Трепещи пред алым цветением её губ

Елизавета не верит Оливеру, на чьей яшмовой коже цветёт целая россыпь веснушек. В неизбывном милосердии Господь прибрал к себе Марию да сберёг для царствования младшую Тюдор; на протяжении столь долгой кровавой ночи Елизавета была надеждой и опорой протестантов, когда же Кёркленд преследовал приверженцев сей веры. Её братья и сёстры по вере горели на кострах и по вине этого олицетворения, что глядел на их муки с оскалом. Она не смеет верить «алой» улыбке, на коей словно вечным сном застыла кровь протестантов, того, что приветствовал жёсткое подавление и искоренение протестантской ереси. Это он, взяв на себя грязную работу, хватал и бросал в темницы тех, кто молился за свободу и процветание Елизаветы. Тюдор не верит его очам, что сходни с голубыми тенями ветвей плакучих ив, ибо из-за него каждый месяц кого-нибудь из её окружения бросали в темницу за участие в заговоре либо подвергали допросу в связи с «подстрекательскими речами» или подозрительным поведением. Оливер Кёркленд просто видел, как казалось иногда, людей насквозь. Глядит на него порой королева да зреет, как «добронравен» тот, что сладкоречивее всяких непроходимых плутов, как дарит ей нежные и благоуханные улыбки, вот только знает: утопит любого в речной стремнине, даже её… Погубит ложная услада его вечно помертвелого лица да слов того, кто наивно доверится Англии, он как сахар — красив в своих белёсых одеяниях да вкусен, но полон яда. «Он очень искусный лжец, ему, ярому приверженцу католической вере, нельзя доверять. Но он также моя страна, могу ли я хотя бы просто запереть его в Тауэре?.. Имею ли на это право, раз уж опасен? Англия… пугает». Англия же глядел горящим взором на свою новую королеву, ранее он зрел в ней ничем не вытравимое величие, и сейчас она была объята лишь им. Правда, её грубоватое поведение так никуда и не исчезло, как и плохие слова, от коих, стоит лишь заслышать, Оливер морщится да порой делает замечания Елизавете. Прошлая королева, вызывая у некоторых жалость, часами сидела, откинувшись на подушки, согнув колени и нервно поглаживая плоский живот. Всё сжимала давно затрёпанный требник, молясь на благополучные роды и роняя на него горькие слёзы. Такая Мария вызывала у Оливера истое отвращение, ибо хотел зреть величие да сильного правителя, и Елизавета идеально подходила на эту роль, но было одно большое «но» — вера. — Англия?.. Что ты делаешь в моих покоях в такое позднее время? — тревожным голосом молвила она одной холодной ночью, проснувшись от того, что кто-то прямо-таки пожирал её своим горящим взором. «Пришёл убить меня?..» — Моя королева, Вы ненавидите меня? — как ветры тоскуют да жалобным голоском напевают свои песни, так и Кёркленд шептал слова. Точно в иную ночью заглушил бы им стенания дождя, если бы тот шёл. Был в эту минуту подобен бледной и одинокой луне на ущербе, пока глубина глаз страны упивалась невиданной доселе печалью — ах, истинный лжец, лишь об этом смеет думать Тюдор, разглядывая юношу при свете канделябра, который крепко сжимал в руке. Её брови хмуро изогнулись, сама королева слегка отодвинулась назад, при этом нервно оглядевшись. Девушка медлила с ответом, ища глазами у изножья собственной постели служанку, которая обязана была находится с ней рядом всю ночь. Но её в покоях не оказалось, отчего беспокойство Тюдор живо возросло. — Англия, я не испытываю по отношению к тебе ненависти, а теперь я попрошу тебя убраться, ибо это неприлично — вламываться ночью к женщине в комнату! — Но в тот особенный день Вы сказали, что замужем за Англией, сиречь за мной! Потому разве не имею на то право как муж? — тихо произнёс Кёркленд, заметно омрачившись сим ответом. — Ты же прекрасно понимаешь, что это не так, и я сказала то, что должна была как правительница. А теперь, прошу, уходи, — молвила она, пока бархатные ручки, что прекрасны при лунном свете, стали жить своей жизнью при разговоре, было в этом что-то прекрасное. Сжал губы, грозно нахмурившись, также Тюдор заметила, как крепче стал держать канделябр, что сильно её напрягло. Сейчас ещё днём привлекательная, харизматичная и живая Елизавета, что умело увлекает, подавляет и порабощает любого, казалась юноше жестокой и безжалостной женщиной. — Значит, в тот день это не было признанием в любви… Ах да, Вы же любите повторять: «Любовь — это ложь». — Англия опустил к долу свои доселе горящие глаза да чуть было вслух не пробормотал сквозь крепко сжатые зубы: «Протестанская сука… Вся в мать». В ту ночь он ушёл, не искренне принеся свои извинения, и Елизавета так и не смогла заснуть, боясь одного — вернётся да что-то сделает с ней. Право, Оливер пугает одной лишь своей тлетворной улыбкой. «Как, чёрт возьми, он попал в мои покои?..» — с ужасом думала она после.

***

Есть Елизавета предпочитала в личных покоях, где ей прислуживали специально отобранные дамы, и сейчас, не по времени обедая — точных часов трапезы никогда не соблюдает, — всё размышляла. Мысли были заняты не только тем, что большая часть католической Европы считает её еретичкой и узурпаторшей, но и Англией. Это олицетворение ещё до её восшествия на престол не давало покоя, порой казалось, что ненавидит девушку. — Ваше Величество! — раздался вдруг пронзительный голос, из-за которого всё присутствующие дамы тяжко вздохнули — Оливер был той ещё головной болью. — Надеюсь, что я успел к Вашей трапезе! — Он остановился, наклонив тут же голову набок и внимательно оглядев королеву. — Ох, Вам стоит больше есть, Вы такая худая. — Ты не должен быть здесь, — грозно нахмурившись, молвила Тюдор. — О, я всегда нахожу вход. Но я пришёл не для того, чтобы потревожить Вас этим в такой час, а чтобы, — Кёркленд указал взглядом на закрытое блюдо, которое всё это время держал с каким-то изяществом в руках, — порадовать Вас, моя королева, сладким. Зная Ваше к нему пристрастие, я лично приготовил манше, слегка изменив состав ингредиентов, и всё для того, чтобы Вы остались довольны. И… Считайте это моим своеобразным извинением. «Отравить меня решил?» — подумалось Елизавете. Они долго смотрели друг другу в глаза, не отрываясь и не моргая — Тюдор прожигала его подозрительным и недовольным взором, Оливер же миловидно улыбался, а-ля ангел, чьи помыслы чисты. Но, право, эти голубые очи словно бы пытались свести её с туманной тропы, утопив после в буйном море. В конце концов девушка приняла «подарок», приказав фрейлине отрезать кусочек и попробовать, дабы убедиться, что манше не отравлено. — Я никогда бы не посмел Вас убить, — хмыкнул он да в смертельной истоме поник, наблюдая за сим зрелищем и пряча за улыбкой обиду. Она не доверяла ему, какая жалость. — Страна не способна сделать это со своим правителем, моя королева. — Просто мера предосторожности, сам понимаешь, Англия, — зазвучал недоверчивый голос, прекрасней которого, право, ничего и никогда не слышал. Он беспощадно вплетается в его жизнь, и не испить уже ласки земной, коль ею зачарован. «Маленькая и глупенькая Лиззи такая пугливая, но она так выросла. И по сейчас день её дух не терпит над собой командира». Благоухает теперь мягкая улыбка Кёркленда, стоило узреть на прелестном личике своей королевы истинное удовольствие, и всему виной его стряпня. Право, в минуту благоденственного покоя она прекрасна. Но было кое-что ещё, что сделало улыбку юнца более радостной — оба были рыжие и с непростым характером, и это делало их похожими. Мелочь, но приятно.

***

Мария Стюарт никогда не нравилась Оливеру, ибо видел ту насквозь, как и её намерения. Быть может, лишь по одной этой причине и помог католичке Марии, несмотря на религиозную схожесть, вместе с Уолсингем поглубже заглотнут наживу. Это он заставил на допросе сломаться молодого католика, который прибыл с континента, чтобы установить контакт с шотландкой. Тот согласился помочь создать для Стюарт новый канал секретной переписки, который после находился под контролем Уолсингема. «Наживкой» же для Марии стала группа молодых и отнюдь не пугающих заговорщиков-католиков, те хотели убить его королеву, вот только этому не суждено было случится — им удалось внедрить провокатора и в этот узкий круг заговорщиков. Летом 1586 года всё было кончено — предводитель заговорщиков, Бабингтон, посвятил в планы Стюарт, на что та ответила с одобрением и даже написала инструкции и советы. Но шотландка даже и не ведала о том, что отправила в бочонке свой смертный приговор; вскоре все они были арестованы, и Кёркленд лично присутствовал, маниакально улыбаясь бледными и обкусанными устами. Помнил взор Марии, направленный на него и наполненный непониманием того, почему, будучи ярым католиком, служит протестантской королеве, почему всё это делает. А он лишь пугающе улыбался, совсем как смерть, предвещая её кончину... За года правления Елизаветы Оливер научился быть терпимым по отношению людям, которые верны протестантизму, но не к тем, кто желает смерти последней из Тюдор. Потому Бабингтона и его шестерых товарищей сначала вздёрнули на виселицу, а после сняли с неё еще живыми и четвертовали. Это было лишь началом, а следующей была Мария Стюарт. Королева Шотландии не смогла больше сорваться с крючка. — Они мертвы. Я воочию это видел, моя королева, — произнёс он, вернувшись покорно наконец к Елизавете да губами нежно коснувшись её руки. — Более они не угрожают Вам, осталось только покончить с Марией. Она лишь сжала свои алые уста, хмуро глядя на юношу, который много лет назад казался ей совсем ненадёжным и в любой момент готовым предать. Иль вонзить в спину нож, ибо не верила, что страна не способна убить своего правителя. Вот только… Елизавета ошибалась и некогда хотела запереть его. Англия как раз-таки был тем, кто верно служит своим правителям, не взирая на религиозные различия и прочее, если те виделись ему идеальной кандидатурой. Или хотя бы отчасти. Она знает: ему не страшна чужая кровь на руках да смерть людей во имя неё, таков Оливер.

Хочешь согреться в моих берегах? Я вырежу сердце и душу отдам. Сотни желаний, сотни замков, Я вам обещаю вечность оков моих. Polnalyubvi