ice crack

футболки-худи оверсайз, в которых хрупкое тело тонет свободно, с сероватой чернотой джинсы рваные на белёсых коленях и тёплого пота спутавшая пшеничные пряди волос влажность – минхён, кажется, был таким всегда; погруженный вечно в свою светлую голову и набивающий ритм игры-жизни деревянными палочками – ну, именно таким был, когда джено подобрал его себе в группу. — марк, сосредоточься! какого хрена опять с твоей игрой? — хэчан выкидывает руку вперёд, губы недовольно и с раздражением поджимает. — барабаны и бас вообще вместе не звучат все наши последние тренировки! — он импульсивно откладывает гитару в сторону, уже начиная измерять пол шажками. — джено? ты-то чего? ладно этот дурачьё, но ты!.. — эй, а ты чего раскомандовался? успокойся, — рен легко хлопает ладонью по мягкому плечу, когда то мелькает мимо него. — да я-то спокоен! у нас просто первый реально значимый для нас концерт не за горами, а у этих двоих снова "что-то", во что мы с тобой лезть ну ниикак не должны! — хёк выплёвывает слова парню в лицо, обиженно топая резиновой пяткой кроссовка о дерево пола, и мигом получает подзатыльник от хуана. — кхм, мы вообще-то прямо тут, — всё-таки решает напомнить джено. — почему вы вообще обсуждаете наши дела, да так открыто? — да потому что мы одна команда, и это просто не может нас не касацммм!.. — ренджун всё же набрасывается на парня сзади, зажимая рот рукой. — сейчас я пойду его убивать, а вы – умоляю – обменяйтесь хотя бы парой слов друг с другом, ведь, стрёмно признавать, но донхёк прав, — серьёзно говорит хуан, вместе с мычащим хэчаном, пытающимся выпутаться из его рук, направляясь к двери. хлопок, гневные выкрики звонкого, получившего наконец свободу, голоса и удаляющиеся шаги оставляют за собой только угнетающую тишину. марк нарушает её тем, что подносит руку к волосам, взъерошивая и шурша мешковатой футболкой. — эй, — хрипловатый голос дже управляет всеми мурашками, что под кожей минхёна, ведь тот даже вздрагивает от приятной неги неожиданности. — ты снова... "такой". мы ведь правда команда. почему ты ни с кем из нас никогда не делишься тем, что с тобой происходит? не торопясь, марк поднимает глаза на парня. тот не выжидает очередных секунд и снова бросает в уши вопросы-негодования. — думаешь, это незаметно нам? но оно действует на каждого из нас! почему просто не дать нам знать, чтобы мы не волновались? я привёл тебя сюда не для того, чтобы ты всё рушил! — замолчи! марк нервно и резко ударяет о тарелку, больно закусывая губы и разнося громкий звон по всему помещению; тот отражается на стенах, повисает эхом, терзает барабанные перепонки, оставляя на них гулкий осадок, так что кровь в жилах стынет. — давай сыграем тот кусок, — голос марка режет напряжённый воздух, отрезвляя немного наконец. но ли в ответ смотрит хмуро и без соглашения в тёмных зрачках. — пожалуйста. я сейчас на взводе, мне просто надо сыграть это. — значит играй, — джено всё равно не поддаётся и делает шаг вперёд, но за рукав ткани его настойчиво тянут обратно. — с тобой. марк глотает на самом деле вовсе не глотающийся и блокирующий дыхание вязкий ком в горле, но умиротворённо сжимает руками палочки, когда парень цокает, глаза закатывает едва заметно и всё же покрепче удерживает гитару, настраиваясь на игру. дже не был готов, но ли, не предупреждая и без слов, совершил три удара, и чисто интуитивно парень подстраивается под такое начало, догадываясь только потом, что то было отсчётом – в прочем, мозг и сам сообразил, что делать нужно. пальцы ловко бегут от нижних ладов к тем, что повыше, быстро скользят, перепрыгивают, мечутся с одной струны на другие, ступня ритмично зажимает педаль, предплечья движутся в такт мелодии, палочки воодушевлённо ударяют по инструменту. уши обоих внимательно слушают одновременно две игры: тяжёлую, топящую, глубокую джено, звонкую, поглощающую, пылающую марка. вслушиваются в друг друга, тонут в друг друге, смешиваются, разжигают кровь внутри и рассекают воздух, зарядившийся током, сбивающимся дыханием. в один миг пальцы джено задевают неверную струну – скрежетом его игра замирает. марк не придаёт тому значения, хотя и слышит всё прекрасно; он пересекает отчасти виноватым взглядом чужой, продолжая игру, ведь его настрой ни чуть не теряется – порыв неконтролируемого желания выпустить часть себя наружу сносит ему голову, и он решает просто оторваться по полной. ему нужно доиграть – он доигрывает, он привык добиваться своего, а тем более никто этому сейчас не мешает. поэтому последний заключительный удар, бьющий по ушам, но сильнее по сердцу, и марк, вскакивая, с какой-то яростью и отрешённостью отбрасывает в сторону деревянные типо-неубиваемые палки; тяжело выдыхает накопившийся в лёгких горячий воздух, всё ещё пропитанный той яростной игрой, ведь на это время он в какой-то момент просто затаил дыхание. — я не умею нормально рассказывать словами. тогда неужели моей музыки тебе мало?! голова ли быстро взмывает вверх, отбрасывая прилипшую ко лбу чёлку и полностью открывая до этого спрятанные глаза – теперь они полны странной тревоги, громкой боли и контрастной с ней едва ли слышимой мольбы. джено застывает на месте — парализует всё тело, и только сердце непроизвольно учащает биты. это чувство уже не в первый раз зашевелилось в желудке, отчаянно пробивая все клеточки на дрожь; и сейчас оно вновь проснулось, скрутило внутренности, поднялось к груди и удашающими руками вцепилось в лёгкие. снова не нужно пытаться что-то понять. равно как и дышать – тоже не нужно уже. марк подходит к нему, прижимается почти вплотную, не успевает джено и дыхания перевести после обжигающего кожу поцелуя пересохших губ о его такие же. случайно задранная кверху футболка старшего ли даёт возможность серебряной бляшке ремня показаться на свет: она задевает толстые стальные струны, и марк стискивает зубы от не особо для него приятного звучания. гитара, прямо сейчас чертовски раздражающая парня, за ремешки аккуратно опускается на пол, ведь ли всё же терпеливо бережными руками снимает её с джено. после – прижимает спиной к вовремя появившейся позади стене, сразу без терпения расстилается по всему его телу, долго целуя в губы. джено не знает, почему это происходит снова. почему их губы соприкасаются так неожиданно уже в... в какой раз? почему снова марк делает это?! почему джено снова позволяет? почему после никто ничего не говорит? почему марк потом лезет вновь, совершенно ничего не объясняя и чувствуя себя при этом настолько в своей тарелке с этим всем?? и почему блять сам джено принимает всё за должное, будто иначе в их жизнях и быть не может?!? дже толкает в грудь – получается довольно грубо, но ему ни много, ни мало плевать сейчас. — эй?! — он встряхивает минхёна за тонкие плечи, через секунду после соприкосновения с которыми уже боится, что те рассыплятся, как карточные домики. — тебе пора прекратить уже так делать! — ла... — парень на секунду осекается, но затем выдаёт увереннее. — ладно. марк смотрит на парня, тут же оробевшего, через полузакрытые веки – и они даже не вздрагивают, и ресницы не колышатся, и взгляд не сожалеет. рванность и беспорядочность всего момента приводят к неприятному покалыванию в грудной клетке – раздражение и (бес)причинный страх джено. марк отшагивает назад, соскальзывает на пол, с минуту глядя на свои колени-руки – непонятно, на что конкретно, ведь плывёт перед глазами, как одно и то же. взгляд, перемещаясь, замечает предметы, что не так давно пролетели по всей комнатке, просвистывая что-то, наверное, в роде плача в воздухе и разбивая сомнительную музыку о бетонную стену. ли упирается руками в пол, поднимается с шорохом, движется к брошенным палочкам, подбирает. глазами скользит по ним до уже совсем скорого возвращения позабытых как-то нелепо ренджуна с донхёком. как ни странно, но бас с барабанами сегодня снова не звучат.

***

заходить с зимнего холода в тёплое помещение до чувства эйфории приятно; только мигом запотевающие круглые линзы вызывают раздражение. марк берётся за тонкий дугообразный мостик, прикрывая веки и стягивая с носа очки, хватается за шапку и встряхивает головой, так что чёлка небрежно опадает на лоб; по-марковому мило, умиротворённо. он сам не знает, как оказался здесь. почему стоит в музыкальном магазинчике, за дверями оставившего раскалённый морозом воздух и редкие осыпающиеся в нём реснички-снежинки. он просто замёрз и импульсивно открыл первую попавшуюся дверь – засмотрелся на зовущие его шумные витрины; одно из двух – и то, и другое. в любом случае, не станет же он теперь стоять на проходе – приличие и уважение к другим посетителям. он наматывает слетевший край шарфа, возвращает очки на переносицу и слегка вальяжно шагает мимо развешанных по стенам гитар от а до я. его взгляд пробегает по лакированным ярким гитаркам, половина которых с причудливыми формамы; минхён не понимал никогда, для чего такие смешные корпуса, когда можно спокойно обойтись и привычными, что не режут глаза. его сердце проносит в себе чувства ностальгии – трепет зарывается под кожу, въедается в кости воспоминаниями и родными звуками. натянутый на корпусные болтики пластик вызывает жуткую тягу, безумное желание прикоснуться тонким краем дерева к нему. парень приоткрывает губы на тревожном вздохе, кусает их на отчаянном выдохе. глупость. он может справиться и без музыки. без дурацких ударов по барабанам. раньше же справлялся. он научился... не чувствовать музыку. так что может измениться сейчас? смешок рождается сам собой на губах. марк уже жалеет, что ступил за порог. — играешь? внезапный голос рассекает воздух совсем рядом; минхён и не думает, что тот направлен в его сторону: вернее предполагает, что ему стоит думать, будто вовсе не в его. — барабаны? — всё же ошибочная была мысль. чужое лицо возникает прямо перед его собственным, задавая вопрос в самые глаза; разыгравшийся аппетит. — ты играешь на них? — давно играл. — зрачки заполняет прозрачная тень; досада, разочарование, утрата... нет, всё же пусто. марку правда смешно. но его улыбка такая... безразличная? безыдейная. джено чувствует закипание в жилках: что-то заостряет его внимание и интерес в крови. — ты... мог бы продолжить. — я мог бы не заканчивать. взгляды на секунду пересекаются; короткую, как будто её и не существовало, но джено успевает отыскать песчинку испуга в чужих налившихся яблоках. марк распадается на мелкие кусочки, обрывки режущей бумаги, разорванные пазлы, улетает в пространство, и всё вокруг белеет – вдруг чернеет – и новый мир, другая плоскость, два напуганных, чем-то до смерти опечаленных глаза забирают все остатки сознания, пожирают мозг, встряхивают тело от ужасного чувства страха; джено вскакивает с подушки, задыхаясь в реальности, огороженной сном. кошмар. но почему он с их первой встречей? джено трёт в висках, замечая, что по ним разлились встревоженные реки пота, подушка насквозь решила промокнуть, как и майка-ночнушка окрасилась в тёмные пятна в районе груди и ключиц. парень зарывается во влагу волос и задумывается, упираясь локтями в колени, а глазами в простыню. он отказывается понимать, отчего ему снится подобное и из-за чего его тело охватывает эта дрожь волнения, оковывающая цепями разум и продолжающая выжимать холодный пот, сочащийся из кожи. ли поднимается с кровати, лазает по шкафам, меняет намокшую наволочку на подушке, смотрит на циферки на круглых, украшенных какой-то древней, но как-то по-изысканному позолоченной резьбой, часах; только четыре утра – до пар у него ещё столько же, поэтому как минимум два заслуженных часа сна полностью в его возможностях. парень умывает лицо водой, чтобы не было таким неприятно липким, и возвращается в постель, закрывая глаза. спустя полчаса отчаянных попыток уснуть, джено всё-таки измотанно сдаётся, откидывает одеяло в сторону, в итоге роняя то на пол – злится сильнее и ругается вслух. он пинает свалившийся тканевый комок и с мыслями о построении великих планов по отчитыванию нарушителя его спокойствия плетётся на кухню, заваривая крепкий кофе – пьёт крепкий и чёрный только для того, чтобы потом насладиться сладкой сгущёнкой, красиво растекающейся по терпкой горькости – джено больше нравится, что процесс протекает так красиво, нежели сам вкус напитка. весь день он ходит сам не свой, со злющейся физиономией, и, стоит последней на сегодня паре закончиться, как подрывается с места, сгребая в сумку канцелярию, и вылетает к нужной остановке; привычная глазу рыжеватая краска облезает на металлической скамейке – джено не садится, имея в целях не оставить на себе её куски. автобус подъезжает строго по выученному расписанию, джено вступает внутрь по повседневному алгоритму – на жизненном уровне. дверцы распахиваются, и он уже шагает в сторону нужного дворика, замечает неподалёку знакомую цвета тёмного океана шапку, знакомые пропорции тела. решительность в груди возрастает: джено увереннее выступает вперёд с конкретным намерением, но замирает, стоит чужой руке сопроводить шлепок по другой щеке. морозно – кожа щипит от раскалённой снежной карамели, вода от хладности набирается, покалывает, окутывает глаза покровом одеяла – морозно. марк опускается на колени, босые, бледные просветы, хрупкие хрусталики – непробиваемая броня. руки парня цепляются за чужие – привкус отчаяния на языке, соль застывает на сухой, раскрасневшейся щеке; рвутся рукава; высоко самолёт разрывает кольцо тёмной тучи, на секунды выявляя взору голубую даль. — я верил, что на этот раз я смогу. второй опускается рядом, ведёт надменно холодно по щекам, наклоняется к губам – нет, минхён отказывается от поцелуя, говоря, что это сейчас слишком грубо с его стороны – просто он не хочет снова кусать потрескавшиеся губы, пока те не разорвутся на мясные нити, ведь кусать уже ничего не остаётся; сырое мясо, кровь, фарш. тот всё же просто уходит, хлопает машинной дверью, засоряет воздух грязно-серым дымом, исчезает в далёкой белизне. вся злость джено к марку опять пропадает – опять бабочки в животе! опять таинственное рвение! опять валиться в толстые сугробы, загадывая наперёд: а что же ждёт меня теперь?! — я хоть раз просил тебя о помощи? джено как током бьёт; заряд проходится до кончиков волос, шерстянная шапка пропускает электричество. теперь он находит в этом взгляде не только нотку страха: здесь больше боли и непреодолимой печали, вселенское разочарование. — ты даже прямо сейчас... — я не просил тебя спускаться ко мне! — взрыв атомной электростанции. джено попадает под его удар удачнее кого-либо на этом свете. марк пытается вытолкнуть его, не потянуть за собой, избавиться от любого физического контакта – но он сам развёл это болото, он первый совершил контакт. теперь неси ответственность – какая чушь. это ведь джено слишком поддатливый! нет, просто слишком тёплый для марка, для его текущего состояния. от джено слишком опасный свет и тепло – ли не знает, как принимать подобное. — я не просил!.. не просил опускаться за мной! — да будто не ты сам потащил меня, ничего не спросив! руки неожиданно в замок сцепляются за горячей спиной; джено, кажется, в рёбрах хрустит от приложенной к объятиям силы марка. — пожалуйста... отшвырни меня от себя... джено начинает злитяся. противоречит самому себе!.. зачем он льнётся к нему, так крепко сжимая, а кричит, чтобы его отпустили! бред! — ты сам себя-то слышишь?! — джено отталкивает, сжимает плечи; его пробивает настоящий дрожащий испуг, когда слабая ухмылка мелькает на посиневшей полосе губ. — да что же ты..? — я заслужил грубости. но ты со мной такой до... доб... я просто не могу... я не могу это... губы в лёгкой панике трясутся, и джено не справляется уже с собой; аккуратно касается своими, чтобы успокоить, сверяет со взглядом горящих тревожностью глаз, накрывает губы ли вновь. тело марка боится принимать нежность; соль скапливается на глазной обёртке, осыпается, смачивает заставляющую мир марка перевернуться мягкость губ напрасными слезами. — ты совсем, что ли, дурак? — младший целует засолившуюся щеку, за ней замёрзший нос, прикасается к бровями поочерёдно, закрывает своим теплом неспокойные веки. — ты боишься принять мою заботу? аккуратный кивок – вот-вот сдастся, но как тут ещё? джено так к себе располагает... марку страшно растаять, но выбора не остаётся, ведь тело поддаётся влиянию этого парня само, без разрешений рассудка, без ответов сердца. — блять. тогда ты серьёзно дурак... — я не смогу не быть дураком рядом с тобой. — распадается на атомы. — значит... всё же принимаешь? — джено сжимает в руках чужие; бледные пальцы, красные костяшки, сухая кожа – он подносит их к губам и целует, пока марк не заменяет руки своим ртом. последние горячие слёзы выбиваются из-под зажатых век; марк вздрагивает от холода снега, попавшего за шиворот, когда спиной оказывается на земной поверхности. контраст: джено – тепло, зима – холод. он поджимает губы, понимая, что он на самом дне теперь, под самым огромным снежным одеялом. ближе к центру земли – горячо, но морозом тоже можно обжечься. — можно мы уйдём из этого мокрого холода? — бубнит всё же марк, не разобравшись в том, доволен ли тем, что его опрокинули на мягкую белую перину и наблюдали сейчас за его всё-таки растаявшим лицом. крылья сгорают на солнце, если приблизиться слишком близко; но марк свои затушил о снежные объятия – потерял необходимость в полёте. лучше он поплывёт и позже утонет в море; хотя джено, скорее, тихая гавань – дальше ото дна, выше к поверхности, теплее к солнцу; он тянется к ней, чтобы переждать бурю, и джено изо всех сил старается для марка этой гаванью быть.