Только немного дрессировки

      Усталость. От работы, от вечного контроля Чуи над самим собой. Она не оставляет ни на секунду, прошивает всё тело колючими нитями, которые с каждым вдохом всё сильнее затягиваются и действуют на нервы. Да и стопка бумаги — щедрый подарок Мори — не даст как следует расслабиться. Челюсти крепко стиснуты, чуть не до скрипа зубов, а брови сами рисуют изогнутые линии и тонкие складки меж ними.       Сегодня ночью Двойной чёрный снова не спали, а громили вражескую организацию. И за потной работой всегда следует бумажная волокита, которую Дазая чёрта с два заставишь разбирать.       Дверь до боли знакомого кабинета захпопывается особенно громко, когда Чуя наконец перешагивает невысокий порог. Здесь было уже не так темно и тоскливо, как в пустом холодном коридоре. Тишина и блеск чужого глаза, охотно оторвавшегося от изучения пренудных документов. Это как их личное приветствие — негласное и терпеливое. В этом коротком взгляде, пожалуй, было даже больше трепета и радушия, чем в тысяче лестных слов. «Совсем продыху себе не даёт», — подмечает Осаму, когда на его стол валится очередная кипа бумаг, разбирать которую с его-то апатичностью придётся месяц. Только благодаря Накахаре и его исполнительности удаётся сдать все отчёты в срок. Поэтому их самые ленивые поцелуи чаще всего приобретают вкус крепкого кофе и чередуются с фразой: «Нам же нужно работать». Дазай не замечает своей улыбки от нахлынувших воспоминаний, из которых его выдернул голос напарника:       — Нам нужно за эту миссию отчитаться, а ты всё ещё с прошлыми не разобрался? — Чуя с недовольством косится на развалившегося в кресле напарника и тычет пальцем в бланки с незаполненными графами. В глазах его совсем не грозный укор, а нежелание смириться с тем, что им придётся ещё одну ночь посвятить работе. Да ещё и на очередное собрание успеть, а мозг то и дело грозит лопнуть от перенапряжения.       — Не рычи на меня так... — Осаму невинно улыбается, наклоняя голову вбок так, что, не будь на его лице повязки, Чуя увидел бы, как засияли бы оба глаза при взгляде на него, — я просто очень тщательно всё вычитываю.       — Ага, а я сплю восемь часов в сутки, — саркастично бросил Накахара, перебирая уже заполненные бланки.       Дазай же не сводил с него глаз, будучи явно озабоченным таким состоянием напарника: шею скрутить не грозится, еле разжимает челюсти, чтобы что-то сказать, даже привычным энтузиазмом к работе не блещет! Он не задерживается только на лице и напряжённом взгляде Чуи. Он наблюдает за тем, как неподвижны четко зафиксированные в одной позиции крепкие плечи, как раздражение отражается на дыхании, грудь от которого вздымалась всё реже, как Накахара пытается размять затёкшую шею... И при этом не может ровно на месте устоять, то и дело меняя позу и переминаясь с ноги на ногу. «Слишком зациклен на самоконтроле, — с сожалением думает Осаму и еле заметно улыбается, глядя на часы, — и при этом отнюдь не послушный пёс».       Дазай неспешно, так, чтобы не сильно тревожить сосредоточенного Накахару, подошёл к двери и точеным движением закрыл её на ключ. Чуя навострил уши, когда до них донёсся много чего предвещавший щелчок в замке. Он уже хорошо знал все привычки Осаму, понимал без слов, считывал все желания по одному только взгляду, по тону голоса, даже в походке замечал нотки блаженного предвкушения. Но нет, не хотел подавать виду, что куча скучных бумажек для начальства интересовали его меньше всего; и будто не расслабил плечи в тот же миг, когда по спине пробежалась мурашки. Чуя собрался с силами и, не отрываясь от документа, который держал в руках уже заметно дольше предыдущих, пробурчал:       — Если ты думаешь, что я пришёл, чтобы сделать всё за тебя, то глубоко ошибаешься. Даже не прикоснусь к твоей стопке бумаг.       За спиной юноши раздались тихие шаги и низкий, вкрадчивый голос:       — Не угадал. Сейчас я планирую заняться тобой. Время до собрания ещё есть.       В слова напарника верилось с трудом: обычно после такого они никогда не успевали и прогуливали важное мероприятие. Но сейчас это казалось слишком незначительным в сравнении с тем, как Дазай вёл себя с Чуей. Когда они остаются наедине, все их чувства самые естественные, и им не нужно прикрываться масками умудрённых опытом руководителей, которые не могут быть искренними в своих слабостях, когда перед ними толпа подчинённых или просто коллег. Сейчас они абсолютно открыты и честны в том, что касается их чувств и желаний, поэтому работа вполне может подождать.       Тёплые ладони Осаму тяжело опускаются на расслабленные плечи и поглаживающим движением тягуче медленно, словно успокаивая, движутся к пояснице. Даже сквозь плотную ткань пиджака подрагивание каждого пальца ощущается очень остро, и остаётся только порывисто выдохнуть, машинально прижимаясь к чужой груди лопатками. Дазай не хочет отстраняться, не сдерживается и мягко целует Чую за ухом, тут же шепча:       — Я думаю, теперь тебе нужно потрудиться над чем-то, не связанным с работой... Встань на колени у кресла и жди меня.       Накахара наконец понимает, насколько тщательно им собрались заняться. Сердце бьётся иначе, меняя ритм так, чтобы ему пришлось физически ощутить всю сладость томления ожиданием, а в груди приятно теплело. Но он знал, что совсем скоро это тепло превратится в безумный жар, что будет захлёстывать всё сильнее от каждого действия или правильно подобранного Осаму слова. Надо признать, что тот умеет воздействовать на Чую особыми, никому другому не доступными способами.       Твёрдый пол перед давно опороченным ими креслом ощущается вполне привычно, а лёгкая боль в коленях совсем не раздражает. Чуя знает, что в любой момент может попросить Дазая что-нибудь подстелить, но ему хочется чувствовать своё положение в полной мере, хочется, чтобы, глядя сверху вниз, его назвали грязным и извращённым из-за того, как ему нравятся синяки на коленях.       Через неопределённый отрезок времени на глаза мягко легла повязка (по предположению галстук), а на шее была затянута удавка. Туго. Так, что кадык соприкасался с ней при каждом сглатывании. Что это, Чуя не знал, но подумал про затянутый ремень, потому что чувствовал жёсткий материал и ласкающий горячую от нарастающего возбуждения кожу приятный холод металлической пряжки. Дазай решил на этом не останавливаться, когда заметил, как беспокойно в плохо прикрытом предвкушении чужие руки мнут обтягивающую бёдра ткань брюк. «Прекрасно, ты вовсе не стыдишься того, какой развратный в своём нетерпении», — пробормотал он Чуе в шею, опаляя ту горячим дыханием и прикусывая закреплённый на ней ремень, пока фиксировал его руки за спиной. Специально сделал крепкий узел, потому что весело смотреть, как Накахара натягивает свои перчатки выше в попытках скрыть следы на запястьях.       Но вот снова пропал контакт с чужим телом. Осаму, судя по совсем близкому звуку шагов, обошёл Чую и сел в кресло.       Дазай любил оставлять Чую в таком состоянии. Когда тот подолгу ожидал указаний, томился и в один момент всё-таки пытался потянуться хоть за малейшим прикосновением, хоть и знал, что нельзя. По правде, Накахара зачастую шел против правил, потому что хотел в ответ слышать чужой властный тон, а Дазай из тех, кто не поскупится на разговоры. Вот и сейчас за значительное шевеление Чуя был притянут ближе за импровизированный из ремня поводок. Жёсткая кожаная лента сдавила горло до неконтролируемого всхлипа, когда парень почти упёрся носом в чужое колено. И без того неровное дыхание вот-вот могло перетечь в постыдные звуки, но Чуя держался. Держался и продолжал подливать масла в огонь:       — Ну и зачем глаза завязал? — Накахара зло нахмурил брови, когда ощутил, как запылали щёки от осознания его положения. А пауза между его вопросом и ожидаемым ответом, словно электрический заряд, накалила воздух и, кажется остановила весь существующий вокруг мир.       — Хочу поиграть со своим пёсиком, — скорее всего, Дазай наклонился, опираясь локтями на свои колени и довольно ухмыляясь. Определённо да. Даже не имея возможности видеть, Чуя достаточно хорошо знал напарника, чтобы различать в его голосе каждую эмоцию. И мысль о том, как Осаму упивается процессом, открывающимся перед ним видом, буквально пожирает Чую взглядом, считывает малейшие реакции его тела, когда тот даже взглянуть на него не может, заставляла неосознанно только сильнее прижиматься, ластиться к чужому горячему колену, показывая ту покорность, которую не скроешь даже за самыми едкими фразами или наигранными протестами. Чуя тот ещё бунтарь, и они научились использовать это даже в постели.       — Дазай, ты жуткий извращенец. Кто же так с пёсиками играет? — и Чуя несильно кусает то колено, к которому только-только так отчаянно притирался. Осаму слышно вздыхает, потому что под кожей приятная дрожь, и сильнее тянет за ремень.       Накахара ожидает услышать, как его ругают и стыдят за такую вольность, но в итоге он нерешительно пошатнулся, когда его щеки коснулось крайне холодное дуло пистолета. Конечно, в подобных «играх» мелькали сомнительные вещи, начиная от воска, стека, льда, и заканчивая даже пощечинами... Но оружие впервые.       — Он заряжен, — ровным тоном предупредил Осаму, снимая пистолет с предохранителя, — Иди к ноге и не пытайся снова дерзить.       Голос Осаму, каждое его действие, даже то, как тихо шуршит от трения ткань его одежды, заставляли вслушиваться во всё происходящее и ощущать, как кровь кипит в ушах от предвкушения. Чуя сглатывает и выполняет команду, немного елозя от того, как тесно в брюках. Вот к самому горлу, где при каждом вдохе терялась доля кислорода, поднимался тот жар, которого парень так ждал ещё с самого первого прикосновения напарника. Он не знал, чего хотел сильнее — чтобы его ещё больше изводили, заставляя унижаться, или всё-таки коснулись и дали разрядку. От таких полярно отличающихся желаний почти распирало, а в мыслях всё плыло, слишком плохо связываясь в нормальные предложения, но из остатков самообладания Накахара язвительно выдал:       — Неужто решил меня так эротично пристрелить?       — Только немного дрессировки, — Дазай провел ледяным дулом по чужой скуле и задержался у виска, слыша прерывистый вдох. — Открой рот.       Чуя серьёзно задумался над здравым умом напарника, неуверенно размыкая губы, когда его вновь потянули вверх за имитированный поводок, вынуждая предстать более открытым. И сложно объяснить это приятное волнение, когда языка касается холодная сталь. Глупо полагаться лишь на то, что Дазай научен обращению с оружием, но затуманенное любопытством воображение рисует тот давно отложившийся в памяти желающий взгляд, что заставляет Накахару чувствовать себя ужасно привлекательным, но и обещает вполне приемлемую в их отношениях грубость, о которой зачастую приходится просить. Осаму отлично знал о многих фантазиях Чуи, а потому не сомневался, что, стоило стволу толкнуться глубже в глотку и оцарапать нёбо, тот действительно тихо заскулит, осторожно проводя кончиком языка по тяжёлому предмету у себя по рту.       Осаму потрепал Накахару по волосам, внимательно изучая его эмоции и выражение лица, и, наверное, повязка на глаза была плохой идеей, ведь он точно знает, что мог бы наблюдать слегка смущённый блеск в обычно уверенном и холодном взгляде напарника. С заворожённым видом он слегка качнул пистолетом, вынуждая едва не сжать зубы у основания. Ощущения оказались, мягко говоря, непривычными, и, оглядываясь назад, Дазай уверен, что затаил дыхание, глядя на то, как дёрнулся под «ошейником» чужой кадык в попытке сглотнуть уже скопившуюся в уголках губ слюну.       — Не царапай клыками, — задумчиво пробормотал парень, — хорошие псы слушаются команд беспрекословно.       Накахара любил дерзить и возмущаться, когда его унижали подобным образом, и оба давно выяснили, что это была такая часть игры. Конечно, если ты хочешь, чтобы партнёр контролировал каждый неровный вдох, пока совершает медленные толчки, с блаженной усмешкой комментируя смущающие сокрушения в удовольствии и нетерпении, ты дашь ему повод заострить внимание на своём поведении. Осаму вовремя понял, что если Чуя деланно противился, нарушал все данные им приказы, то причина крылась в том, что ему нравилось, когда его наказывают, лишний раз давая понять, в чьих он, такой грязный и нуждающийся, руках.       В этот раз Осаму обустроил всё так, что возмущаться не то что было бы сложно, но и смертельно опасно, как бы сильно не дурманил вкус металла во рту. Вдвойне перехватывает дыхание, когда Чуя представляет руки Дазая: как он держит пистолет, крепко сжимая и проталкивая глубже; как контрастирует тепло его ладоней с холодом оружия; как указательный палец старательно обходит курок, чтобы не задеть его ненароком. Ладно, когда Накахара тихо застонал, обводя языком самый край ствола и касаясь им дула, пришло время усомниться и в своей нормальности.       Забывшись в ощущениях и сфокусировавшись на предмете, способном в одну секунду украсить стены кабинета в самые жуткие оттенки красного, у него во рту, Чуя почти не слышит указаний, едва различая низкий голос Осаму сквозь облако собственных грёз, и чувствует, как трётся пахом о чужую ногу, когда он проводит зубами по нагревающемуся металлу. Накахара и понятия не имеет, насколько им очарован Дазай, всё ещё старательно контролирующий своё дыхание. И это очередной повод пожалеть о чёртовой повязке, потому что Осаму слишком хорошо знает, как заводит Чую волна стыда от одной только мысли, насколько развратным он может быть, но если не видеть в этот момент лицо партнёра, это не ощущается настолько же ярко.       Дазай наверняка укоризненно качает головой и хмыкает, бормоча что-то о том, какой Чуя «плохой пёс», на что тот тихо стонет, почти отчаянно прося быть строже и продолжать говорить ему такие вещи. Чуя не знает, как можно быть настолько расслабленным под чьим-то взглядом, а напряжение в паху уже более, чем очевидное, но легко выпускает ствол изо рта, когда предоставляется возможность отстраниться.       Влажное дуло вновь касается щеки, когда напарник размышляет вслух почти лениво, но этот тон прекрасно ласкает только обострившийся без возможности видеть слух:       — Ну и что мне делать с тобой? Выпороть? Или вынудить изнывать от отсутствия прикосновений? Трахнуть? Делать это так мучительно долго, заставляя кончать с моим именем на губах, пока ты не сможешь этого терпеть? Может быть даже всё сразу... — он неопределённо мычит и трепает рыжего по голове, стоит тому потереться носом о колено, — расстегни.       В голове Накахары ровным счётом ничего и слишком много всего сразу, и он почти уверен, что эти фразы Осаму и его о них представление врезались в его голову надолго, но он точно не будет потом трогать себя, думая о выполнении всего перечисленного, что вы, нет... Дазай за считанные минуты довёл Чую до состояния, в котором понять, что от него требуется, выходит с трудом, но парень подползает ещё ближе и касается зубами бегунка на ширинке, снова отмечая про себя, что он абсолютно точно без ума от вкуса металла. Хочется ласкать руками, надавить пальцами, дразня неспешными движениями сквозь ткань брюк, потереться горячей ладонью, но... Выходят лишь менее ощутимые прикосновения щекой и губами, отчего Чуя еле слышно хнычет, явно желая дать больше, даже не подозревая о том, насколько один вид его, уткнувшегося носом в чужой пах, мягко целующего эрекцию, кажется Дазаю намного горячее и действеннее любой стимуляции.       С выполнением команды снова проблемы. Это откровенно тешит Осаму, и тот смеётся, заправляя прядь волос чужих волос за ухо, не пренебрегая тем, чтобы провести тёплыми пальцами по розовеющим щекам:       — Давай, малыш, постарайся.       Когда чужая рука давит на затылок, Накахаре приходится смириться с тем, что больше играть ему не дадут. Впрочем, изводить тут обещали сегодня его, и вряд ли приговор смягчится, если Чуя не начнёт действовать как положено. Всё же сорвавшийся с губ Осаму судорожный вдох, когда наконец удалось расстегнуть брюки, — лучшее поощрение, побуждающее продолжать.       Вслепую Чуя находит край белья, подцепляет зубами резинку и тянет вниз. Он тычется носом куда доведётся и случайно целует костяшки пальцев...руки, что держит пистолет. Страшно?       Дазай почти ласково зарывается пальцами другой руки в волосы и усмехается: «чуть левее».       Ощущения слишком странные, потому как внизу живота давно тугой узел, в горле ком и в голове каша из самых разных мыслей и предположений дальнейших действий. Чуя движется вверх мягкими прикосновениями губ, языком проводит по головке, слизывая слегка солёный предэякулят, опускается ниже и обводит им припухшие венки, едва не жмурясь от удовольствия и ощущения чужой власти.       — Умница, возьми в рот.       Между ног откровенно мокро, в штанах достаточно тесно. Колени уже ноют, а руки немеют и покалывают маленькими мурашками, вынуждая слегка вздрагивать от неудобной позиции. Осаму ясно даёт понять, что сегодня нежничать не будет.       Во рту уже почти пересохло, и приходилось то и дело облизывать губы перед тем, как опуститься ниже и этими самыми губами ласкать Дазая, то сильнее втягивая и размашисто гуляя языком по всей длине, то проходясь едва ощутимо, чтобы сильнее распалить желание напарника.       В какой-то момент — он сам не замечает — Накахара довольно мычит, взяв глубже и слегка задержавшись губами у основания, совсем не спеша наращивать темп. «Будь я сверху, вылизывал бы не только хер и смотрел бы на его искусанные губы», — думает Чуя, и в голове сразу рисуется картинка распластавшегося перед ним Осаму, подрагивающего и скулящего от его рук, губ, зубов и языка. Но сейчас мало что из этих фантизий было доступным, поэтому, ненадолго отрываясь, он чуть слышно хрипит: «Поговори со мной», — и снова берёт в рот, заметно ускоряясь.       Пальцы ерошат волосы и сжимают у корней: Дазай примеряется, прежде чем намотать их на кулак и прижать к себе поближе, вынуждая касаться губами чуть колючего лобка и вздрагивая от вибрирующего вокруг него стона.       — Тебе так нравятся грязные разговоры, Чиби? — знает, что нравятся, и он правда пытается звучать невозмутимо, но это бесполезно, потому что у Чуи было достаточно времени, чтобы запомнить, как меняется его голос в подобных обстоятельствах.       Чуя невнятно мычит и с трудом сглатывает, чувствуя, как по подбородку течёт слюна, а в уголках глаз скапливается влага, когда от члена грубовато оттягивают и тут же опускают назад. Осаму в принципе не любит прелюдии, разве что иногда трется уздечкой об язык, а после без предупреждений имеет глубоко в глотку. Наверное, нетерпеливость и азарт — общая черта двойного чёрного.       — Так послушно подставляешься, может ещё в штаны спустишь от ощущения головки за щекой?       Не будь на глазах повязки, Чуя точно бы бросил на Дазая обозлённо-смущённый взгляд (и совсем не важно, что он позорно заскулил), но вместо этого сильнее втягивает горячую головку, пока та не упирается в горло, и двигается быстрее, лишь иногда останавливаясь, чтобы почувствовать, как от недовольства усиливается хватка в его волосах, испытывая странное удовольствие от того, что его так бесстыдно имеют. И да, он почти уверен, что спустил бы, потому что ему вроде как нравится держать Дазая во рту. Настолько, что щёки опаляет жар, стремительно распространяющийся по всему телу, и Чуя слишком довольно стонет, когда головка вновь врезается в задние стенки горла. Осаму, вероятно, ликует, и Накахара хочет слышать, как у того дрожит и ломается голос во время разговоров. А ещё сильнее хочется слышать этот низкий, верно направляющий, немного стыдящий за унизительное положение тон.       — Ты просто восхитительно справляешься, — Дазай давит на затылок двумя руками, откладывая пистолет и низко простанывает. Прижимает к себе плотно, не позволяя отстраниться с десяток секунд, нетерпеливо толкается бёдрами и натягивает за волосы до основания. И в трезвом уме Чуе, наверное, стоило бы оскорбиться таким обращением, а не застонать с Дазаем в унисон, двигая бёдрами вперёд в надежде получить хоть малейшее прикосновение к возбуждённой плоти.       Когда разрядка достаточно близко, Осаму вынуждает Чую отстраниться и трется головкой о губы, стирая честь семени. Покрасневшее лицо, капли слёз, что выглядывают из-под импровизированной повязки и дрожащие чужие бедра: поистине потрясающая картина. Он допускает мысль о том, что хотел бы чувствовать эту дрожь в чужих ногах вокруг своей шеи, но в другой раз.       — Давай, щеночек, возьми в рот самостоятельно, — Осаму поощрительно похлопывает едва дышащего Чую по щеке, — ещё немного, побудь хорошим мальчиком.       Чуя осторожно касается языком головки, обводя ту нарочито медленно, чтобы в следующий момент резко опуститься, заглатывая до основания с тихим стоном и проводя так несколько раз. Накахара хотел бы сейчас, ощущая, что Осаму на грани, шире развести его ноги, стиснув бёдра в крепкой хватке, но... Видимо, сегодня подобное будет лишь в его сторону. Это совсем не расстраивало. По крайней мере, сейчас он слишком занят тем, что выбивает из Дазая глухие стоны, причем успешно.       И, когда чужое семя, наконец, размазалось по языку и нёбу, Чуя слегка отстранился, глотая и вдыхая полной грудью. Теперь он вслепую тянулся к чужой ладони за желанной и вполне заслуженной похвалой. Тыкался носом к холодным костяшкам и жался ближе, да так, что выглядел как тот самый щеночек.       Дазай поглаживает по щеке почти ласково и мысленно замечает: «если бы у него были собачьи уши, он бы их опустил».       — Умница, — говорит парень совсем тихо, почти шепотом. — А ещё у тебя на штанах пятно. Всё-таки спустил?       Пятно? Ладно, Осаму просто дразнит его, пусть и не так далеко ушёл от истины...       Дазай усаживает податливое и разнеженное тело себе на колени, проводит пальцами по подрагивающим плечам, давая такую желанную ласку. Чуя молчит, но жмётся ближе и ерзает, напрягая слух в надежде услышать чужое сбившееся дыхание, но был бы Дазай собой, если бы не перевёл всё внимание на Чую, чтобы тот наконец полностью погрузился в пучину собственного удовольствия?       — Хочешь, чтобы я помог, малыш? Попроси, — снова прерывает звенящую в ушах тишину Осаму.       — Дазай... — слишком много извращённых мыслей и привлекательных желаний вертятся в голове Накахары, когда он пытается получить хоть малейшее трение, елозя на чужих бёдрах и лишь гадая, с какой ухмылкой на него сейчас смотрят.       Пауза затягивается, а напряжение растёт, не давая ни секунды покоя. Лишь терпеливость Осаму, который готов вечно упиваться видом перешагивающего через свою гордость Чуи создавала иллюзию неограниченного времени на размышления. А мыслить сейчас было Накахаре совсем не по силам, он мог только представлять отдельные сценарии развития событий и почти скулить от невозможности получить абсолютно всё. Он мог представить, как выгибается, прижатый к столу, и насаживается на член Дазая; затем это сменялось мыслями о том, что было бы потрясающе унизительно кончить от трения о грубую ткань чужих брюк, пока на его бёдрах будут пылать алые отметины от сильных шлепков; а ещё Дазай мог бы играть с ним, дразня своим языком и только подводя к краю, пока Чуя не заплачет, прося хотя бы его пальцы; помимо прочего, его так же давно посещает мысль о том, чтобы Осаму подрочил ему перед зеркалом, но нет, он об этом не скажет.       — Дазай, заставь меня кончить, пожалуйста, — Чуя громко сглатывает и водит головой в разные стороны, пытаясь уйти от предположительно пожирающего взгляда, и еле слышно договаривает, — любым угодным тебе способом.       — Мм... Я бы уложил тебя на живот и трахал до звёзд в глазах, положив под бёдра и живот подушки, — Дазай кусает краешек покрасневшего уха и стягивает чужие штаны вместе с нижним бельём, — как тебе проникновение пистолетом?       Чуя ловит ртом воздух и прерывисто простанывает, стоит кольцу длинных пальцев сомкнуться у основания. Теряется в пространстве и хнычет в плечо: наверное...наверное будет больно: у дула достаточно острые края, оно короткое и холодное, даже не стерильное...       Хотя, конечно, Осаму шутит. По крайней мере это становится понятно после едва слышного смешка. Очень и очень смешно, едва удерживаясь на ногах, и ни в такие слова поверишь.       Пальцы проводят по всей длинне медленно, но с нажимом, размазывая предэякулят, и Чуя понимает, насколько ярко ощущается всё после долгих минут терпения.       — Тебе нравится, щеночек? Такой видок потерянный, — обманчиво нежный поцелуй в щёку ощущается, как глоток свежего воздуха. Как раз его и не хватает: движения слишком вязкие, а внизу живота слишком туго.       — Мало... — почти выстанывает Чуя, уткнувшись в чужое плечо и несильно шевеля бёдрами, чтобы хоть как-то толкнуться в слишком уж медленную руку.       Накахара хочет вцепиться в плечи Осаму, но руками не пошевелишь, поэтому приходится вслепую находить наполовину прикрытую бинтами шею, чтобы оставить на ней несколько смазанных поцелуев, тихо захныкав под ухом Дазая, который, кажется, и не думал ускориться, на что тот хихикает и уворачивается от нежных губ, точно зная, что это до чёртиков бесит.       — Может... Развяжешь мне глаза и ускоришься? — искры поддельного гнева прячутся под надломленным от удовольствия голосом, — Пожалуйста.       Дазай действительно ликует. Каждый раз, когда ему удаётся довести Чую до нуждающихся всхлипов, до откровений, что он каждый день прячет так глубоко, что сам почти верит в свой холодный и неприступный образ. Осаму благодарен за огромную честь видеть Чую таким, отчего в его груди разгорается неясный трепет, и ему интересно, насколько глубоко в чужом сердце он может поселиться, потому не перестаёт дразнить:       — Если ты попросишь о разрешении кончить, то вполне возможно.       От безысходности хочется завыть, забыться в беспамятстве, умолять, без конца повторять чужое, но такое родное имя.       — Но я ведь уже просил..? — Чуя тычется носом в район скулы и громко всхлипывает, стоит движениям действительно ускориться. Теперь туго сомкнутое кольцо пальцев водит сверху вниз быстро и старательно, вынуждая подрагивать от волнами накатывающего удовольствия.       Впридачу ко всему паршивец ухмыляется над ухом, горячо выдыхая прямо в него:       — Но ты можешь сделать это ещё раз, более убедительно. Ну же, выпроси у хозяина разрешение.       И снова, черт возьми, замедляется. Дразнит покрасневшую головку, совсем слабо нажимая большим пальцем. Как никогда довольствуется своим положением. Дазай достаточно опытен в том, чтобы заставлять людей говорить, но это нельзя сравнивать с тем, как он разбирает Чую по частям, каждый раз добиваясь желаемого. Ему сейчас не нужно выведать все самые жуткие секреты вражеских организаций, не нужно никого ломать изнутри — он просто даёт Чуе возможность хоть ненадолго отпустить себя и избавиться от груза ответственности.       И Чуе хорошо. Хорошо от отчётливого ощущения, что его держат, окутывая теплом и, вероятно, даже любуясь им. Жарко от каждого распаляющего движения настолько, что хочется взвыть, но выходит лишь несдержанный всхлип:       — Дазай, позволь мне кончить, — Чуя немного ёрзает, ожидая более грубой хватки и пытаясь представить взгляд Осаму в этот момент, — пожалуйста.       — Я правильно понимаю, ты хочешь, чтобы я сжал тебя сильнее..? — Чуя даже кивнуть не успевает и издаёт дрожащий стон, когда действия Дазая вторят его словам, — чтобы двигался быстрее... — темп действительно увеличивается, и Накахара готов поклясться, что даже в таком состоянии способен различить эти маняще-дразнящие нотки в чужом тоне, но сейчас он слишком слаб, чтобы возмущаться, — и дал тебе возможность видеть меня, когда ты будешь дрожать, толкаясь в мою руку..? — Осаму мягко цепляет зубами край повязки, стягивая вниз, пока не находит чужие губы, ловя с них хриплый стон.       Чуя жмурится от света, смазанно отвечая на поцелуй, пока вздрагивает бёдрами от ускоряющихся движений и приближающейся разрядки. В чужой руке так горячо, и, стоит Дазаю отстраниться, Чуя может видеть, как движется его таз, синхронно сжимающей его член ладони. И это... Достаточно неловко, но Осаму добивает его, когда тянет за волосы, вынуждая поднять взгляд на него, и...       У Дазая точно черти пляшут в глазах, потому что то, как их манящая темнота заставляет Чую тонуть и почти толкает его в эту пропасти, ведь он на самом краю и точно знает, что за омут его поглощает, когда все мышцы сводит этой поразительной лёгкостью. Собственный надрывный стон, который Чуя уже не слышит, словно отражается от стен, зарываясь глубоко в памяти Осаму, прижимающего к себе обмякшее тело.       — Каждый раз ты настолько восхитительный... — искренне мурлычет Дазай, целуя Накахару в лоб. Он чувствует его сбитое дыхание, и в его собственной груди отдаётся учащённое сердцебиение открытого объятиям Чуи.       — Я без штанов... — хмуро бубнит Накахара в подставленное плечо.       — И без капли стыда, — Осаму ухмыляется, теребя забытый Чуей в прострации ремень на запястьях, перед тем, как снять его.       Тёплое дыхание над ухом, удерживающие на месте объятия и робкие поцелуи в макушку после холодного металла и грубости слишком хорошо напоминают о том, насколько надёжны любые действия или слова Дазая, а потому Чуя вполне может позволить себе ненадолго забыться о купе своих обязанностей.