***
Демид пил напропалую. Есть заказ и ни гроша денег — все порядочные вкладчики дали ему от ворот поворот, сославшись на неблагодёжность затеи; а породу новую вывести хотелось до вздрагивающей во сне нижней челюсти. Друг его, Михал, сидел с ним у прилавка плечом к плечу, тоскливо рассматривая утлую обстановку придорожного кабачка. — Ты и вправду всех за день обошёл? — Голос его, полный тревоги и сочувствия, нисколько не облегчал ношу на плечах. Демид с намёком выпрямил ноги, показывая изрядно запылившиеся сапоги. — Лихая мысль, смелая, молодости свойственны безумства, — нараспев протянул он, передразниваясь. — Хвалю вас, юноша, за быстрый ум, однако же деньгам своим найду пристанище понадёжнее. Дело ваше небыстрое, да и убыточное, сказать честь по чести, уж послушайте мои ордена. Погорите вы с этой своей новой породой, как пить дать, видано ли такое? Родина наша произвела уж столько лошадей — новой место на рынке не найдëтся. — Что, прям так и сказали? Все? Демид кивнул, уставясь в стакан мутного стекла. — Всё уж продал, сам на конюшне живу — и никакого толку, — горестно выдавил он. — Может, и правду говорят: не быть мне конезаводчиком и замысел мой ни на что не годен. Михал не успел и возразить, только в грудь воздуха набрал, как хмурый содержатель заведения крякнул и подкрутил пальцами седой ус. — Эй, парниша, не слушай ты этих лодырей — не понять им работного человека, приросли задами к креслам, а мнят о себе невесть что! — Кабатчик перекинул через плечо полотенце. — Ты нюни-то тут не распускай, пожалился товарищу и будет с тебя. Знаешь что, седлай-ка лучше коня и езжай прямиком в Закоторный уезд. — К кому? — взглянул Демид исподлобья. — Граф тамошний уж год как помер. — В конюшне-то, видать, совсем никаких вестей не слыхивал? С месяц назад жинка его объявилась. Ох, говорят, и сварливая же баба, морда поперёк толще, людям на глаза не кажет, сиднем сидит в поместье. Зато всему одна хозяйка, пустоцвет, такой злыдне дитя не видать. Глядишь, и даст она тебе деньжат, коли споёшь красиво; бабе-то ума не дано, какая блоха цапнет, ту и послушает. А ты уж постарайся, на брюхе поелозишь, зато карманы полные будут. Хоть и старая карга, а всё одно — лишь бы уши развесить. Поднимешься маленько, никто и не вспомнит, как деньги раздобыл, посудачат и забудется. Демид всё смурнел с каждым словом. Это что ему, получается, вздорной бабе зубы заговаривать? Да дела с ней водить? Засылают к ведьме на куличики, а потом не отмоешься. — Не по нутру мне такое, — пробубнил он, ссутулясь ещё сильнее. Кабатчик только языком цокнул и отвернулся. Михал ободряюще похлопал друга по плечу. — Ты, Демид, подумай дважды, совет-то путëвый. Да и выбора нет особо. Либо графиня, либо разорение. Покумекай ночку, завтра с утра рассудишь. Тем паче от твоей конюшни до Закоторного уезда рукой подать. Может, и срастётся всë. Михал бросил на столешницу пару монет и поднялся с места, увлекая Демида следом. На дворе друзья распрощались, крепко обнявшись напоследок. Демид взлетел на чалого мерина, как не будь в стельку пьян, и, мызгнув, рысью послал вперёд. В лицо летели пышные луга, заваленные буйной зеленью, по правую руку мелькали ещё не озолотевшие хлебные поля, тревожимые беспокойным летним ветром. Голова несносно гудела, сдавленная обручем безнадёги и усталости, но мерный бой копыт, сминающих ковыль и дикие травы, даровал краткий покой. Конюшня встретила Демида приветливым ржанием. Он улыбнулся себе под нос, расседлал Вояку, точными движениями мастера очистил его бока и спину жёстким скребком и завёл в денник. Никодим, беглый с деревушки за тридевять земель отсюда, спал на лавке, забавно скрестив ноги. Демид оглядел лениво трепещущую конюшню, разморённую вечерней духотой. Сохранить это целым и впрямь стоило всего. И самоуважения, и чести. Демид взобрался на полати под крышей, окружённый шорохами соломы и терпким лошадиным духом. В кровельные щели пробивался сумеречный свет, очерченный взвившимися пылинками. Так, значит, графиня… не так уж и плохо.Мушка
9 июня 2022 г. в 15:04
Лошади не доставало послушания, вот и вся беда. Она несла Аделину, куда и бес не вздумает, едва завидев пëструю клумбу, шуструю певчую птичку, гонялась за бабочками и взмывала на дыбы, стоило одной дождевой капле замочить её бархатные уши.
Аделина измучилась. Каждый вечер с необязывающей увеселительной прогулки она возвращалась как с того света: в грязном платье с прорехами по подолу и засечками от веток на лице.
— Нечистый тебя возьми, шайтаново отродье! Довезёшь ты меня к Алексию сегодня или нет! Твари подземные тебя забери, волчья сыть, и будь проклята! — понукала Аделина лошадь, страдая от собственного бессилия. Её соломенная шляпка, кокетливо наброшенная для чаепития на летней веранде, теперь моталась где-то за спиной, удержавшись лишь чудом — или шёлковыми лентами вокруг шеи.
Алексий сам встречал драгоценную гостью у высоких ворот витиеватой ковки. Заметив издали, как Аделина тяжко правит лошадью, ругаясь, как не всякий городской извозчик, он потерял дар речи. С горем пополам и лошадь, и Аделина восьмерили к цели; так или иначе вот они очутились здесь: лошадь недовольно всхрапнула, стоило Алексию перенять у Аделины поводья. Сама Аделина, отряхиваяющая от кремово-голубого муслина листья, обломки веточек и всякий сор, издавала звуки того же толка. Она не торопилась выбираться из дамского седла, пока Алексий мешкал у коновязи: взгляд её не выхватывал удобной деревянной приступки, так что она восседала, гордо созерцая сверху и потную лошадиную шею, и пшеничные пряди на затылке Алексия. Тот, спохватившись собственной непредусмотрительности, суетливо воздел руки ввысь, с рвением и тщанием подхватывая Аделину под тонкую талию, стиснутую прутьями корсета; выгоревшие волосы завились от влаги, проступившей на висках, на щеках алел нездоровый румянец, а губы упрямо сжались в тугую нитку.
— Доброго полудня, — произнёс Алексий, спустив гостью перед собой.
— Какого уж доброго, ты не ослеп ли часом? Так и знай, поседею я со своей Мушкой до срока, и фату примерю на сивый волос. Тьфу ты! Совсем умом оскудела с этой тварью, угробит она меня, не дожидаясь свадьбы.
Аделина, не приняв учтиво выставленный локоть Алексия, грубой походкой направилась к веранде, сердито оправляя шляпку. Весь её вид выражал тяготную немощь бойца, проделавшего трудный бросок; ей-богу, она выглядела бы лучше, добравшись сюда пешком.
Служанка в белом чепце споро отставила перед будущей хозяйкой заморский стульчик мудрёного плетения; стульчик жалобно скрипнул, качнувшись назад и вбок.
— Аська, чаю разлей и поди прочь, — хмуро проронил Алексий, поднявшись вслед за невестой. Служанка наполнила чашки, слегка позвякивая тонкой посудой, и, кивнув господам, испарилась с веранды. Аделина понуждëнно дышала, грудь её часто и мелко колыхалась под белым полупрозрачным платочком, переливаясь через край корсета, как дрожжевое тесто из кастрюли.
— Душа моя, не дело такие печали ведать из-за простой кобылы, — примирительно вымолвил Алексий, наблюдая, как натруженные сжимать поводья кисти подрагивают на крошечной позолоченной ручке, не в силах взять её как следует. — Ты позабыла перчатки?
Аделина вскинулась.
— Я порвала их, — выпалила она, сверкая глазами. — Лучшее кружево в лохмотья, а всё из-за этой бестии, она обезумела в лесу, а мне пришлось усмирять её; там и остались перчатки.
Алексий вздохнул.
— Неужто во всём поместье не нашлось для тебя смирной лошадки?
— Папенька не велит. — Аделина издевательски сощурилась. — Шальной бабе шальная лошадь — вот его слова.
— Какой уж бабе, старый дурак, — поморщился Алексий. — Верно, совсем из ума выжил — такую красоту не ценить. Ну, ничего, переедешь сюда по осени, и будет твоё слово за моим первое. А пока справлю тебе лошадку; есть у меня на примете давнишний знакомый, и объездит он тебе кобылу в аккурат к свадьбе. Намедни беседовали с ним, говорит, выводит породу новую, лучше всех прежних, вот такую лошадь тебе и сладим. Ты мне лучше скажи вот что: компаньонку свою ты тоже в лесу оставила?
Аделина, слегка отняв от губ чашку, не спеша ответила:
— Отослала. Собирать крыжовник. А вернусь с ней вместе. Девка молодая, соображает, не то что старуха до неë — шагу не давала мне ступить.
— Смотри, чтоб папенька не прознал, а то худо будет.
Аделина ничуть не обеспокоилась.
— Быстрее поженимся, — и легкомысленно дёрнула плечом.