Новый Гулливер или Лишняя Принцесса

Новый Гулливер или Лишняя принцесса 1. Начало Я всегда был послушным мальчиком. Как хорошо дрессированный щенок, который подает голос только по команде. На самом деле это удобно: взрослые не пристают к тебе с разными глупостями и не особо интересуются твоей жизнью, так что ты совершенно свободен – в своем манеже, в своей детской комнате, в своей камере. Свободен духом. О, если бы кто-нибудь из взрослых мог заглянуть в мой внутренний мир, какое потрясение его ожидало бы! Но никто, к счастью, не мог. Зато я очень хорошо понимал их побуждения и устремления, с самых ранних лет чувствуя себя исследователем загадочных обычаев мира взрослых – развлечения юного этнографа. Точно так же я с самых ранних лет ощущал случайность, необязательность своего присутствия в этом мире и в этом теле, подолгу застывая у зеркала в попытках понять: почему я – именно я? Вот этот светловолосый мальчик с широко распахнутыми серыми глазами и оттопыренным правым ухом? И где именно в моем организме прячется это самое «я»? В голове? В сердце? Где? К взрослым приставать с подобными вопросами не следовало. Я и не приставал. Я действительно появился случайно – мама хотела делать аборт, но затянула, и я все-таки родился, нежеланный и нежданный. Мое рождение послужило причиной брака моих родителей, и мое существование на протяжении восемнадцати лет связывало этот брак, подобно крепкой веревке. Как только я стал совершеннолетним и покинул отчий дом, родители развелись. Чем чаще я задумывался о своем появлении на свет, тем больше мне казалось, что произошла ошибка: я родился не там и не тогда. Не у тех родителей – уж точно! Повзрослев, мы часто обсуждали это с моим другом Костиком. Знаменательно, что именно он первым произнес фразу о подмене младенцев – мы родились с ним в один день и в одном роддоме: – Если бы я не был внешне так похож на свою мать, то, ей-богу, подумал бы, что нас с тобой перепутали! – И не говори! – откликнулся я, потому что сам давно об этом думал. Мои родители были простыми работягами без особых амбиций, и если бы я избрал, скажем, карьеру слесаря-сантехника, они бы только радовались. А «предки» Костика – люди интеллигентные, культурные и начитанные. Костика же надо было привязывать к стулу, чтобы он открыл книгу. Погонять в футбол, тайком выкурить стибренную у папаши сигаретку, приложится к бутылке с пивом, потискать в уголке какую-нибудь сговорчивую девчонку – вот предел его мечтаний. Я же не расставался с книжкой, а к футболу и прочим радостям жизни был совершенно равнодушен и нисколько не стремился овладеть почетной профессией сантехника – точно так же Костик не собирался оправдывать наивные ожидания собственных родителей и поступать в университет. Если бы нас сложить, то получилась бы одна вполне гармоничная личность. Но мы и так неплохо устроились: Костик снабжал меня книгами из обширной домашней библиотеки, а я эти книги ему пересказывал. Но ученым я не стал. Впрочем, и Костик, как ни ерепенился, поступил в университет на истфак (где его папа был заместителем декана), благополучно его закончил, потом так же благополучно забыл все полученные там знания и сделал неплохую карьеру в бизнесе, занявшись грузовыми перевозками. Я так явственно ощущал собственную чужеродность в этом мире, что часто представлял какой-то небесный конвейер, на котором в заготовки будущих тел вливаются души, подобно тому, как в шоколадные формочки вливается начинка и получается конфета. Моя же душа явно попала не в ту формочку и не в ту коробку. Но что с этим делать, я не знал. Разве что попытаться найти свою коробку? Вот этим я и занимался с восемнадцати лет, после того, как ушел из дома. Пришлось мне, конечно, нелегко: классический ботаник, заучка и книгочей не слишком хорошо вписывался в суровую действительность. Мне помогла привычка приспосабливаться, не лезть на рожон и держать язык за зубами, не демонстрируя собственную начитанность, а также неплохая физическая подготовка, за что большое спасибо Костику: в последние школьные годы за компанию с ним я стал бегать по утрам и даже посещал тренажерный зал, не особенно, правда там преуспев. Но сил все-таки накопил. К тому же я почему-то нравлюсь людям, что не перестает меня удивлять: себе-то я нравлюсь не слишком. Отслужив в армии, я почти десять лет скитался по миру: работал на стройках, в геологических партиях и археологических экспедициях, путешествовал автостопом и однажды даже совершил почти кругосветное путешествие на парусном катамаране – в компании таких же безумцев. Тараканы у нас в головах были, конечно, разные, но количество примерно одинаковое. Человека с точно такими же, как у меня, тараканами я так и не встретил. Не встретил и девушку, которую счел бы достойной спутницей жизни: те, кто западáл на меня, не привлекали, а те, что нравились, не считали меня достойным внимания. Честно говоря, радости секса манили меня гораздо меньше, чем радости познания. Я искренне не понимал, зачем так стараться ради почти незнакомой девушки: ухаживать, выпендриваться, дарить подарки, говорить комплименты. Все для того, чтобы испытать пусть и острое, но такое короткое удовольствие? И о чем с ней потом разговаривать? Костик, который как раз очень все это любил и не пропускал ни одной мало-мальски привлекательной девушки, посмеивался надо мной: «Велика Федора, да дура, а Иван мал, да удал!»: действительно, я был выше ростом и гораздо привлекательнее, а толку-то? Впрочем, где бы и с кем я ни был, я всегда чувствовал себя не полноправным участником событий, а скорее сторонним наблюдателем и исследователем, проявляя ко всему тот же этнографический интерес, который когда-то испытывал к родителям, учителям и одноклассникам. Не знаю, почему так. Все вышесказанное было, собственно, вступлением. Сейчас я должен бы встать в позу и торжественным тоном провозгласить нечто в духе Данте: «Земную жизнь пройдя до середины, я очутился в сумрачном лесу», но это не будет правдой хотя бы потому, что 29 лет вряд ли представляют собой середину жизни человека. Конечно, умереть можно и в 30, но я рассчитывал на большее. А в сумрачном лесу все-таки очутился. Правда, не сразу.