Перелётные птицы собирались на юг

В ночь на годовщину трагедии Альфред засыпал неспокойно. Отрывисто: проваливался во тьму и выныривал из неё каждый час, болезненно морщась от того, как тянуло в переносице. Иван был прав, во всём прав: не стоило разговаривать с ними, не стоило вообще появляться там, нужно было пережить горе одному, ну или хотя бы в его, ивановой, компании. Не выходить к людям и не смотреть им в глаза. Иван ведь проходил то же самое каких-то пару лет назад, разве не знал он, про что говорил? Потому и годовщину мучительных событий Альфред первым делом прилетел коротать в Москву. Прошёлся проспектами, поел, где Иван предложил, и рухнул в кровать, как добрался до древней крохотной квартирки ближе к окраине. - Альфред плавал в мутном киселе из чувств и полуночных страхов: стоило всего лишь открыть глаза и впериться в светлый затылок, как остатки тревожных сновидений ударили уже ему в голову. Альфред вздрогнул всем телом и поёжился. Почти — почти — заскулил. Иван спал к нему спиной, его широкие плечи мерно поднимались вверх и обратно. Вся иванова поза кричала о том, что сон его был спокоен и приятен: ни вздрагиваний, ни вскриков, даже не ворочался особо. Хотел бы Альфред знать, что так сильно увлекло Ивана, за чем таким он наблюдал, что даже чужое шумное пробуждение не смогло помешать этому представлению. Немного ревновал даже: я ведь здесь, мне ведь плохо, помоги же. Я бы помог и успокоил. Я бы не смотрел так измученно, с трудом пытаясь войти в твоё положение, и не душил в себе остатки пустого мрачного удовлетворения, принимая происходящее за своеобразную месть свыше. Не отворачивался от тебя, пусть даже и неосознанно. Иррациональное желание сжать его до боли — потянуть за волосы до крика — смешивалось в сознании с безграничным спокойствием, что растекалось в душе при каждом взгляде на спящего Ивана. Эмоции сливались, плавились, варились в этом котле — и оседали изнеможением, с которым Альфред отодвигался подальше от тёплого тела, чтобы получше рассмотреть. Альфред точно-точно помнил, что засыпали они в обнимку. Помнил, как сам спрятал горящее лицо на чужой груди, уже почти готовый всё-таки разрыдаться — не стесняйся меня, я ничего тебе не скажу — но достаточно быстро пришёл в себя и подождал, пока Иван заснёт. Лизнул старый шрам, рассекавший кадык, и попробовал заснуть сам. А теперь пробудился и мучился от желания вернуть Ивана в сознание и буквально заставить его обратить на себя больше внимания. Светлая футболка задралась на талии, открывая полосу голой кожи: та словно блестела в лунном свете. Жарко ему, что ли? Крупные лопатки, трогательно оголённые позвонки у самой шеи, почти сошедшие следы их прошлой близости там же — самой последней близости, когда он не удержался и оставил синяки — весь этот вид приводил Альфреда в стрессовое состояние, когда он сам не понимал, чего хотел больше: прижаться к Ивану всем телом, обвиться вокруг него или поскорее скрыться в ванной, помогая себе руками в бешеном ритме. Или помочь себе руками, не слезая с кровати. Все его мысли и так будут заняты Иваном — а если и утекут в другую, неправильную сторону, то он силой займёт их Иваном — решил Альфред, так зачем мелочиться? На него могут злиться потом — Альфред бы и сам разозлился, проснись он из-за таких махинаций, однако сейчас жажда контакта взяла верх. Альфред приподнялся на локте, всмотрелся в умиротворённое лицо. Хотелось Ивана таким же мягким и расслабленным, податливым, но отвечающим охотнее. Альфред приобнял его, запуская руку под пояс штанов. Оттянул ткань, сдавил член и прошелестел у самого уха: — Давай, Ваня. Я знаю, что ты не спишь. Он разбудил Ивана, в этом не было абсолютно никаких сомнений: дрогнувшее сбитое дыхание, дёрнувшиеся веки, то, как он чуть повёл плечами — возможно, Иван проснулся не до конца, но уже явно чувствовал его прикосновения. Тревожные и рваные — видимо, поэтому и решил выждать. Громко вздохнув, Иван выпутался из его рук и повернулся на другой бок. Лицом к Альфреду. — Неплохое пробуждение, но я бы ещё подремал, — пробормотал он, зевая. Вероятно, заметил его непривычно угрюмое лицо, разглядел в темноте нахмуренные брови, поджатые губы: — Ты чего? Не спится? Альфред кивнул, чуть сжав руку на его шее. Провёл большим пальцем по шраму и ключицам, растирая нагретую кожу. Иван повторил его движения, поднимая голову и открываясь для прикосновений. Иногда он понимал всё без слов, а иногда упрямился и огрызался. Иван бы наверняка огрызался и сейчас, но хорошо ещё помнил, в каком состоянии встретил Альфреда, поэтому подыгрывал. Не противился, когда Альфред снова сжал его внизу вместе с собой, когда принялся яростно двигать рукой и кусать его губы, быстро и бездумно доводя обоих до разрядки. — Отстираешь мне одежду завтра, — прошептал Иван и обмяк в его объятиях. — Ну всё, пусти. — Не пущу, — словно отмёр Альфред, останавливая Ивана. — Полежи так ещё. Голос оказался таким хриплым от полусна-полубреда, в котором Альфред валялся, как оказалось, совершенно один. Он почти не говорил до того, и первые громкие слова вырвались из глотки непривычно тяжело, оставили на языке дурное послевкусие. — Лежу, — повиновался Иван. Он сбил подушки у Альфреда под головой и легко поцеловал в лоб, пригладил волосы. — И ты лежи. Придумаешь свои гениальные планы завтра. Отдыхай. Чужой приказ-наставление и правда успокоил, но заставил задуматься. Все гениальные планы покинули его голову ещё год назад, когда он своими глазами наблюдал агонию тысяч людей, запертых в его драгоценных зданиях. Когда метался среди толп и паники, впитывая её в себя, выжигая на подкорке мозга горе и жажду мести. Да, так хотелось отмщения за все страдания. За то, что заставили испытывать стыд и вину, разъедающие сознание до состояния кашицы, в которой выловить что-то дельное просто невозможно. Новое тысячелетие — и как он его встретил? Как встретит?