Монстр и его солнце

Тьма. Привычная уже, осязаемая, что веками пряталась в его собственной тени, что кровавыми цветами распускалась на сердце и драла внутренности, теперь проросла острыми стеблями в каждой клеточке уставшего тела, в каждом осколке проклятой души. И потащила. Боль. Он идет за ней — на дикий болезненный вой, на предсмертные хрипы, на… Ветер поет. Он знает эту мелодию: она вывела его когда-то к свету, он вспоминал ее, просыпаясь среди ночи, сворачиваясь клубком, грея замерзшие, онемевшие от боли ладони. Он любил эту мелодию, но сегодня она не была светом — похоронной песней, могильным зовом. Прощанием. — Не выходит. — Сяо! Сяо! Почему не выходит, Венти? — Я думал, это поможет. Но сейчас этого недостаточно. — Тогда что делать? Сяо! Голоса врезаются в какофонию боли, слишком громкие, слишком неправильные, слишком живые. Он открывает глаза и видит перед собой солнце. Странно, он думал, что больше не может видеть. Это солнце теплое — яркое, желтое, красивое настолько, что невозможно смотреть. И невозможно оторваться. Его солнце. Но разве его солнце не улыбалось? — Сяо? А теперь его солнце плачет. — Нет-нет-нет-нет. Сяо видит слезы и пугается, выбрасывает вперед руку, чтобы смахнуть их, стереть: это неправильно, так не должно быть. — Сяо? — Не плачь. Только не плачь. — Ты видишь меня? Ты помнишь меня? Сяо обнимает солнце руками. Как сложно. Его тянет вниз, клубится перед глазами тьмой, боль клокочет в горле — он хочет закрыть глаза. Болью дерет по коже, тащит за собой — туда, где крики и стоны, где сочатся страхом и кровью древние кошмары и его собственные грехи. Сяо смотрит на солнце. — Только не закрывай глаза. Зачем ты плачешь, глупое солнце? Из-за проклятого Яксы? Ни одна твоя слеза не стоит проклятого Яксы. — Хорошо, — выдыхает Сяо. — Все, что захочешь. Все, что ты захочешь. Он помнит. «Красивый». Почему он вообще об этом думает? Почему смотрит и не может отвести взгляд, все смотрит и думает: «Красивый»? Ему две тысячи лет, он видел столько красоты, он видел столько людей и богов, что его давно перестала волновать любая красота – как и любое уродство. «Красивый». Он сбегает прежде, чем успевает ответить себе хоть на один вопрос. Быстрее, чем даже успел бы как следует разглядеть, прячется так, чтобы никто не нашел. Если бы он не хотел, чтобы его нашли, его бы… — Мы приготовили для тебя миндальный тофу. Приготовили? Ты это сделал? Сам? Этими руками? Для меня? Им всего лишь нужна его помощь. Только и всего. — Я не плачу. Не плачу. Он не видит ничего вокруг – только слезы на прекрасном лице. Он стирает эти слезы, водит пальцами по коже, теплой и мокрой, и чувствует, как крепко его держат чужие руки. Чувствует еще кого-то рядом. Знакомое золото прорезает тьму. — Почему сейчас? Это моя вина? — Это карма, Итэр. Мы все знали, что когда-нибудь это произойдет. Он помнит. Моракс. — Ты действительно думаешь прятаться от него вечно? Сяо почти вздрагивает от неожиданности. От того что Моракс — Чжун Ли — оказался рядом. Как он мог не заметить? Как мог подпустить к себе кого-то — даже бога — столь беспечно? — Я не… Моракс выразительно смотрит вниз. Сяо досадливо хмурится. — Ты мог бы просто спуститься. — Нет. Моракс раздражающе-понимающе вздыхает. Садится рядом — болтает ногой в воздухе, словно мальчишка. — Нечасто тебя встретишь в Ли Юэ. Сяо не любит Ли Юэ. Город растет, шумит, меняется — меняются люди в нем. Слишком быстро, чтобы Сяо мог привыкнуть. Сяо чувствует себя здесь застывшим, словно статуя, больше мертвым, чем живым, еще более проклятым. Почему Моракс — старше и могущественнее него — чувствует себя здесь на своем месте? Они сидят на крыше, выше, чем людям вздумается посмотреть, Сяо смотрит вниз, и туда же смотрит Моракс. Итэр. Спокойный расслабленный Итэр наблюдает, как о чем-то спорят Паймон и Сян Лин, слегка улыбается. Его нечасто увидишь таким: странно, что его еще не погнали по поручениям. Глупый ребенок, который не может никому отказать. — Тебе стоит попробовать. — Какая глупость. — Разве не глупость следить за ним вот так… — Да. — Итэр. Солнце улыбается ему — наконец-то! — кивает, гладит по волосам. Хорошо. Странно, что руки эти не пятнаются грязью — Сяо кажется, что он сочится зловонной черной жижей, что кровь тысячи убитых им демонов стухла внутри его тела, и невозможно уже ее сдержать. Но солнце продолжает улыбаться и звать его. — Сяо. Сяо. Сяо. «Скажи моё имя. Адепт Сяо. Я приду на зов». Но его не зовут. Это правильно. Так и должно быть. Жизнь Итэра — бесконечное путешествие, новые встречи и расставания, жизнь Сяо — нескончаемая битва, смерти и голоса в голове. Их двоих свело в мимолетной встрече, одном мгновении долгого путешествия, одной передышке в бесконечной войне. Сколько таких встреч было у них обоих? Возможно, их было больше, чем они оба помнят. Разве Итэр виноват, что от его улыбки у Сяо перехватывает горло? Разве виноват в том, что так тянулся и так смотрел, что Сяо захотел ему не положенного? — Не суди Адептов по смертным. У меня нет желаний. — Ни одного? Что ты делаешь здесь, Путешественник? Зачем ты приходишь, приносишь тофу, задаешь вопросы, на которые у меня нет ответа? Если бы у меня были желания? — Уходи. Почему ты смотришь, будто тебе больно? Будто я сделал тебе больно? Я пытаюсь защитить тебя. — Мы не можем ничего сделать, Итэр. И мы не можем позволить, чтобы тьма поглотила его. — Я не могу. — Ему больно. Боль — ерунда, сущий пустяк, пусть болит вечно, пусть рвут на части его проклятое тело, только не плачь, мое солнце. — Пожалуйста, Сяо. — Сяо. Нет. Нетнетнетнет. Он же не попал в беду? Это же Итэр. Кто мог навредить ему настолько, что он позвал его? — Сяо. Тьма. Что это? Откуда ее здесь столько — ожившей, голодной, злой? Это всего лишь хиличурлы, Путешественник бы справился с ними, но эта тьма — клубящаяся между обезумившими монстрами. Мертвыми монстрами. Конечно, Путешественник справился с хиличурлами. Но что ему делать, когда монстры встают с земли и идут на него снова? — Сяо! — кричит Паймон. — Итэр ранен. Они в самом центре обезумевших тварей. Паймон взлетает выше, находит Сяо взглядом, машет руками. А потом снова ныряет вниз. Она ничем не может помочь, ей безопаснее было бы остаться наверху, но – Сяо знает, видел столько раз – она всегда остается с Итэром. Спасибо. Сяо надевает маску. Когда тьма тает в воздухе, оседает вырванными клочками на землю, хиличурлы падают мертвыми. И больше не встают. — Итэр. Итэр — его солнце — умирает. — Я отведу тебя к лекарю. — Сяо. Ты пришел. — Ну конечно. — Я могу сделать кое-что… Сяо моргает — кажется, всего лишь моргает, но тьма радостно набрасывается, выедает отблески солнца на обратной стороне век. — Сяо. Нет-нет-нет, не уходи, пожалуйста. Итэр. — Ты не сможешь уберечь его от всего. — Я могу уберечь его от себя. — И кому от этого лучше? Итэр не приходит в себя вторые сутки. Паймон светлым клубочком спит на одеяле у него в ногах, как большая кошка, Сяо сидит рядом. Смотрит. Чужая рука безвольно лежит вдоль тела. — Ты можешь его коснуться, — мягко говорит Моракс. Сяо устал. Просто устал смотреть, как умирает у него на руках солнце и как не приходит в себя. И как другие касаются его. Сяо устал и не может сдержаться. — А если нет? — глухо спрашивает он, не отрывая взгляда от побелевших губ. — Он уже пострадал от тьмы, что, если я ему наврежу? Моя карма. — Твоя карма не сделает ему больно. А вот твое равнодушие… Сяо смотрит. Потом осторожно берет чужую ладонь в свои руки, прикасается губами. — Живи, пожалуйста. Почему так тихо? Солнце смотрит куда-то в сторону, в его глазах такое большое отчаянье, что никак не собрать, не спрятать. Это я виноват? — Это все равно лучше, чем дать его душе погрузиться во тьму. — И я его никогда не увижу. — Кто знает. Солнце наклоняется к нему совсем близко. — Сяо. Сяо… Если бы сейчас был фестиваль фонарей, что бы ты загадал? Если бы у меня были желания? — Тебя. Я всегда загадывал тебя. — Расскажи мне. Сяо тяжело дышит. Он справляется, он привык к этим голосам и крикам, но иногда, в такие вот ночи, ему нужно несколько вдохов, чтобы прийти в себя. Чтобы никто не увидел его слабости. Итэр бережно гладит его по лопаткам. — Их голоса. Я постоянно их слышу. Хрип, стоны. Они истошно требуют крови. Это мой выбор и мое наказание. Тебя не касается. Ладони Итэра замирают. Давай же, уйди. Я болен, я проклят, я почти безумен. Я слышу их крики, даже когда говорю с тобой. Я не должен был подпускать тебя так близко, моя вина, что я слаб перед тобой. И если я не могу тебя оттолкнуть, ты должен уйти сам. Итэр оказывается перед ним, Сяо смотрит — золото волос, рассыпанное по плечам, родинка под ключицей, и еще родинка – на животе. Сяо хочется трогать ее губами. Итэр берет его лицо в свои ладони. — Я бы забрал себе всю твою боль, не раздумывая. Сяо сглатывает. — Я бы ни за что тебе не отдал. Итэр кивает. Гладит пальцами его щеки. — Расскажи мне. — Когда-нибудь… когда-нибудь настанет день, и я надену маску не для того, чтобы убивать демонов. — А для чего? — Чтобы танцевать. Я буду танцевать, и флейта будет звучать среди моря цветов. — Тогда ты станцуешь для меня? — Сяо, закрой глаза. Что? Ты просишь? Но почему? Солнце касается лбом его лба. — Я тебя найду, слышишь. Я обязательно тебя найду. — Итэр. — Ты ведь еще станцуешь для меня? Все, что ты попросишь, мое солнце. Сяо закрывает глаза.