Заразный эгоизм

      Стук колёс гудит отголоском в памяти.       Искры сверкают под стальным зверем, рыча на пожелтевшую траву. Они засверкали особым огнём, когда большая махина свалилась на несчастную почву, пуская клубы песочного пара. Ещё больше земля застонала, когда на неё ступила чья-то тяжелая нога.       — Нет! — кричит отчаянный голос. — Только не это, Ренгоку-сан!       Огненный воин бежит за противником. Бежит отчаянно, весь в крови, но всё равно не останавливается.       Демон со зверской скоростью бежит от мечника, в страхе за свою жизнь. Он не боится клинка — он боится солнца. Темная чаща укроет его от бездвижного соперника, но не укроет от другого врага.       Битву не видно вдалеке: её скрыла листва. Троица в панике мечется у поезда, попутно вытаскивая пассажиров. Их нового наставника не видать. Им страшно от того, что, потеряв его из виду, они потеряют его целиком.       Их страх обрёл материальность, только более устрашающую форму.       Тёмный лес загорается ярким огнём. Безжалостное пламя кусает стволы и листья, пожирая лес целиком. Кровавые тени отбрасываются на давнее поле боя. Их верного наставника не видно. Их верный наставник остался в чаще.       Троих истребителей латает Кочо. Она сможет излечить их порванные раны и разбитые лбы, но не зашьёт душевные рубцы, истекающие от сердца в желудок вязкой жидкостью.       Среди всех пассажиров погиб только один. Один славный воин.       Ревущие мечники не могут признать случившегося. Они готовы хоть сейчас вернуться в истлевший лес и достать мёртвое, а может ещё живое тело. Выплюнуть свои сердца, срезать плоть и отдать ему, лишь бы вернуть товарища.       Но такого не случится. Кёджуро Ренгоку погиб.       Сквозь огрызки пепла не удалось найти нужную горку от нужного тела. Как понять, где покоится гадкий демон, а где отважный столп? С ним никто так и не смог проститься. Ни прощального ритуала, ни прощального поцелуя мечник не получил.       Условный камень стоит среди других ему сородичей.       Гёмей читает молитву куда-то в нос, когда остальные молчат. Все хотят плакать, но никто не желает это показывать. Даже тонкая мнительная Канроджи стоит молча, крепко сжимая руку друга. Даже хрупкая Шинобу, что отпускала товарища на миссию, смотрит в пол.       Все разошлись, оставив новорождённую могилу одну. Теперь у него новые товарищи. Теперь у их друга появятся новые славные друзья.       Обанай шагает молча всё с тем же лицом. В руках он несёт свежие, ещё не испорченные огнём, свечи. Воск находится в раздутых стеклянных баночках, которые переливаются особым, индивидуальным цветом. Они специально выбрал самые красивые и надежные, чтобы стояли долго и великолепно.       Боль отлегла — затянулась без шрама. Кёджуро был ему как брат, если не больше. Когда-то, его отец спас маленького Игуро от мерзких клыков змея-демона, приютил и вырастил — Обанай навеки благодарен семье Ренгоку.       Но даже так — его скорбь уже давно прошла. Он знал, что с ним она проведёт час не долго, но понимал, что у возлюбленной она останется чуть дольше. Его тонкая царапина быстро зажила, но рваная рана на душе Канроджи ещё долго сверкала у него перед глазами. Как бы он не пытался её залатать, как бы не покупал он ей самых дорогих и вкусный угрей, сердце девушки по новой рыдало болью. Настойки и зелья Кочо помогали ненадолго. Они лечили, но делали это медленно. Намного дольше, чем хотелось.       И теперь, заходя в знакомое, ставшее будто родным, поместье, он понимает, что настал день исцеления. Сорок девять дней тянулись слишком долго. Так долго, что за это время можно было сойти с ума. Но Игуро не позволил сделать это Мицури. Разрешил ей сделать это после сорок девятого дня, зная, что к тому дню она успеет расцвести по новой.       И он был прав.       Девушка сидела в комнатке у алтаря, что-то шепча себе в руки. Она дожидалась его, выкинув старые свечи с окурками, протерев каждый уголок от пыли и расставив всё по аккуратности.       — Мицури, — он говорит это с легкой неожиданностью, как будто и в правду не ожидал её увидеть. Не ожидал увидеть ту, что скорбела больше всех на равне с семьёй.       Девушка вздрагивает. Она кладёт руки на колени, делает легкий вздох, и расправляет плечи. Канроджи хочет всем видом показать, что она в порядке, чтобы о ней перестали волноваться и бояться за каждый её неуверенный шаг.       Она натягивает всю ту же, по девичьи прекрасную, улыбку и делая глупый взгляд для полноты картины, оборачивается на парня.       — Ой, Обанай-сама, я вас не услышала, — машет ручкой та. — Вы принесли свечи?       Игуро привычно улыбается, ловя её взгляд своим. Он рад, что она не увидит его уродливую ухмылку, скрывающуюся за маской, может даже не заметит румянец на щеках.       Столп ставит свечи, аккуратно зажигая их. Садится рядом с Мицури, что-то тоже прошептав в ладони.       — Как ты?       Вопрос не был приятен девице — глаза выдают её. Она наклоняет голову, чтобы влюблённый не разглядел и не смог понять, как её саму тяготит её собственное состояние.       — Со мной всё хорошо, Обанай-сама, — тянет она, а потом тут же заливается пунцом, махая руками. — Всё правда хорошо, я не лгу! — Мицури закусывает губу от отчаянья и стыда. — Мне по-прежнему немного грустно, но сейчас намного лучше. Я верю, что душа Ренгоку-сан покоится с миром и теперь он в Раю.       Парень смотрит на неё пустым от серьезности взглядом, пытаясь уловить нотку правды в её голосе. Он давно заметил привычку девушки скрывать свои чувства. Истинную её душу столп никогда не узнает, но приблизительные сравнения обязан найти.       Игуро кивает и смотрит на алтарь. Свечи горят спокойным, мирным огнём. Может Мицури права — Кёджиро уже в лучшем мире. Встретился с матерью и покойной родней. Помахал в преисподнюю демону и ушёл своей дорогой.       — Ты права, — кивает он ей. — Ренгоку теперь в лучшем месте. Теперь, ему не придётся каждый день рисковать своей жизнью, защищая нас. — Игуро задумывается. Пламенный столп был сильнее его, сильнее Канроджи и посильнее Узуя. Если такой сильный боец погиб, то что ждёт их теперь? — Он доблестно сражался за жизнь невинных пассажиров. Ренгоку-сан заслужил покой.       Сбоку от себя, он слышит тихие всхлипы. Юноша опять, совершенно случайно, довёл её до слез. Речь должна была взбодрить воскресшее сердце, но видимо, рана Мицури ещё не исцелилась.       Обанай аккуратно поворачивается к ней, и девушка обнимает его сама. Сама кидается на него в слезах, рыдая в плечо. Ему не нужно больше ничего вещать — он и так наговорил лишнего. Теперь Игуро только гладит её спину, обнимая в ответ. Оставалось терпеть силу крепких рук, что сжимают его, придушивая.       — Я правда хочу быть сильной, — звучит несчастный зареванный голос, — но у меня не получается. Я не могу его забыть, не могу!       Парень жмурится. Её боль отражается и в его душе. Его маленькая невинная Мицури. Он хочет свалить к её ногам целый мир, лишь бы та была счастлива. Взять всю её боль на себя, чтобы та больше не мучалась. Хочет разделить её пытку на пополам, всё равно забрав большую долю к себе.       — Я знаю, — шепчет он ей, пытаясь не упасть от напора чужого тела, — я знаю, что ты справишься, Мицури.       Она жмёт голову к его груди, пряча лицо и слезы.       — Нет, Игуро! Я не справлюсь!       Всё одни и те же слова он выслушивает уже, как почти два месяца. Выслушивает он, выслушивает Кочо и выслушивают другие столпы. Выслушивают даже демоны, что сражаются с мечницей.       Все давно уже поняли, что столпу Любви не хватает уверенности. Всю силу она направила в мышцы, но на духовную стабильность ей, видимо, не хватает. Человеку, которому с самого детства давили на недостатки, теперь тяжело вникнуть в нужное течение. Тяжело, но реально.       Всхлипы продолжались недолго. Не то, чтобы девушка больше не хотела плакать, просто слёзы закончились. Глаза покраснели и щипали болью. Девушка усаживается поудобнее Обанаю на колени, вытирая остатки влаги с щек.       — Простите меня, Обанай-сама, я веду себя недостойно у алтаря, — неуклюже холодно произносит та.       Обанай вздыхает. Они живут всё также, по циклу: в обычный час уважение и почёт, а в трогательную минуту близость и нежное «ты».       — Тебе не стоит стыдиться своих эмоций: у алтаря многие плачут, — произносит он, проведя рукой по розовым волосам.       Канроджи стыдливо поднимается, расправляя юбку и поправляя хаори. Нос по-прежнему шмыгал, выдавая остаток грусти. Она трогает губы и отводит глаза. Ей стыдно за свои слезы.       — Давайте посидим ещё.       Самое неприятное для Игуро решение. Он не против почтить память друга, не против произнести ещё одну молитву. Но каждый раз, как он ломался под напором любимых глаз, ему приходилось вытирать по новой чужие слезы и слушать грехи несчастной.       — Нет, — твёрдо произносит он, отворачиваясь к дверям. Главное не смотреть в глаза, не смотреть в глаза. — Нам уже пора.       Столп чувствует чужой взгляд на своей спине: он нежно гладит лопатки и обнимает плечи, пытаясь достать до покрасневших ушей и прошептать слова сладости.       — Хорошо, — словно камень спадает с его плеч, после чужой фразы. В этот раз, он выиграл этот бой; в этот раз, он уйдет победителем.       Девушка быстро проскакивает мимо него, закрывая глаза, чтобы не увидеть любимые свечи и не остаться здесь ещё на час.       Для Игуро же это не помеха.       Он останавливается и смотрит на святое место. Пламя от его глаз становится тревожным и резким. Странный гнёт летает в воздухе. Чьё-то дьявольское присутствие мечется по комнате, облизывая стены. Здесь что-то было не так.       Сёдзи захлопываются с громким треском.       Свечи в комнате гаснут.