Окделл

     В столь прекрасном состоянии как беспамятство, по словам все того же Хуана, я пребывал сутки, после чего меня все же вернули в грешный Талиг путем падения моего движимого имущества с кровати, проделано это было так же Хуаном, в чем последний никак не хотел признаваться, утверждая, что заглянул ко мне в комнату лишь для того, чтобы убедиться, что я все еще сплю, и что он не имеет никакого понятия, как одеяло, на котором я соизволил возлежать, оказалось в его руках.      Я ему поверил, с меня станется устроить массированное нападение одеял на несчастных кэналлийцев, скажем, во имя Великой Талигойи и не менее Великого Ракана. Опыт, благо, у меня имеется, каждое утро, когда тетушка соизволила меня поднимать саморучно, всегда происходило то же самое. Стоило мне только спросонья услышать, как она чеканит шаг своими башмачками, как я тут же, не приходя в памятство, устраивал на нее засаду с одеялом, в надежде урвать еще пару драгоценных секунд сна, пока она будет выпутываться из снаряда. Правда, после этого меня ждала умопомрачительная трепка под радостный смех сестер и неодобрительные взгляды матушки. Но о них я не желаю вспоминать, потому что Хуан обошелся только недовольной гримасой и вопросом о позднем обеде, завтрак я, к сожалению, проспал.      Сообщив домоправителю, что преспокойно поем в святая святых – на кухне у Кончиты, раз все равно есть придется в одиночестве, и тем самым отправив того по его крайне важным делам, я быстро привел себя в порядок и с восторгом отметил, что рука чувствует себя вполне прилично и даже пальцы сгибаются.      Поход на кухню закончился знакомством с черным жутким и явно злющим жеребцом по имени Моро. Свел я с ним знакомство крайне случайно: по дороге на кухню я услышал ржание и вспомнил, что до конюшни так и не добрался. Немного подумав и решив, что я хоть и считаюсь Людём Чести, все же им не являюсь, ибо ни один Людь Чести не стал бы жить в доме кровника, а значит, я со спокойной душой могу сначала заняться делами, так сказать, низменными, а уж потом, когда живот перестанет возмущаться, можно и на лошадок посмотреть. Заодно и своего Баловника проведать, а то, наверно, эта вечно ехидно ржущая скотина уже застоялась без меня и медленно умирает от скуки.      В это время ржание повторилось, и звучало оно уже как-то угрожающе, я не утерпел и выглянул в окно, чтобы узнать, что же это за конь такой, и тут мне удалось то, что мне так хотелось проделать с самого своего появления в этом доме: я поскользнулся и, кувыркнувшись через подоконник, полетел вниз.      Говорят, что перед смертью перед глазами пролетает вся жизнь. Нагло врут, лично я успел вспомнить только лет до десяти, и то первые пять пришлось пропустить, в них все равно ничего интересного не было, после чего приземлился на что-то мягкое и очень знакомо ругающееся.      - Монсеньор! – улыбнулся я черноволосому затылку. – Рад вас видеть!      - Не разделяю вашей радости, юноша.      - А так? – я поднялся с Алвы и на всякий случай отошел на пару шагов, предоставляя возможность худощавому пареньку-кэналлийцу помочь своему соберано.      - Более-менее, - вздохнул Ворон, выпрямляясь и отбрасывая прядь волос за спину, после чего задумчиво уставился на меня. Я восхищенно цокнул языком: на этого человека только что свалился вепрь со второго этажа, а он выглядит так, словно на королевский прием собрался, и даже грязь на левой щеке смотрится вполне уместно.      - Что вы пытались сделать, юноша? – осведомился он, изучая мою тушку взглядом курицы-наседки, хорошо конспирирующейся под павлина, которого не интересует собственный выводок. Впрочем, после окончания беглого осмотра своей собственности в лице оруженосца Алва удовлетворенно хмыкнул.      Стоп. Ворон за меня что, переживает? Боится, что общество не оценит смерть последнего Повелителя Скал, или действительно переживает за целостность моей тушки? Н-да, тот еще вопросец, у кого бы толкового спросить? К Штанцлеру, что ли, заглянуть?      - Учились летать, или эта была попытка мести? - продолжал тем временем Алва. - Если второе, то вы добились неких успехов, но вот повторять подобное я бы вам не рекомендовал.      - Да я всего лишь на лошадь хотел посмотреть, - честно признался я, продолжая обдумывать кандидатов в толковые люди.      Ворон удивленно вскинул бровь и очень выразительно глянул на меня, от чего все думы со страху разбежались кто куда, а у меня вновь появилось желание повилять хвостом и еще поскулить, преданно заглядывая в глаза. И я даже это себе представил, от чего на лице появилась совершенно дебильная улыбка, а глаза наверняка покрылись поволокой. Тетка часто ругала меня за то, что я, отдаваясь своему воображению на растерзание, сдаю себя с головой этой самой поволокой в глазах, но, несмотря на силу подзатыльников, поволока все так же оставалась при мне.      Ворон это тоже заметил и, что-то для самого себя решив, махнул на меня рукой, попросив паренька отвести меня на конюшни, «раз ему так не терпится, что он поленился идти до двери». Мне действительно не терпелось, и поэтому я решил не обижаться на явную шпильку и благоразумно промолчать.      Странно, всего ничего в этом доме, а уже такие слова, как «благоразумие» к себе применяю. Может, матушка была права в том, что мне нужна сильная мужская рука, чтобы человеком стать? Хотя обычно она это говорила, потрясая моим же ремнем над головой.      Паренька звали Пако, он был конюхом, и просьбу соберано он выполнил, хотя и недоверчиво косился на меня, явно подозревая в попытке убиения любимого правителя. Я усиленно делал вид, что не замечаю эти взгляды, и вообще меня очень заинтересовало то дальнее стойло, откуда уже высунул морду мой Баловник и сейчас радостно ржал, приветствуя меня. От этой своеобразной поддержки я невольно улыбнулся и поспешил к старому другу, но тут Леворукий решил, что я слишком редко его поминаю всуе, и поставил на моем пути ведро, полное воды. Ну, если честно, то поставил его все тот же Пако, но вот то, что его дернуло поставить злосчастное ведро именно здесь, виноват не кто иной как Леворукий, мне так сам Пако сказал. Я ему поверил.      Ведро под ногами злобно громыхнуло, а я сделал кульбит через голову с приземлением на копчик и последующей прокаткой по сырой соломе до когда-то закрытого, а ныне бездверного стойла. С испугу я закрыл глаза и даже решил помолиться, но стоило мне только вспомнить первую строку молитвы, как мое лицо обдало чьим-то жарким дыханием. От этого молитва сама всплыла в памяти и очень быстро, потому как мой кузен Наль был еще тем любителем баек, и о моем тогда еще будущем эре говорил он особо охотно и много. Именно от него я и узнал, что у Ворона есть злобный жеребец, который не признавал никого, кроме кэналлийца.      Мне повторно дыхнули в лицо, я еще раз промямлил молитву, проглатывая как минимум половину строк, и все же открыл глаза. Черные злые глаза смотрели на меня в упор, и их обладателю явно не нравилось, что я побеспокоил его уединение. В голове привычно стало пусто, и я не нашел ничего умней, чем улыбнуться от уха до уха, и произнести:      - Славный коник… Ты же не будешь есть неблагополучных герцогов? Мы, знаешь ли, невкусные.      На морде моего собеседника явно отразились муки выбора, но они прошли безумно быстро, сменившись ехидным выражением черных глаз, и жеребец уж очень знакомо приподнял тот участок кожи, где у людей находится бровь. И тут я понял, что три года в лакеях у какого-нибудь замшелого навозника для меня были бы лучшими годами жизни. По крайней мере, там мне не пришлось бы бегать на всех парах от злорадного коня под ехидное ржание собственной коняги.      … И навозник вряд ли бы стал ржать не хуже вышеупомянутого коня, выскочив на шум во двор и став свидетелем того, как меня по оному гоняет конь, явно из любви к издёвкам периодически щипавший меня за порты.