Трепещи пред алым цветением её губ

Она была наделена цветущей, весьма нечеловеческой красотой, омрачённой, однако, как говорили предания, уродством души. Артур за свою короткую жизнь видел много фейри, и у всех были какие-нибудь изъяны, например, у одной отсутствовал глаз, а у другой была полая спина. Они носят одеяния из мха, палой листвы или из склеенных росой паутинок, а эта дива бродила по лесному чертогу, сверкая своей красой, в человеческом платье цвета душистой зелени. — Фейри можно отличить от человека благодаря заострённым кверху ушам, которые они стараются спрятать, выходя к людям, — рассказала ему однажды матушка. Эти слова живо вспомнились Артуру, когда он тихой оступью, прячась за деревьями, шёл вслед за прекрасной незнакомкой. Сомнений не было — она фейри без крыльев, чья мелодия была столь сладостной и нежущей слух, что убаюкала его, вынуждая вскоре улечься на травянистый покров и забыться долгим сном. — Ты Артур, ведь так? — услыхал Кёркленд эфемерный голосок, когда сумел вырваться из оков сна и открыть глаза. — Ты часто бродил по лугам, что зеленеют на склонах, а теперь удумал увязаться за мной. Что тебе нужно от меня, нечестивый колдун? Неужто позарился на моё личико? Так знай, внутри я уродлива. Он медленно поднялся, непонимающе оглядываясь по сторонам и пытаясь понять, откуда исходит этот прекрасный голос. — Кто ты такая? Ты не похожа на обычную фейри, но при этом в тебе больше человеческого, ежель их черт. После смелых слов юноши она вышла из-за дерева на солнечный свет, что, казалось, был ослепительно влюблён в эту рыжеволосую деву, чьи локоны ручьём струились по плечам. Артур тогда замер на месте, не в силах вымолвить ни слова, и всему виной краса девицы, из-за коей щёки живо окрасились в багряный рассвет. — Моё имя Елизавета, я та, которой нет места ни в мире людей, ни в мире фейри. Но я научена этими созданиями жестоко наказывать тех, кто смеет следить за мной. Я не терплю невежливости речей и недолюбливаю мрачных типов наподобии тебя, — незнакомка подошла ближе и вцепилась острыми ногтями в подбородок Артура, тихо зашелестев в его бледное лицо: — Я вырву твои очи цвета листвы, а после нашлю паралич или иную заразу, уродующую плоть, коль не убежишь. Кёркленд вздрогнул всем своим гордым станом, ибо знал, что фейри никогда не лгут, всего-навсего лукавят, да так, что и не поймёшь истинный смысл их слов. Но эта девушка с печальными миндальными очами... О Всемогущий Господь, Елизавету в колыбели поцеловало августовское солнце, иначе и не объяснишь притягательность этого лица. — Значит, твои родители — человек и фейри... — пробормотал себе под нос англичанин, когда Елизавета отпустила его и сделала несколько шагов назад. — Как интересно... — В этом нет ничего интересного для тебя, несчастный колдун. Уходи, иначе прокляню, да так, что будешь на коленях вымаливать избавления, — произнесла не то фейри, не то человек, а после резко развернулась и пошла прочь, ступая босыми ногами по траве. — Покинь эти земли, пока тебя не схоронили заживо любовные чувства. Ещё никто не смог устоять пред нами, посему беги, милый, беги, не оглядываясь. Спасайся! «Что твое, то моё, а что моё — никому не отдам!» — шепчут в унисон фейри, а вместе с ними и Елизавета, что всё-таки обернулась, дабы пронзить юнца острым взглядом и ухмылкой, пробирающей до костей. Она навеет ему сладостную дремоту, коль вновь придёт, а Артур придёт, в том нет сомнений, и тогда не видать ему больше людей. Не видать и человеческой речи, будет внимать лишь шёпоту на странном языке фейри, да станет умирать от любви к ней. Такова красота дитя, что рождено от столь странного союза; она пагубна и неистова. — Беги, беги, лже-суженный, беги, пока не пал на тебя мой взгляд, — пропела соловьиным голоском Елизавета. — Беги, милый, чьи очи — листва в свете солнца. Станешь мне мужем, и в тотчас же забудешь всё: сплетения голосов, имя и свой жалкий род. Ты умрёшь от печали и забытья, от моей любви, ибо я есть проклятие. Пусть пришёлся мне по нраву ещё несколько вёсен назад, но не бывать счастью. Посему беги...