Заразный эгоизм

      Игуро сидит и задумчиво слушает речь Оякаты-сама. Запланированное собрание столпов, которое проходит каждый месяц, уже давно перестало казаться парню чем-то удивительным. Не то что бы удивительным, а даже банальным и скучным.       Мицури среди них нет. Наказание и впрямь было серьезным, но, что поделать, такова воля главы и такова вина Канроджи. Без неё всем чего-то не хватает, но все так же понимают, что это лучшее решение для девушки на данный момент. Но всё же пусто. Никто глупо не пошутит и не завизжит от какой-нибудь передряги. Но даже так - Обанай уверен, что нынешняя Мицури такого бы не сделала. Его весёлая Мицури канула в проклятую бездну неизвестного.       Парень сидит, слушает и запоминает. Запоминает даже не для себя, а для неё — для возлюбленной. Чтобы рассказать и посмеяться. По крайней мере надееться, что посмеётся.       Убуяшики сообщает, что активность Молодых Лун заметно снизилась, и это серьезно заставляет Игуро напрячься.       …Грациозная фигура монстра плавно передвигается по забору. Полосы сверкают, глаза горят, а сердце глохнет, ведь мёртвую кровь качать невозможно.       Нападений стало критично-положительно мало, не считая гибели Камадо.       …— Я пришел не для того, чтобы сразится с тобой, а для того, чтобы предупредить.       Кагая говорит, что есть теория, что Мудзан готовит нападение, либо обдумывает невозможное примирение, что может быть между демоном и человеком.       …— Твой враг куда ближе к тебе, чем тебе кажется, — демон останавливается, а потом делает резкий выпад с прыжком крича. — Прямо в этой манящей тени!       «Нет!» — Мотает головой Игуро. — «Лжец! Демон! Монстр! Гнусность!»       Никакого мира не будет между демонами и людьми. Ни кровные узы, ни брачные, ни какие-либо сентиментальные вещи это не исправят. Демоны напыщенны с ног до головы эгоизмом. Мир никогда не встанет с ним на место.       Мысли идут круговоротом. Да ещё таким сильным, что в висках гудит.       Что хотел сказать ему тогда Аказа? Что демон задумывал получить от этой встречи и была ли она намеренной? Судя по его поведению и словам, Аказа всё же не ожидал его увидеть, но при этом имел подготовленную речь. Значит, тот точно несёт в себе какую-то информацию, которую по чистой случайности посчастливилось услышать Обанаю. Но, всё же, здесь что-то не так. Теория не может быть настолько простой.       Третья Высшая Луна, по рассказам тех, кому удавалось с ним сразиться, никогда не славился чересчур болтливым языком. Да, мог поинтересоваться самим противником, его намерениями и как тот решил стать истребителем, но никогда не рассказать о себе. Даже в бою с Ренгоку, если верить словам трёх низкоранговых мечников, ничего не промолвил о себе, только давил на противника и призывал стать демоном. Но почему тогда в тот день Аказа заговорил с ним и пытался что-то объяснить?       Если придерживаться теории Убуяшики, той, которая гласит, что демоны готовят мир или новый удар, то её можно будет легко вписать в слова Аказы. Его речь подходит, как и для положительной стороны теории, так и для отрицательной. Своими словами он мог уберечь клан истребителей, так же и запутать. Но, всё же, это глупо, нет.       Речь не для Обаная, не для других столпов и прочих истребителей, тогда для кого?       Игуро и не заметил, как успел подкрасться к дому Канроджи.       Всё такой же милый домишка, но по коже бежит табун мурашек. От искушения узнать ответ? Весьма вероятно. Ведь только в этом доме, не считая родное поместье Пламени, тот может почувствовать уют и спокойствие. Блаженственное спокойствие. Да, это определенно то, что ему сейчас нужно.       Облизывая губы от нетерпения, он тихо заходит на территорию. Обходит дом сбоку, всё же, замечая краем глаза чистоту энгавы. Не слишком грязная, но и не слишком чистая — вполне приемлемая для Канроджи. Тогда почему девушка запретила ему зайти по-человечески? Он спросит об этом Мицури позже.       Заходит украдкой в дом и подмечает подозрительную тьму в округе. Нет, конечно, ещё в окнах не был заметен огонёк, но чтобы было так темно — Игуро не ожидал.       — Мицури? — негромко произносит он и замирает.       Ни шорохов, ни каких-либо ещё возможных звуков. Столпа не испугают такие мелочи, но явно насторожат.       Едва касаясь, что-то трогает его плечо, и парень сразу реагирует. Резко и быстро ударяет раздражителя по ближайшей стене и прижимает к ней же, как чувствует мягкие волосы под рукой и видит горящие зеленые глаза перед собой.       — Мицури… — произносит он на выдохе, отпуская девицу. — Прости, ты как?       Почему она не объявилась сразу, а решила подойти незаметно? Этот вопрос душит настолько сильно, что парень даже задать его не может. Лишь тупо смотрит на девушку: как та поправляет одежду и тяжело дышит.       — Обанай… — значит точно что-то не так. — Мне плохо…       Игуро аккуратно берёт её за руку и прикасается к пояснице, надавливая так, чтобы девушка присела вместе с ним. Канроджи выглядит странной и пустой, как будто не чувствует ни единую эмоцию, только в глазах скопились слезинки.       — Что, скажи мне, — нервно шепчет парень. — Я причинил тебе боль?       Девушка сжимает его руку сильней.       — Нет, не ты, но ты мог бы мне кое с чем помочь...       Она свободной рукой сжимает подол юбки так, что ткань скрипит от такой силы, и тогда Обанай видит ярко багрово-синие следы на её бедрах. В глазах наливается ещё бóльшая тьма, а кровь начинает активнее поступать к жилам. Челюсть скрипит, и всё тело готово идти в неизвестный бой.       — Мицури… Как это случилось? — дыхание сбито к чертям. — Скажи, кто это сделал с тобой?       Девушка отводит взгляд. Игуро не поймет её боль и её чувство, но жажда отомстить и найти преступника давит прямо на мозг.       — Не всё так просто, — вяло вытягивает она, но бросая один острый взгляд на парня, с удовольствие подмечает, как он вздрогнул. — Но у меня есть план, как его поймать.       Обанай и сам не чувствует, как начал сжимать крепче руку Мицури, а другой переместился на женскую талию. Всем своим видом он даёт понять возлюбленной, что готов на всё, что она попросит.       — Он не появится так просто, как кажется, поэтому, Обанай, прошу, свяжи меня, как бы это безумно не звучало.       Её слова вводят Игуро в ступор. Он ожидал всего, но не этого. Связать? Зачем её связывать? Да и не будет ли это опасно? С одной стороны на него рычит его собственное мужское эго, запрещая делать подобное с несчастной девушкой, но на другой стороне ласковая влюбленность, призывая подчиниться. Но, видя, как Канроджи на него смотрит, тот понимает, что второй вариант уже был изначально выбран.       Игуро стоит у дверей, а Мицури сидит у окна. Оба напряжены. Даже чересчур.       На девушку красиво падает лунный свет: её бледная кожа сверкает, как никогда прежде, а часть розовых локонов отдает неким бледным оттенком, когда остальные пряди кажутся бордовыми во тьме.       Обаная не устраивает их положение. Он змей, он любит выжидать свою жертву, медленно подползая к ней, и его даже устраивает заманивать добычу наживкой, но, если эта наживка не его возлюбленная девушка. А что ещё сильнее тяготит парня, так это молчание. Да, разговоры могут спугнуть, но нервы и так уже на пределе.       — Мицури, с тобой всё хорошо?       Он нервно облизывает губы и ждёт её реакцию. Он не успокоиться, пока не убедиться, что с Канроджи всё хорошо. Что ей не страшно в темноте и то, что верёвки не жмут её нежную кожу. Что она в порядке, что она спокойна.       — Да, Обанай-сама, я себя хорошо чувствую, — она прикусывает нижнюю губу в смятении. — Единственное, что меня сейчас беспокоит, так это моя слабость.       — Мицури, ты не…       — Тихо!       Слишком резко звучит её голос. Как кинжал вонзается в связки, и Игуро молчит, боясь пошевелить кончиком языка и проглотить вязкую слюну от тревоги.       В комнате неимоверно тихо. Так тихо, что ощущается чьё-то чужое, постороннее присутствие, что когда-то ощущалось тогда у алтаря.       — Ты сегодня не одна.       Обаная бьёт током. По всему телу проходится разряд, заставляя собственные живые краски сойти с лица. В мышцах боль, во рту тягость.       — Кёджуро?       Этого не может быть. Это невозможно. Нет, нет, нет.       Игуро не видит его во тьме, не ощущает его присутствие, его запах и его взгляд на себе. Такое тяжелое, противное ощущение, но при этом жгучее и болезненное.       Нежданный гость выходит из тени. Его тело пронзают лучи лунного света так, что Обанай может четко разглядеть бывшего столпа. Пусть лучше парень его не видел, ведь, увиденное сейчас, заставляет собственные кости затрещать.       Тело такое же крепкое, но теперь крепкое по-зверски. Острые, как нож когти; расстёгнутая местами у воротника форма, порванная большими царапинами. Заветный плащ всё тот же, но также, как и форма, дыряв и исполосован. Глаза, как и когти, звериные — самый настоящий хищник. Волосы густы и напоминают пламя, а рога, торчащие из них, придают отдельные искры к этому пожару.       Существо склоняет голову набок, как будто это место ему наскучило, а находящиеся в нём люди ему неинтересны.       — Зачем ты его сюда привела?       От его слов у Обаная отвисает челюсть. Это что он тут делает, а не Игуро.       — Это… Это не можешь быть ты, — в ответ ему удивленно изгибают бровь. — Ты мёртв…       Гортанный смех ударяется об стены, глуша уши.       — Забавно, — парень не успевает вовремя отскочить, как чувствует, как монстр промчался около него, задевая его щеку, кидая небольшие брызги крови на пол. — Обанай, мёртвые не могу говорить.       Парень отскакивает в другой угол, обнажая клинок. Он не хочет драться с другом, хотя может Обанай вообще называть его другом?       — Кёджуро, ты не мог так поступить, это не ты.       Снова смех и снова он замирает в груди.       — Как видишь — мог.       Снова нападает и снова Игуро отскакивает. Пытается пронзить рога, но видит, как проехалась тонкая линия трещины по клинку. Нет, по рогам бить нельзя — это опасно.       Делает разворот и отрубает руку, в надежде, что это остановит противника, но нет, на её месте быстро появляется новая.       — Знаешь, Камадо так же пытался меня убить, но, как ты видишь, у него это не вышло.       Так это он сделал такое с несчастным мальчиком. Так это он лишил жизни несчастного ребенка, который стал надеждой для их клана.       В гневе пытает пронзить ночную тварь снова, но ничего не получается. В ответ ему лишь достаётся большой кровавый рубец на предплечье.       — За что ты так с ним поступил? Ты же сам был с ним тогда, на той миссии!       Кувырок, прыжок, снова кувырок. Игуро не собирается нападать, пока не разберётся, в чем дело. Он не может так просто убить собственного друга, даже, если тот стал демоном. Друга, который был когда-то братом.       — Юноша не мог уняться, после моей пропажи, поэтому стал расследовать дело сам. Знаешь, он мне нравился, только жалко, что язык за зубами так и не научился держать, — демон усмехается. — Но если ты этому научишься, то я подумаю, оставлять ли тебя в живых.       Щеки краснеют от гнева.       — Как будто ты это сделаешь.       Игуро и не замечает, как противник подбирается к нему настолько близко, что тот слышит чужой шепот у уха:       — Мицури же смогла.       Мир замирает на одно долгое мгновенье.       Мицури. Только не это.       Вспоминая дни в обратной съемке, парень понимает, как же он был глуп. Свечи, тьма, прикосновения — всё это скрывала от него Канроджи. Прятала и боялась, что её постигнет такая же тяжелая кара, как и Камадо. Боялась за свою жизнь и, возможно, за жизнь других столпов. Весь удар она приняла на себя.       Но те синяки и кровоподтёки. Те следы от чужих рук на молочной коже тоже не просто так.       Клинок сжат в руках так, что костяшки пальцев белеют от напряжения. Кровь барабанит в висках, а мышцы крепнут, готовясь в бою. Всё его тело пропитано яростью.       Нападает, целясь прямо в шею. Убить, уничтожить, стереть с этого света, лишь бы не видеть такое чудовище перед собой. Втоптать в землю, проглотить, просыпать по ветру. Он его ненавидит.       — Я вижу, ты решил сменить технику.       Всё такая же усмешка. Ну и гнусность. Обанаю сейчас не до смеха. Его враг успевает ускользнуть и хочет напасть из-за спины, но парень успевает обернуться, в удивлении подмечая, что Ренгоку всё же использует свой клинок, даже в этой дьявольской оболочке.       — Не ожидал, да?       Игуро всё равно. Толкает его и снова целиться. Но враг вновь ускользает, ловко проскальзывая лезвием от плеча до локтя, срезая кожу.       Больно. Ужасно больно. Кровь пачкает другие остатки формы, бурля и наполняясь с ещё большей силой. Обанай летит на соперника, вонзаясь прямо в грудь демону, дырявя его сердце, но вытаскивая клинок видит, как быстро заживает его рана.       У демона нет сердца — он бездушен.       — Передай Камадо привет с того света.       Западня, Игуро её обнаружил.       Кёджуро делает прыжок вместе с ним, в попытке пронзить его плоть и вспороть живот, но Обанай успевает среагировать. Отталкивается сильными ногами так, что противник ломает своим же телом пол.       — Обанай, будь осторожен!       Мицури. Всё в порядке, Обанай справится.       Но её ответ смешит Ренгоку с большей силой.       — А ты не так проста, как я думал.       Игуро не понимает его слов, снова нападает на противника и ловким острым движением, прижав того с спиной к полу, надавливая на крепкие мышцы живота, срубает голову. Видит, как та катится по земле с улыбкой. Жуткой и противной.       Отпускает мёртвое тело и отодвигает со лба запавшие волосы. Лоб кровоточит, стекает вязкой жидкостью на глаза, опаляя вспотевшую кожу.       — Мицури, теперь всё хорошо я рядом.       Он закрывает глаза, вздыхая. Но ответа нет. Слишком тихо.       — Мицури?       Тот оборачивается и видит ровную рану на её руке, которая медленно заживает, оставляя на себе только пятна крови.       — Простите, Обанай-сама, но Ренгоку-сан был прав — я не так проста, я тоже хочу жить вечно, — слышится её голос. Она снова плачет. — Обещаю, Обанай-сама, я сохраню вас и вашу любовь внутри себя!       Обанай замирает.       Он понимает, что проиграет этим демоническим глазам.