решив, что лучший вид защиты — нападение, ужалила ласточку, и та пролила Живую воду над тайгой. С тех пор и появились в суровых таёжных условиях вечнозеленые растения, к которым относится и брусника. — Ну, я и съел ягод, теперь живот болит.… А когда уходить собирался, этот верченный мухомор возник и начал бранить, почём в лесу так поздно торчу. А я ему говорю, не лезть не в своё дело, не батька мне. Повздорили, а Харысхан за ухо схватил и силком в приют потащил, не отпускал до самого порога, ухо теперь горит. — Кунай поник и убрал за пазуху мешочек, когда последняя «мартышка» была съедена, потирая липкую руку о чистую. — Да и вообще, что это такое? Там Харысхан хулиганом всё кличет, ту Дойдууна беспризорником и пропавшим называет, а я ведь помог старой и одинокой женщине разобраться с дряхлым сараем, она бы ведь не справилась. Эрэл сжал плечо друга в знак поддержке, искренне сказав: — Ты может быть чуть-чуть хулиган, но точно не пропавший. Парень в ответ сжал руку Эрэла на своем плече и, растянув губы в улыбке, поднялся, бросив: — Идём ломать подушку, этот блаженный наконец-то закончил. Дойдууна погасила единственный источник света в комнате, и комнату заполнил густой и пугающий мрак. В их комнатке отсутствовали окна, а в селении — электричества, которое могли позволить себе лишь большие города, коих было немного; а свечи принято экономить. Поэтому в комнате царил мрак, такой, что не видно собственных рук. В такие моменты как никогда Эрэлу хотелось самому прорубить хоть малюсенью щелочку в стене, чтобы в комнату пробиралась капля света. Но нет, сколько бы он не жаловался настоятельнице на отсутствие окон, получал лишь ругань и подзатыльник. Поэтому юноше оставалось лишь позволять страху и тьме заполнять его без остатка. Единственное, что радовало в крохотной комнатке то, что мест для отдельных спальных мест не хватало — им приходилось спать по двое на узких и жутко скрипящих кроватях. Они стояли так близко друг к другу, что если постараться, можно дотянуться рукой до Куннэй на соседнем ложе. Осознания, что рядом есть люди — успокаивало. Помимо кроватей сиротам приходилось делить между собой подушку, занимающую большую часть пространства, и одеяло. Кунай заметив, как учащалось дыхания соседа, стоит пламени потухнуть — незамедлительно находил среди вороха постели ладонь Эрэла и крепко стискивал, успокаивая. Эрэла пугала столь непроглядная тьма, устрашало, что в такой темени мог схорониться кто угодно, начиная с мелких домовых и заканчивая злыми духами. Кунай понимал его страх и не смеялся, как это делал Хомус. Парень так же боялся темноты в более раннем возрасте, но тогда он являлся единственным воспитанником, и ему приходилось в одиночку переживать это ужасное чувство. Именно из-за того, что никто не оказал тогда Кунаю поддержку, юноша стал щитом от всех страхов для Эрэла. Может Кунай до сих пор сам боялся темноты и таким образом искал силы в Эрэле? В глубине души юноша знал ответ, но старался убедить себя в обратном. В детской царила глубокая тишина, даже не слышно дыхание детей. Однако ни у кого сон не затаился ни в одном глазу, за исключением маленькой Умсууры. Девочка всегда как по щелчку пальцев засыпала сразу же после объявления отбоя, как можно теснее прижимаясь к теплому боку Сулустааны. — Вы верите, что предсказания сюллюкюнов действительно сбываются? — еле слышно заговорил Эрэл, думая о россказнях старого шамана. — Скорее, верите в то, что сюллюкюны облекаються в плоть и кровь? — перефразировала Куннэй. — Я думаю, да, — незамедлительно ответил Эрэл. — А я думаю, это бредни тронувшегося рассудком деда, — вмешалась Айталыына, ворочаясь с бока на бок, из-за чего в помещении разносился противный скрип. — А вот и нет, — не согласилась с сестрой Куннэй. — А вот и да, — упорствовала та. — Кончайте есть друг другу мозг, спите. А то Умсууру ещё разбудите…. — предприняла попытку присмиреть воспитанников Сулустаана. Но ребята не заметили, как прекратилось тихое сопение девочки, поэтому момент, когда раздался голос Умсууры, стал для них неожиданность: — И я верю! — Вишь, Сулустаана, никто не хочет спать. Не будь дичком! — ещё бодрее затараторила Куннэй. — Давайте лучше проверим гадание на собственных шкурах. У старика Дьулусхана не вышло, но у нас точно выгорит! Кто пойдёт? — Я! — вскрикнула Умсуура, из-за чего на неё все шикнули, принуждая к тишине. Не хватало, только чтобы Дойдууна ворвалась в комнату. Несколько минут дети не шевелились, настороженно вслушиваясь в отголоски завывания ветхого домишки. Громко выдохнув, Айталыына осадила сестру: — Не неси чепуху, Куннэй. Ложись спать. Однако пропустив заявление девушку мимо ушей, Куннэй села на краю койки, свесив ноги, пытаясь разглядеть во тьме Эрэла. — А ты, пойдёшь, если не боишься, конечно? — Да, — незамедлительно ответил юноша, как завороженный, приподнимаясь на локтях и отчетливо ощущая, как друг крепче сжал его ладонь. Не то негодование, не то предупреждение. — Ну, уж нет, вы никуда и шагу не ступите, — строго отчеканила Сулустаана, вскакивая на ноги и вставая у двери в грозной позе, как дракон охранявший вход в сокровищницу. Пока девочки препирались между собой, над ухом Эрэла, опаляя жарким дыханием, Кунай шепнул: — Ты прямо-таки горишь желанием отчалить вместе с Куннэй в темнехонькую и тревожную тайгу? Эрэл кивнул, не осознавая того, что парень мог и не заметить этого, но Кунай увидел и, вглядевшись в силуэт друга, закопошился. Приметив активность со стороны самого старшего и грозного воспитанника приюта, девочки бросились надевать теплые носки и пальто, предвкушая скорую победу не особо доблестного рыцаря над непреклонным драконом, Эрэл не стал отставать от них. Кунай плечом оттеснил Сулустаану от двери, неопределенно к кому-то обратившись: — Одеяло не забудь. Сулустаана возмущенно хватала воздух ртом, не находя точек давления для Куная, сникла и провозгласила: — Я с вами пойду, кому-то же должно радеть за вами. Однако это являлось не приоритетной целью вылазки. Сулустаане не терпелось узнать, удачно ли она выйдет замуж в будущем и за кого — если сюллюкюны смилуются и подадут ей знак. Айталыына не могла оставить сестру одну, если Куннэй куда-то идёт, то и она должна, не смотря на собственное желание. Куннэй и Умсуура желали разнообразить тягостные дни в приюте, Эрэл же верил, что легенды правдивы и хотел увидеть их своими глазами. А зачем это уставшему после тяжёлого рабочего дня Кунаю? Ему нравилось радовать Эрэла, нравилось видеть его редкую и немного печальную улыбку. И юноше жутко не хотелось отпускать друга одного, потеряется ведь. У двери Кунай присел и шепнул Умсууре: — Забирайся, — когда девочка устроилась у юноши на спине, кинул остальным. — Ступаем след в след, медленно. И правда, тихо передвигаться по дряхлой и стонущей от каждого движения избе сложно, а уж бесшумно — невозможно. Из воспитанников приюта лишь Кунай изучил каждую половицу и проложил маршрут, по которому за годы практики научился выбираться из домишки незамеченным ни настоятельницей, ни её мужем. Хотя ребятам несказанно везло; Уххан вернется из города завтра, а Дойдууна и Дьулусхан крепко спали до рассвета. Однако Кунай не отступил от мер предосторожности: сам нес Умсууру, чтобы та не издавала лишнего шума, больно по-детски неуклюжа она в своих движениях. А девочке это только в радость, редко парень был благосклонен к её играм и выходкам. Кунай крался как снежный барс, аккуратно ступал и постоянно прислушивался; грациозный и уверенный в каждом своём шаге. Вереницей дети продвигались до самой кромки густого леса, юноша поставил Умсууру на усеянную снегом земную твердь и спросил: — Ну, куда? — Только не кладбище, — вымолвила Сулустаана, и все поддержали её. Никто не хотел идти туда, где земля хранила в себе умерших и единственных родственников. — Тогда в поле, — предложил Кунай, устремляясь вглубь тайги. Эрэл страшился, что ничего не сможет разглядеть в тенях величественных крон елей и сосен, но луна будто проложила им дорогу своим светом аж до самой спящей до теплых времен полянки. Даже несмотря на то, что Кунай вёл их не напрямик, а петляя по лесу, избегая окрестности дома Харысхана. Всё-таки обида в сердце юноши окрепла своими корнями слишком глубоко. По пути Эрэл терпеливо пояснял Умсууре, какие звуки она может услышать и их значения: — Если поблизости топчется или ревет корова, тот будешь богат; если над головой летает и щебечет птичка, значит, будет много детей; если лает собака — быть свадьбе; если услышишь стук по дереву, — мальчик замялся и тише продолжил. — Значит, кто-нибудь умрет: или сам слышивший, или кто-то из его семьи; если услышишь крик «Альлярхай!» — быть беде. Но можно вообще ничего не услышать…. Выбрав подходящее место, Кунай и Эрэл разгребли снег; Сулустаана постелила какую-то плотную ткань, чтобы не сидеть на голой земле; Куннэй очертила вокруг них большой круг на снегу концом ётурака, который Айталыына захватила из приюта. Сев так близко, что плечи ребят соприкасались, они накрылись с головой одеялом и стали ожидать в задумчивом молчании, даже неугомонная Умсуура молчала, боясь спугнуть таинственных сюллюкюнов. Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь. Ничего не происходило. Дети ждали и ждали, они уже изрядно замерзли в свирепой на мороз тайге. Потребность вернуться в сухую и теплую постель росла с каждой минутой, а вера постепенно таяла, сохранившись лишь в одиноком сердце Эрэла. Может поэтому сюллюкюны смиловались именно над ним и наградили предсказанием, от которого юноша хотел бы незамедлительно избавиться. Пронзительный крик «Альлярхай!» оглушил Эрэла, оставив после себя звон в ушах. Дезориентированный юноша не понимал происходящего; люди рядом казались незнакомцами с восковыми масками вместо лиц; замершие ноги словно парализованные; темнота стала пеленой, будто мальчик ослеп, а звон беспросветно заполнил сознание. Когда цепкие лапы ужаса отпустили Эрэла, всё вокруг нашло рациональное объяснение. Незнакомцы — ребята из приюта; ноги замерзли и затекли от долгого сидения в неудобной позе; мрак был таким плотным, из-за не успевшего перестроиться зрения; звоном же являлся певучий голос Умсууры. — Я слышала! Рядом блеяла овца! — звонко щебетала девочка, тряся Сулустаану за руку. — Такого нет в гадание, тебе это приснилось, — отрицала старшая девочка, на чьем плече Умсуура дремала последние минут десять. — Кто-нибудь что-то услыхал? Все отрицательно покачали головой, кроме Эрэла, который замявшись всё же смог выдавить жалкое «Нет». Разочарованные дети двинулись в приют. Эрэл был встревожен, разрываясь от противоречий — с одной стороны, мальчик искренне принимал легенды своего народа за истину, но с другой, Эрэл боялся, что предсказание будет иметь своё место в жизни. Руки юноши дрожали, а плечи подрагивали. Девочки не приметили изменений в парне, слишком увязнув в своих размышлениях, но не внимательный к мелочам Кунай. — Чего греха таить, уловил чего или ни фига? — прямо задал вопрос Кунай. — Ась? — захлопал глазами Эрэл, не сразу поняв смысла сказанного. Не хотел веровать мальчик в гадание, если не верить, то и не сбудется. Ведь так? — Да пусто всё. — Брешешь, — беззлобно хмыкнул друг. Эрэл ощутил, как аккуратно почти невесомо до его мизинца коснулся палец невозмутимого Куная, а потом и вовсе чужой мизинец переплелся с его собственным. Эрэл ухватился за него и не отпускал, несмотря на неудобства, пока сон не возымел над ним силу.