Чёрно-белое и рыжее

Медленно возвращаясь в сознание, Малдер обнаружил себя лежащим на залитой солнцем простой белой кровати. Попытавшись поднять руку, чтобы потереть лицо, он почувствовал, как что-то удерживает его кисть. Страх требовал слишком большой траты сил, поэтому он просто закрыл глаза и позволил реальности ускользнуть от него, как выскальзывает сквозь пальцы верёвочка от воздушного змея. --- Кто-то вставил меж его губ соломинку, и он с благодарностью принялся втягивать холодную хрусткую воду. Рядом слышалось бормотание незнакомых голосов. Взгляд зафиксировал брюнетку средних лет в белом сестринском халате с красным крестом на левой груди. — Война..? — прохрипел он. — Она закончилась, капрал Малдер. Гитлер мертв, враг сдался, наши ребята направляются домой. — Я тоже? — в его голосе явно слышалась надежда. — Да, капрал Малдер. Вы тоже. Как только мы вас подлечим. Ему хотелось расспросить о своем ранении и о том, когда он успел стать капралом. Если не считать вдавливающей в землю тяжести, он не ощущал никакого дискомфорта. Ему не удавалось припомнить, чтобы в него стреляли или как рядом с ним взрывалась мина. Но если война кончилась, а его держат в военном госпитале, значит, что-то определенно произошло. Он попытался разрешить эту загадку, продираясь сквозь опутавшую мозг густую паутину, но медсестра вставила иголку в капельницу, стоявшую в изголовье кровати, и водоворот забвения тотчас увлек его в неизведанные глубины. … — Как вы себя чувствуете, капрал Малдер? — лечащий врач оказался маленьким и плотным словно бочонок. Его седеющие волосы были длиннее, чем принято. Хотя, если судить по тому, как немилосердно зудел под бинтами лоб, то же самое можно было сказать и о его собственной шевелюре. Он не видел себя в зеркале уже… одному богу известно сколько времени. — Если вам действительно интересно, доктор, страшно хочется почесать задницу, — сардонически заявил он. — Понимаю. Но прежде мне бы хотелось задать вам несколько вопросов. — Полагаю, что смогу выкроить для вас время в своем плотном расписании. Сестра придет кормить меня яблочным пюре с ложечки ближе к полудню. — Прекрасно. Для начала назовите ваше полное имя. — Фокс Уильям Малдер. Помнится, я носил звание рядового первого ранга, но слыхал, с тех пор меня повысили. А ещё — что война закончилась. Поэтому тот факт, что теперь я, оказывается, капрал, слегка сбивает с толку, однако против прибавки к зарплате никаких возражений не имею. — Значит вы признаёте, что были… психически недееспособным? — Это единственное, чем я могу объяснить происходящее. — Прекрасно. Способность осознавать себя и свое окружение — очень хороший признак. — А раньше я этого не мог? — осторожно спросил Малдер. — В некотором роде. Вас привезли в наш госпиталь из Германии с одной из последних партий раненых, накануне подписания капитуляции. Это было в начале мая. Вы находились в столь глубоком кататоническом состоянии, что я не могу припомнить, видел ли подобное раньше. Однако довольно быстро ваша кататония сменилась неконтролируемой яростью. Мы были вынуждены держать вас на успокоительных, но даже под воздействием лекарств вы видели поразительно ясные кошмары и постоянно кричали: «Не причиняйте ей боль! Не смейте забирать Саманту!» Это имя о чем-то говорит вам, капрал Малдер? Он покачал головой, пораженный услышанным. — Нет, я не знаю никого с таким именем. Сколько… сколько я уже здесь нахожусь? И, кстати, где я? — Вы поступили около десяти недель назад. Это вторая многопрофильная больница Англии, недалеко от Оксфорда. — О, господи… — Думаю, на сегодня достаточно информации, капрал Малдер. Я не хочу, чтобы ваше состояние снова ухудшилось. У меня остался только один вопрос, и от ответа на него зависит, как скоро мы сможем отправить вас в Штаты, к друзьям и семье. — Слушаю вас. — Вы все ещё собираетесь причинить себе вред? --- Насколько он понял, отрыв от реальности произошел в день освобождения Дахау. У него остались лишь полустёртые отрывочные воспоминания о лагере и дальше — ничего. Его эвакуировали в полевой госпиталь вместе с другими ранеными солдатами, но когда выяснилось, что обычное лечение, которое проводится при контузии, не помогает, он был направлен в реабилитационный госпиталь в Нанси , а оттуда — в Оксфорд. Он пытался разузнать у медсестер, где его фотоаппарат, но те отвечали, что фотоаппарата не было с ним, когда он поступил в больницу. Сделанные им снимки тоже исчезли в неизвестном направлении. Когда Малдер спросил о них доктора, тот печально покачал головой и сказал, что неразумно переживать заново события, вызвавшие психологический слом. — Но вы видели их, доктор? — Их видел весь мир, капрал. Шесть лет войны. Миллионы погибших. Целые страны, поставленные на колени. Одного взгляда на ваши фотографии достаточно, чтобы понять, что это того стоило. Вы показали нам, за что мы сражались, даже если сами не знали этого. *** Шрифт высотой почти в человеческую ладонь: «Ужас в Дахау». Один и тот же заголовок на передовицах всех ведущих американских газет. Фотография благоразумно расположена ниже линии сгиба, чтобы случайно не вызвать шок у женщин и детей, хотя по сравнению с остальными снимками, сделанными им в тот день, этот казался вполне безобидным. Посреди большого, пустого двора стоят люди, пристально глядя в объектив фотокамеры, возвещающей приход солдат-освободителей. Сгрудившись группками по два, три или семь человек, они поддерживают друг друга, не давая упасть. На первый взгляд может показаться, что это дети-переростки, надевшие отцовскую одежду — так свободно болтаются на них лагерные робы. Но внимательный взгляд заметит застывшее на лицах затравленное и недоверчивое выражение: разве может Аваддон просто исчезнуть у них на глазах, словно дым от дуновения ветра? И когда он вернётся вновь?