Вишнёвый пирог на завтрак

Иззи просыпается раньше будильника, утомлённый живым и долгим сном, с несильной болью в висках, как и каждое утро. Он не чувствует себя отдохнувшим, но он расслаблен, даже мышцы его плеч не скручивает в узлы, когда он не пробует шевелиться, значит всё не так уж и плохо, всё как обычно. Иззи привыкает к этому распорядку с юношества. Не открывая глаз, он пытается угадать, сколько времени выиграл для себя в этот единственный эпизод дня, который ему подконтролен. Он не отключает будильник заранее, позволяя ему выполнять его несложную работу — без ожидания звонка момент уединения утрачивает привлекательную ограниченность. Иззи остаётся недвижим, тихо наблюдая за рыжими лучами, осторожно перебирающимися с лёгких штор на светлые стены, и пыль в воздухе под потолком успокаивает его больше, чем раздражает. Тяжёлая рука давит ему на живот, он рассеянно проводит пальцами по мягкой коже чужого запястья, не желая избавиться от этой близости, и это та новая часть его жизни, к которой у него не было шанса привыкнуть прежде. Иззи вздыхает, переводя взгляд туда, где Стид упирается лбом в его плечо. Эд никогда не был таким. Никто из них не был даже двадцать лет назад. Иззи не сентиментален, но со всей драматичной рациональностью допускает, что они с Эдвардом были созданы друг для друга — не как бесхарактерные герои любимых мелодрам Стида, скорее детали разных мозаик, случайно сошедшиеся краями. У Иззи не было никого ближе, чем Эд. У Эда — никого ближе, чем он. Иззи знает, что умер бы за него, знает, что Эдвард убил бы ради него, но они никогда не умели быть нежными. На самом деле они дрались так много раз, что это давно перестало казаться здоровым. Они не держались за руки, не прикасались друг к другу, ночуя в одной постели, даже после секса, даже очень пьяные. Они не обсуждали отношения, не устраивали свиданий, не жили вместе, не были ласковыми. Они пробовали быть чем-то нормальным, приемлемым с другими людьми, но это всегда заканчивалось плохо. Иззи десятилетиями копил истории о странных и небезопасных знакомствах — тридцатилетний девственник, затащивший его в свою квартиру после второго свидания, чтобы всю ночь показывать фокусы из его «Волшебного шоу для всех возрастов» с двумя сотнями подписчиков на YouTube, был самым безобидным из всех. Несмотря на то, что Иззи ожидал другого от обещания показать ему «настоящую магию», он всё равно развеялся и получил бесплатную пиццу. Бывало намного хуже. Эдвард справлялся почти так же ужасно. Его отвратительный типаж заставил их обоих поседеть до тридцати пяти. Иззи годами ждал того дня, когда Эдвард встретит того, из-за кого прекратит возвращаться, но он всегда выбирал непостоянных и энергичных эксцентриков, никто из них не был надёжным, не планировал жизнь дальше, чем на месяц вперёд, искал только развлечения и в конце концов уходил. Это становилось закономерным, партнёры Эда не задерживались надолго, и Иззи был самодовольно и мелочно рад, что они всегда снова оставались вдвоём. И всё же он ненавидел их всех. Тех, которые пропадали без объяснений, не отвечая на звонки, и тех, которые любили расставаться громко и скандалили по переписке ещё неделю после разрыва. Тех, которые были слишком навязчивыми и крали у него Эдварда, скуля без его внимания, как домашние питомцы, и тех, которые были по-настоящему агрессивны и не знали границ. Тех, из-за которых Иззи уходил с собственных пятничных свиданий или подрывался с постели поздней ночью, чтобы забрать Эда из очередного богом забытого паба по его просьбе. Вместо того, чтобы вызвать ему такси, он хватал ключи и приезжал так быстро, как мог, превышая скорость. Эдвард молча садился в машину, Иззи отвозил его к себе, доставал его запасные вещи из глубины шкафа, всегда немятые и чистые, уступал свою кровать и не задавал вопросов. На следующий день они завтракали, смотрели одну из их любимых чёрных комедий, Эдвард уезжал, и они никогда больше не говорили об этом. А потом это случалось снова. Иззи не вмешивался, доводя себя до исступлённой злости, но держась в стороне. Эд просил его не напрягаться, и он очень пытался, пока его нервный тик прогрессировал и развивался повышенный тонус сосудов. Он разучился не быть на взводе, разделив свою жизнь с Эдвардом Тичем. Не провёл ни дня без напряжения с тех пор, как Эд впервые встретился с ним хитрым взглядом в далёком, обманчивом прошлом, улыбаясь так, словно знал какую-то тайну, уже существующую между ними, двумя незнакомцами, ещё не назвавшими своих имён. Иззи не помнит себя до этой улыбки. Всё могло бы сложиться иначе, но их жизнь, та, в которой они были друзьями, в которой были близки, были измучены и обижены друг на друга, иногда были готовы закончить всё это — эта жизнь никогда не была красивой историей. Эдварда привлекали холодные эрудированные социопаты и холерически взвинченные, неуправляемые психопаты, помогающие ему справиться со скукой, зудящей в его голове навязчивыми мыслями, делающей его раздражённым и толкающей к новому срыву. Иззи понимал. И он мог с этим смириться — ни один из очевидно плохих вариантов не представлял для Эда реальной угрозы, заранее ярко маркированный предельностью, разрывающей иллюзию долговременных отношений. Эти люди исчезали почти безболезненно. Особенно сильно Иззи ненавидел тех, которые были действительно милыми. Ненавидел этих добрых и проницательных, безопасных людей с сияющими улыбками. Они задевали Эдварда за живое намного острее, чем те, от которых нечего было ожидать, ненамеренно и неосторожно ломали его с таким искренним сожалением и такой виной, как будто им было не всё равно, но это делало только хуже. Они заставляли его довериться, старались быть хорошими ради него, может быть, даже думали, что любили его. Эд привязывался, полный слепой надежды, оживлённый, очень счастливый — больше, чем был когда-либо рядом с Иззи. Он открывался, и что-то в нём менялось и смягчало его, и тогда он позволял себя ранить, становясь беспомощным и уязвимым. Иззи собирал осколки, боясь оставить его одного, позволяя много кричать или пить, обвинять его самого в чём угодно, только не замыкаться, погружаясь в тяжёлое безразличие. Один раз им пришлось пройти через это — с тех пор у Иззи контакты трёх психологов в телефоне и неприятный тревожный рефлекс на ночные звонки. Эдвард всегда был исключительным. Он был умнейшим из всех, кого Иззи когда-либо знал, но при всей блистательности его ума иногда не мог отличить хорошее от плохого. Он не был злым, но мог стать жестоким с собой или другими. Он мог видеть любого насквозь, большую часть времени совершенно не понимая людей, и его последний выбор… О, последний был хуже всех. Эд был непредсказуемым, харизматичным, вдохновляющим, оторванным от мира. Он говорил, что из него мог бы выйти хороший пират, и Иззи знал его так долго, что не был бы удивлён, если бы он однажды сбежал, может, не в море, но на другой материк на втором полушарии света, ища свободы. Он бы не взял Иззи с собой, конечно, он бы этого не сделал, но Иззи последовал бы за ним, не раздумывая, если бы Эд позволил, и потакал бы его безумствам, незаинтересованный больше ни в ком, отдавший себя ему, покорённый им. Иззи не сентиментален, но он так влюблён, что это похоже на чудо. Эдвард всегда был недостижимым. Таким далёким, до конца незнакомым, единственным, за что стоило бы бороться, и Иззи был там для этого всю свою жизнь. И, может быть, победил. Иззи отвлекается от мыслей, поверх головы Стида рассматривая спокойное, расслабленное лицо Эдварда. Он хочет коснуться его волос, выбившихся из пучка на затылке, очертить пальцем контур широкой татуировки на его предплечье, оставить ладонь на его груди, чтобы чувствовать ритм сердца, но его личное время подходит к концу. Иззи тянется к телефону, чтобы выключить резкий звонок, нарушивший все его планы. — Доброе утро, — Стид сонно щурится, подняв голову. Его волосы выглядят ужасно, ворот его старомодной пижамы становится шире из-за небрежно расстёгнутых верхних пуговиц и оголяет его плечо, соскользнув к локтю. Иззи не может заставить себя отпустить его руку. — Зачем нам будильник в выходной? Стид снова устраивает голову на его плече, и его ровное дыхание щекочет Иззи шею. Он прижимается подбородком к растрёпанным пшеничным кудрям, смягчая голос, чтобы не звучать обвинительно. — Мэри привезёт детей через час. — О боже, это сегодня? — Стид вздрагивает, и Иззи может представить, как он расстроенно сводит брови. — Я просто кошмарный отец… — Эй, не волнуйся, ничего страшного, это была сложная неделя, легко запутаться в календаре, — Эдвард потирает его спину между лопаток, а потом недовольно шипит, пробуя подняться. Стид поворачивается на бок, с тревогой обращая на него всё внимание. — Дорогой, что случилось? — Моё колено меня убивает, — Эд ворчит, медленно выпрямляя ногу обратно, опираясь спиной на изголовье кровати. — Из, ты не знаешь, где мой фиксатор? Иззи закатывает глаза. У них уже был разговор об уборке и поддержании вещей в порядке. — Там, где ты оставил его в последний раз. — Наверное, он всё ещё в чемодане. Я принесу, — Стид встаёт и выходит из комнаты, чтобы вернуться через минуту с ортезом в руках. Когда-то он был однотонно чёрным, но дети обклеили его стикерами почти целиком, чтобы Эдварду «не было грустно его носить». — Вы справитесь без меня? Я приготовлю завтрак. Стид целует Эда в лоб, наклонившись, и тот кивает, изображая послушание, но снова капризно жалуется, как только шаги Стида перестают быть слышны в направлении кухни. Он надевает ортез достаточно высоко, согнув ногу под правильным углом, но выбивается из терпения на застёжках, переводя на Иззи умоляющий взгляд. — Я должен сделать всё за тебя, не так ли? — Брось, Из, я знаю, что тебе нравится ухаживать за мной. Иззи снова вздыхает, перемещаясь к нему на кровати, садясь так, чтобы Эдварду было удобно положить ноги к нему на колени. Он внимательно разбирается с каждым ремнём, следя за тем, чтобы не затянуть слишком туго. — Если я буду хромать, дети назовут меня старым. — Ты и есть старый, Эдвард, смирись с этим, — Иззи усмехается, заправляя последнюю застёжку. — Не давит? Не отвечая, Эд вдруг слегка тянет вниз его футболку, чуть удивлённо вскинув брови. На мгновение Иззи становится смущающе неуютно, но он уже пойман, и ему некуда деться от этой понимающей улыбки. Он не будет оправдываться, но ни за что не произнесёт вслух то, чего Эдвард от него ждёт. Не скажет, почему разорял их со Стидом гардероб все эти дни, пока они были в рабочем отъезде. Вместо этого он огрызается, не глядя ему в глаза: — Что? — Я тоже скучал по тебе, приятель, — тихо признаётся Эд и проводит рукой по его волосам, приятно и нежно, опускает ладонь на его щёку, и Иззи осторожно прижимается ближе, всё ещё немного уязвлённый. — Мы не виделись пять дней, Эдвард, это глупо. — Я так не думаю. Эд размеренно водит большим пальцем по его скуле, задерживаясь на татуировке под левым глазом. Он всё ещё расслабленный и мягкий, и Иззи не возражает, когда он подаётся вперёд, чтобы поцеловать его, аккуратно и неторопливо. Разделённое надвое сожаление о потерянном времени колет у Иззи в груди. Эдвард сталкивается с ним носом и лбом, почти не отстраняясь, бережно обхватив руками его лицо, зная, что им обоим известно всё, что он хочет сказать. Иззи массирует пальцами его бедро, легко касаясь голой кожи под шёлковым халатом, и им нужна ещё пара минут наедине, чтобы прийти в себя. — Иззи, ты не мог бы помочь мне здесь? Эд улыбается, спуская ноги с его колен, когда Стид зовёт его. Иззи с усмешкой качает головой, поддавшись его умиротворению. Два года назад, когда Стид Боннет был причиной для их ежедневной ссоры, они уже не надеялись удержаться. И вот, где они сейчас. — Вишнёвый пирог на завтрак? Иззи с сомнением оглядывается на Стида, задаваясь вопросом, когда он успел уложить свои волосы, чтобы выглядеть так потрясающе в дурацкие восемь утра. — Он твой любимый, разве нет? Я подумывал над апельсиновым тортом, но он тебе не очень нравится, поэтому оставим эту идею для другого раза, — Стид набирает воду в чайник и обеспокоенно хмурится. — Ты хорошо питался в последнее время? Холодильник почти пустой. Иззи неопределённо пожимает плечом и не может вспомнить, был ли он в магазине хотя бы раз на этой неделе, было ли у него на завтрак что-то серьёзнее двух кружек кофе. Что ж, он не откажется от пирога. Иззи уже поменял размер брюк на один больше с тех пор, как живёт здесь. Не то чтобы это ударило по его гордости, но Стид ничего не упускал из внимания. Он был таким ужасающе терпеливым во время его маленького кризиса по этому поводу, убеждая его, что это в порядке вещей, что это значит, что Иззи чувствует себя в безопасности в этих отношениях и ни в чём себе не отказывает, что это очень важно для него и для Эдварда. Иззи сдался, уступая недоверие вопросам комфорта. У Стида всегда получалось залезть к нему в голову. — Вообще-то у меня есть кое-что для тебя. Иззи наблюдает, как Стид немного суетится, так явно нервничая, что он тоже неосознанно напрягается. — Послушай, я… Я хочу подарить тебе это, — Стид наконец останавливается перед ним и берёт его руку в свою, вкладывая тонкое золотое кольцо в его ладонь. — Я знаю, что то, которое ты носишь на шее, принадлежало Эдварду, и я ни в коем случае не сравниваю значимость вашей долгой истории с нашей с тобой, но я был бы рад, если бы ты принял его от меня. Ты не обязан что-либо делать с ним, это не… символ принадлежности или что-то в этом роде. И я не пытаюсь давить на тебя, я просто… Просто хочу, чтобы оно было твоим. Стид отступает, выпуская его руку, и Иззи едва не шагает вперёд, следуя за ним. Он не сжимает ладонь, продолжая держать кольцо между ними, и Стид с облегчением замечает, что он хотя бы не злится. — Ты хотел бы этого? Чтобы я носил его? — Я хотел бы, чтобы ты поступил с ним так, как посчитаешь нужным. Иззи привлекает его к себе свободной рукой, кольцо остаётся в его кулаке, прижатом к груди Стида. Он целует его с напором, с жадным желанием быть присвоенным этим человеком, который всегда оставлял выбор за ним. Руки Стида вокруг его талии, поверх старой футболки Эдварда ощущаются им так идеально, что дрожь проходит вдоль его позвоночника, как будто он всё ещё молод и любит впервые. Стид довольно улыбается, касаясь губами ласточки на его шее, и, боже, Иззи так жалко и сильно скучал. — Я схожу за Эдом, хорошо? Иззи кивает, переводя дыхание, зная, что это одна из уловок Стида, чтобы дать ему время обдумать всё в одиночестве. Он не спеша перекатывает кольцо между пальцами и тут же тянется расстегнуть цепочку на шее, не сомневаясь. Стид Боннет и правда был худшим из всех людей, заставивших Эдварда верить во что-то хорошее. У него получилось заставить поверить их обоих.