Связанные. Ваниль и имбирь.

Начал моросить летний, лёгкий дождик, хоть тучи были в далеке. Мелькнула молния, разразился гром, где-то завыла сигнализация, а вместе с ней и собака, хлопнула тяжёлая дверь, недовольный жилец накричал на животное, затем Хенджин услышал извиняющийся скулеж. Он бежит по кривым улочкам, перепрыгивая через старые ступеньки, стараясь не рассыпать содержимое пакета. В идеале он хочет оказаться дома до начала предстоящей грозы. Однако, желание не сбылось, и калитку во внутренний, очень тесный, но уютный дворик он открыл промокший и до чёртиков уставший. Помимо школьных занятий ему пришлось готовиться со старостой, — Кан Ин Уком, к последним экзаменам, что заняло несколько часов и отняло последние силы. Он так и не успел предупредить родителей (как минимум за это, его по головке не погладят). -Хен! — стоило Хенджину перешагнуть порог, как его выбежал встречать сонный братишка. В пижамке и с плюшевой коалой. -Ты чего не спишь? — Джин присел на корточки и обнял Чонина. -Мне уже целых четыле года, я уже взрослый! Плям как ты! И могу не спать, сколько захочу! Хенджин улыбается и треплет смоляные волосы самого младшего семейства Хван. Маленький храбрец, никогда не признается старшему брату, что волнуется за него и не может глаз сомкнуть из-за страха потерять единственного дорогого человека, и Джин это знает. Только они есть друг у друга. -Хен сто-то плинёс? — не дожидаясь разрешения, Чонин протискивается между Хенджином и комодом, спотыкаясь о ножку последнего. Джин успевает поймать брата, прежде чем тот ударился бы лицом о деревянный пол. Старая мебель со скрипучим звуком качается и начинает падать. Хенджин ловит её до того, как она бы сломалась окончательно, прогремев при этом на весь дом. Звук разбивающегося фарфора пробегается по Хенджину табуном мурашек. Все-таки та отвратная ваза упала. За каждый кусок разбитого фарфора ему нужно будет расплатиться. -Чонин, стой на месте, тут везде осколки — он с беспокойством обращается к брату, но видит лишь большие перепуганные глаза. -Ма-ма, — младший указывает пальцем за спину Джину. -Что здесь происходит? — ухоженная женщина с тёмным каре в домашней кофте и штанах показывается в узком коридоре, а за ней и разбуженный, оттого суровый, отец. Испуганный брат семенит к Хенджину и хватается за его ногу. Старшему Хвану немедленно надо спрятать Чонина от родителей, пока тот не попал под горячую руку. Видя беспорядок, мать осуждающе цокает языком. -Кто это сделал? — отец чеканит слова, выделяя каждое. Интонация у него жуткая, от которой кровь леденеет в жилах. -Я… я случайно, — подаёт слабый голос Джин. Пусть лучше его накажут, чем Чонина. Пусть младший как можно дольше, а лучше никогда не узнает, что такое боль. К сожалению, от страха его Хенджин не в силах спасти. Он бы душу продал кому угодно за то, чтобы брат жил, не ведая о гадкой, безобразной стороне человечества. -Хван Чонин, марш спать. А ты… живо на диван! — рявкает женщина. -Ма…мама, только не… не… э… это, — младший захлебывается слезами от страха, цепляется за джинсы старшего брата, не желая отпускать. -Малыш, иди в комнату. Я скоро приду, — Хенджин ободряюще улыбается братику. Тот, моргнув мокрыми от слез глазами, побежал в детскую, семеня разноцветными носочками. Хенджин прошёл глубже в комнату, сглотнув вязкую слюну. Наказание — то, чего он боится больше всего на свете, то, что преследует его с того самого момента, как он помнит себя. За четверку, за непослушание, за излишнюю общительность, за отстраненность, за не тот взгляд или слово, не тот поступок, который от него ожидали. «Чтобы вырос настоящим мужчиной, а не слюнтяем», — как любит повторять отец. Каждый раз от наказания боль на грани. Лучше его сломают, чем Чонина. Пусть хотя бы у одного будет здоровая психика, Джин из кожи вон лезет, чтобы защитить его от сбренедивших родителей. Он привычным жестом снимает джинсовую куртку и футболку, ложится на живот на старый диван. Воспоминания неожиданно подкидывают образ хмурого незнакомца, но они гаснут в словах отца. -Ты не сообщил нам, что задержишься, нарушил комендантский час, разбудил брата и разбил одну из любимых фарфоровых фигурок матери. Ты знаешь правила: за каждое нарушение — по пять ударов. Хлесткий удар кожаного ремня обжигает спину. Так, что искры в глазах пляшут. Хенджин только и может, что сцепить зубы, прикусить щеку изнутри до крови, сжать руки в кулаки и считать, считать, считать… Если закрыть глаза — видно только красные огни боли, от которых можно потерять сознание. Поэтому взгляд устремлен на руки, что скрещены перед лицом. На запястье — красная нить, говорят, приносит удачу. Хенджин уже совсем отчаялся, если верит в такую чепуху и носит её круглосуточно. Пять. Десять. На пятнадцатом Джину показалось, что удар пришёлся по оголенным нервами, но крик был подавлен огромной силой воли. Семнадцать. Девятнадцать. Плакать нельзя, отец сочтёт его слабым и добавит ещё парочку. Двадцать. Хенджин с облегчением выдыхает. -Сумки разбери и приберись… Айщ! Что за разочарование, а не ребёнок! — качает головой отец, прежде чем уйти в спальню. Только когда дверь хлопает, Хенджин с трудом садится на диване, чувствуя, как по позвоночнику течёт что-то горячее. Он не может себе позволить расплакаться, не сейчас, лишь в нервозности теребит красную нить. Джин натягивает футболку, чтобы не шокировать брата, и, натянув маску улыбки, направляется в их комнату. -Хен!.. — Чонин бросается к брату, обнимая за колени, тихо плача. Хенджин садится на корточки, обнимая самое драгоценное существо на этой планете. Улыбается сквозь боль младшему брату. -Хочешь сегодня поспать со мной? — Чонин согласно кивает, — тогда ты забирайся ко мне, а я сейчас быстро приберусь, приму душ и лягу с тобой. Хорошо? -Халасо, — Чонин радостно подпрыгивает и забирается на футон к старшему, предварительно оставив место для брата, и укрывается одеялом. Хенджин приоткрывает окно. На лицо попадает несколько капель дождя, а в комнату врывается прохладный ветерок. Хван выполняет все приказы отца и идёт в ванную. В зеркале, что недавно треснуло, он пытается разглядеть спину. Она сейчас такого же цвета, как и волосы (за такое самовыражение он уже расплатился сполна), виднеются следы запечённой крови. Холодный душ помогает расслабиться и ненадолго забыться. Только здесь он может позволить себе проронить несколько слез, а затем вновь вернется к уже спящему Чонину и сам провалится в беспокойный сон, снова вспомнив того парня, что пах имбирём. Бог сегодня явно решил испытать терпение Кристофера, раз в конце дня ещё и дождь пошёл. К тому моменту, когда Бан пытался открыть дверь в старом здании, за окном уже бушевал ливень. Пройдя в квартиру, которую и квартирой сложно было назвать — просто одна небольшая комната, в дальнем углу которой стоял допотопный телевизор, с низким столиком для редких обедов, под окнами — платформа, что доставала Чану до колена, с футоном и какой-то старой тумбой, напротив — небольшая кухонька, да прихожая, состоящая из вешалки и зеркала, в которое Чан пялился уже несколько минут. Это пресловутое «Хён» вбилось в сознание. Ну да, конечно, он всегда будет просто хеном для таких… как тот мальчишка. -Это седина? Черт, просто освещение так падает, — бурчит себе под нос Бан. Он определённо слишком стар для того паренька. Или..? Крис скидывает с себя одежду, оставаясь лишь в джинсах, и пристально рассматривая тело. Если не приглядываться, то и не заметно, что ему перевалило за тридцать. Все-таки ежедневный спорт полезен. Да такому телу позавидует каждый человек. Как вообще люди заводят отношения? Чан со злостью хмурится, ловя себя на этой мысли, и идёт в ванную комнату. Сдалось ему это всё. Жил же как-то без этого. Эту ночь он провел в обнимку с бессонницей, вспоминая лицо того школьника. Сколько ему вообще? Пятнадцать? Шестнадцать? Может, вообще четырнадцать? Господи, он же ребёнок! -Чан, тебе совершеннолетних мало? — с раздражением к самому себе садится кровати, потирая виски. Противной трелью звенит будильник, оповещая Бана о том, что на предстоящей тренировке ему будет тяжело.