Зарница

      Как приятно оказалось вывалиться в прохладу раннего утра. В душном нутре маленького двухэтажного здания караоке-бара было не продохнуть из-за полных залов посетителей, нагрянувших, ожидаемо, вечером пятницы, а по домам разбредшихся только с наступлением субботы. Время работы с пяти вечера до пяти утра, но Арик, также ожидаемо, задерживается на лишний час, чтобы всячески помочь перед закрытием — мама просто не научила его говорить «нет», в особенности, если владелица заведения — ее давняя подруга.       Впрочем, жаловаться Арику тоже не приходилось, ведь в каком-то плане работать в караоке-баре оказалось проще, чем в обычных ресторанах: посетители заняты пением, и если официант, например, будет долго нести заказ, то никто этого и не заметит. К тому же место было небольшим, находилось на окраине города и близ жилого района, в котором он проживал с самого детства. После стрессов и терроров, пережитых во время работы в сетях ресторанов быстрого питания, и всех вычтенных за ошибки штрафов, Арик находил это место вполне подходящим для совмещения с учебой — в те дни, когда посетителей нет или поют один-два стола, можно было смело заниматься своими делами. Самым проблемным, пожалуй, было наличие у Арика слуха — и оттого порой «пение» гостей звучало едва переносимо.       Вокруг темень и лишь редкие перемигивающиеся фонари по пути домой — словно островки света. Арик останавливается посреди одного из таких и, прищурившись, вглядывается в циферблат наручных часов, ослепительно бликующих под электрическими лучами. Стрелки замерли на 6:11. До рассвета еще далеко.       Улицы пусты и безлюдны этим ранним утром, так что даже в толстовке и с накинутым на голову капюшоном ему холодно, а глубокие карманы не греют озябшие ладони. Ноги свинцово-тяжелые, но кое-как плетутся, толкая слабовольное тело вперед — домой, под столь желанное одеяло, чтобы сомкнуть набрякшие усталостью веки хоть на несколько часов. Выходные выпали на субботу и воскресенье — какой же он везучий сукин сын! Прости за выражение, мама.       Вот только перед возвращением в их тесную квартирку нужно успеть кое-что сделать — и Арик заворачивает за торец очередной безликой пятиэтажки, прячется в проулке двух тесно соседствующих домов, между которыми может проехать разве что одна машина. Приваливается спиной к холодящему бетону, выуживает початую пачку, охлопывает себя по карманам брюк в поисках затерявшейся зажигалки. Чиркает колесико, разгорается сигарета, он затягивается, всасывая дым, приятно оседающий на легких. Выдыхает шумно, но с облегчением. Устал.       — Не. За-е-бался, — откидывает голову, прикрывая глаза.       Неприятное жжение под веками красноречиво свидетельствует о недосыпе, немудрено — двое суток на ногах. И график неплохой, вот только все же Арику тяжко сочетать работу, учебу, творчество и помощь по дому. Хотелось забить на все и сосредоточиться лишь на том, к чему тянулась душа — и ведь они с мамой договорились, что Арик завяжет с подработками в конце лета, чтобы в новом учебном году сконцентрироваться на главном. Так что дернуло согласиться, когда очередная подруга нагрянула с просьбой выручить, заменить слегшего с переломом официанта, ведь Арик «такой хороший мальчик и живет совсем рядом»? А как ему было не сдаться под маминым умоляющим взглядом? Ей так важна его репутация доброго и отзывчивого ребенка, она так млеет от похвалы всех соседок и скамеечных бабушек, которые не устают восклицать «какого умницу и помощника вырастила в одиночку». Арик хороший, Арик участливый, Арик всегда придет на помощь — стоит только попросить. Арикова мама самая счастливая, ведь ее сыночка учился на «отлично» и окончил школу с красным дипломом, поступил в местный универ, не то что прочие подростки, мечтающие сбежать от родителей — неблагодарные, одним словом. Арик вот не бросил одинокую маму, заботливый, хороший мальчик.       Как же за-е-бало. Но куда деваться?       Маму он любит. Раз она счастлива — то и он счастлив. Наверное.       С чувством всасывает из фильтра порцию дыма — никотин странным образом спасает от холода — и задерживает в легких подольше, прежде чем протяжно выпустить вместе с горячим дыханием. У лица вихриться серый туман, глаза безотчетно фиксируют его плавные движения — так красиво. Очертить бы карандашом по бумаге эти переплетающиеся струйки, такие хаотичные, но стремящиеся лишь ввысь.       Никотиновым рабом Арик стал совсем недавно — маленький бунт, тщательно скрываемый ото всех, но такой необходимый.       Вот только маме про сигареты лучше не знать, не то…       — А ты не слишком молод для этого дерьма? — вопросил неизвестный голос откуда-то сверху и Арик, кажется успевший задремать стоя, встрепенулся.       Отлипнув от стены дома, он задрал голову и увидел что над ним, с угла балкона второго этажа, на ограждение опирался парень, обнаженный по пояс. В руке он держал стеклянную бутылку, к которой время от времени присасывался. В полседьмого-то утра?       — А ты не слишком рано пьешь? — задал Арик встречный вопрос.       — И то верно, — слегка пожал голыми плечами незнакомец. — Но я-то докатившийся до утреннего алкоголизма взрослый, а ты по виду школьник.       В самом деле, дурацкая форма, напоминающая «белый верх, черный низ» скрадывала у Арика пару лет. Воротник школьно-беленькой рубашечки виднелся из-под красной объемной толстовки, компрометируя.       — Студент я. Восемнадцать есть, уже можно, — вяло отбился парень, посчитав, что слишком активные споры будут выглядеть только подозрительнее.       — Ну раз так… — незнакомец передернул плечами, не заканчивая фразы и откидываясь, чтобы добить содержимое бутылки.       Взгляд цеплял движущийся по горлу кадык. Невольно внимание соскользнуло от шеи к плечам, на вид крепким, хоть и не особенно широким. К линии рук с выступающими, обрисованными контуром мышцами. К вполне подтянутому, пусть и не особенно мускулистому торсу. Жаль только, что время суток не позволяло разглядеть больше, да и беспокоил один вопрос: не холодно ему стоять топлес?       Кажется, Арик спросил об этом вслух, потому как сверху послышался незамедлительный ответ:       — Не май месяц, холодно. Тут привычка нужна, вот и закаляюсь каждое утро.       — Встаешь в такую рань ради закалки и пива на балконе? — хмыкнул Арик, вперившись взглядом в живот парня — тот должен быть округло-пивным, если утренние вливания практикуется ежедневно. Но нет — подтянутый, может даже рельефный, но в ночи толком не разглядеть.       — Не так уж и долго нам жить на этом свете, чтобы стоило терпеть неприятное, не подмешивая к нему чуток удовольствия, — прозвучало Арику в ответ. Тени наслаивались на лицо, делая незнакомца почти неопознаваемым, зато четко виднелись контуры встрепанных короткостриженных волос, да запоминался голос, какой-то неуловимо немелодичный — и до странности напоминающий что-то из прошлого: почти забытого отца, который трезвым бывал лишь в редкие радостные моменты, его сиплые колыбельные, напеваемые полушепотом. Старая, детская память. Но по-прежнему отзывающаяся тупой ноющей болью где-то под диафрагмой.       — А для меня удовольствие — краски рассвета. Встретить его с сигареткой — и никакие ночные смены не кажутся такими уж выматывающими, — признался Арик неожиданно даже для себя самого. С чего вдруг разоткровенничался?       С балкона промычали что-то неопределенно-понимающее. Послышалось стекольное звяканье — вероятно, незнакомец хранил пиво тут же в прохладе, — и пшиканье.       — Будешь?       Сторонящийся алкоголя Арик не отказался, отлипая от стены и принимая бутылку из рук парня, перевалившегося через ограждение.       Пшикнула вторая, незнакомец заговорил:       — «Краски рассвета», значит. Художник? Живописец, поди, какой?       Губы поневоле растянулись в улыбке, хоть собеседник вряд ли сумел бы прочитать выражение с его лица.       — Закончил художественную школу, так что можно и так назвать. Но вообще я скульптор.       — Гонишь! — неподдельно удивился незнакомец, реакция которого рассмешила Арика.       — Серьезно тебе говорю, учусь я в «Государственном Академическом Институте живописи, скульптуры и архитектуры», второкурсник, — выложил Арик без утайки.       — Нравится? — озвучил парень с балкона тот вопрос, который прежде никто не додумывался задать. Все было про «Хорошо ли учишься?» да «Сколько скульпторы зарабатывают?», вот только простейшего «Нравится ли тебе этим заниматься?» из уст знакомых не звучало. В горле першило, должно быть, от никотина, когда Арик ответил:       — Да. Очень нравится.       — Это хорошо. Заниматься нелюбимым делом, занимать неподходящее место — то же самое, что прожить чужую жизнь. Обидная и напрасная трата времени, — собеседник звучал убедительно, как-то взросло, пусть и до крайности тоскливо. В темноте силуэт его казался невысоким и сухощавым, поэтому Арик принял балконного незнакомца за молодого парня, вот только мелькнувшая в интонации застарелая боль выдавала горько прожитые годы.       Или просто послышалось?       — Хочешь вместе посмотреть на рассвет? — предложил Арик с какой-то подспудной надеждой на положительный ответ — отчего-то не хотелось отпускать незнакомца в тишину его теплой квартиры, наверняка куда более привлекательной для времяпровождения.       — Почему бы и нет, — согласился парень очень просто.       Фасад дома, за углом которого Арик притаился, чтобы скурить пару сигареток, смотрел точно на восток — оттуда отступала ночь, сменяясь предрассветными сумерками. Небо неумолимо светлело, вокруг царила сонная тишина еще не пробудившегося города, утренняя прохлада стелилась по земле, пробираясь под штанины и рукава, вынуждая съеживаться. Где-то за рядами домов и улиц, у самого края горизонта, вспыхивает ослепительно яркая каемка солнечного диска. Свет прорезает неровное небо прямыми полосами, окропляя багрово-розовым, отражаясь в окнах серых многоэтажек и рассыпаясь рыжими бликами. Слышится первый птичий крик, первый собачий лай. Впервые Арик смотрит на балконного незнакомца и видит по-настоящему.       Видит анатомически привлекательный торс, косыми лучами окрашенный в оранжевый, видит линии его чудесно несовершенного лица: широкую лобную кость; выразительные брови, словно бы вечно немного нахмуренные; глубоко посаженные глаза цвета того коричневого бутылочного стекла, что он держит в своей руке; вытянутую косточку переносицы и трепещущие крылья высокого носа; чувственный изгиб неподходящих образу объемных губ. Видит наметившиеся возрастные морщины.       Или освещение играет с Ариком злые шутки?       Перед ним мужчина лет тридцати с бесконечно усталыми глазами.       В маленькой квартирке пахло древесиной, дрожжевым тестом и пылью, осевшей на резных выступах шкафов и настенных коврах. Из соседней комнаты слышалось шипение старого телевизора, по которому упорно стучали кулаком. Арик бросил в чашки с кипятком по чайному пакетику и поспешил на помощь бедной технике — одного движения хватило, чтобы с экрана исчезли «снежинки» и главные герои мелодрамы продолжили выяснять отношения.       — Какой же ты у меня молодец, даже в технике разбираешься, — похвалила женщина и встрепенулась, будто вспомнив что-то. — Помнишь тетю Лиду из пятой квартиры? У нее же тоже телевизор сломался, починишь? — парень кивнул, опустился в соседнее кресло и взял со стола чашку, стенки которой приятно согревали замерзшие руки. Пускай на улице похолодало, но уже скоро включат отопление, а пока жителям безликих многоэтажек остается только доставать электрические обогреватели да кутаться в пледы.       Всех подруг своей матери Арик не знал — слишком много их было. К его огромному сожалению, Дарья Петровна, учительница младших классов, была слишком общительной личностью — в ее друзьях числились как ближние, так и дальние соседи, с которыми ее, по сути, не связывало ничего, кроме проживания в одном районе да любви к сплетням. По пути в магазин или на остановке трамвая она всегда встречала подруг и могла простоять с ними несколько часов, обсуждая местные новости. Многие удивлялись, как у такой активной женщины мог родиться настолько молчаливый сын, что из него за весь разговор от силы лишь пару фраз и вытащишь. Впрочем, это был единственный минус, который находили окружающие в идеальном сыне Дарьи Петровны.       Насколько велико было бы их разочарование узнай они, что Арик любитель подымить в грязном переулке в компании алкоголика? Поправочка: привлекательного алкоголика.       Арик сам не заметил, как тихо вздохнул от осознания — наверняка это была их первая и последняя встреча.       — Почему вздыхаешь? Проблемы в университете? — встревожилась женщина.       — Нет, что ты, — убедительно ответил парень и махнул рукой.       — Слава Богу, — с облегчением выдохнула Дарья и вернулась к просмотру мелодрамы.       По ее мнению самое плохое, что могло случиться с сыном — отставание от сверстников, а все остальное вовсе не проблема, решится само собой. Нужно просто закрыть глаза, скрестить руки над головой в жесте «я в домике» и все пройдет: пьющий отец, жестокие сверстники, отсутствие друзей. Самое ужасное, что это действительно работает: на смену одним проблемам приходят другие, куда хуже, и предыдущие больше не кажутся такими уж страшными.       Арик так и бежал от жизни, перескакивал с улицы на улицу, пока не свернул за угол очередной панельки, где время замедлилось, а солнце так лениво поднималось над землей. Как же хочется снова попасть туда…       Его выходные всегда проходили одинаково безрадостно: завтрак, учеба, ужин, кровать. Ничего яркого и запоминающегося. Иногда элемент внезапности привносили нагрянувшие без предупреждения родственники или знакомые матери: они всегда находили повод собраться вместе, чтобы выпить и закусить в чужой квартире, а потом уйти ближе к трем ночи, оставив после себя кучу грязных тарелок. Сегодня таким гостем стал дядя Арика со своей женой и шумными детьми, скрыться от которых можно было разве что на балконе — холодный ветер и тяжелые дождевые тучи казались куда более приятной компанией.       За спиной слышались приглушенные голоса, звон разбитой ребенком чашки, затем плач и успокаивающее сюсюканье. Арик оперся о перила балкона и посмотрел на свет в окнах соседнего дома. Там тоже такой дурдом или еще хуже?       В такие моменты очень хотелось курить, легкие жгло от недостатка никотина, а руки так и тянулись к запрятанной в куче хлама сигаретной пачке. Вот только сейчас курить было слишком рискованно — в любой момент могла выйти мама и тогда легче прыгнуть с балкона, чем объяснить ей свою зависимость.       Скрипучая дверь открылась, и из квартиры вывалился покрасневший от выпивки дядя. Он сделал глубокий вдох свежего воздуха и протянул:       — Га-адость, — рука потрепала редкие волосы, поседевшие еще в молодости. — Не погода, а тоска.       Невольно покосившись на мужчину, Арик заглянул в его глаза. Уставшие, грустные, постаревшие — совсем как у одного тридцатилетнего незнакомца.       — Почему у вас такие уставшие глаза? — случайно сорвался вопрос с губ в обход разума.       — У самого такие же скоро будут, — невесело рассмеялся мужчина. — Всех жизнь потрепала, а кого не потрепала — потреплет. И тебя тоже, студент, — тяжелая рука легла на плечо и потрясла, будто подбадривая.       Видимо, жить счастливо в этом мире не принято. Улыбаешься — наркоман, смеешься — сумасшедший, страдаешь — молодец, нормальный человек. Вот только Арик не хотел быть нормальным, он хотел счастья, а оно его — нет.       Славящийся интеллектуальностью Арик перечитал все книги из школьной библиотеки. Однажды ему попался сборник пьес Оскара Уайльда, среди которых его вечно растревоженный ум зацепила одна фраза: «В жизни возможны только две трагедии: первая — не получить то, о чем мечтаешь, вторая — получить». Великий писатель утверждал, что вторая хуже, что именно в ней и состоит истинная трагедия. Почему же так? Арик не понимал. Его мечтой стало достижение счастья. Вот только несбыточной мечтой, как он думал, день ото дня утверждаясь в этой мысли.       С неба упали первые капли и остались влагой на поржавевших перилах. Дядя что-то буркнул себе под нос и скрылся за прозрачной дверью, оставив Арика наедине с дождем и размышлениями.       Утро понедельника было холоднее, чем утра всех предшествующих ему выходных.       Деревья качались от порывов ветра, шелестели поникшей листвой. Небо от края до края застилали тучи, создавая давящий на подсознание купол. Арик вздрогнул от холода, который просачивался сквозь молнию куртки — которую пришлось напялить поверх любимой толстовки, — и касался тела своими мерзкими руками. Совсем не верилось, что с лета и до начала сентября стояла аномальная жара, а по стране прокатились пожары.       Ускорив шаг, парень юркнул в переулок, где не было порывистого ветра, только противный сквозняк, мешающий поджечь сигарету. Красный огонек дрогнул и загорелся, играя теплым светом на коже ладоней. Арик поднес сигарету к губам и затянулся, поднимая взгляд к металлическим прутьям балкона второго этажа — в окнах квартиры горел свет, мелькали тени. Кажется, незнакомец куда-то собирался и не планировал прохлаждаться снаружи под предлогом «закалки» как в прошлый раз. Внезапно свет погас и переулок погрузился во мрак. Арик выдохнул облако дыма и невесело улыбнулся: незнакомец наверняка уже забыл о «школьнике», который решил покурить в переулке под его окнами. Да и помнить там было нечего — просто перекинулись парой фраз и разошлись. Вот только за эти несколько минут Арик почувствовал такую душевную близость, которой не ощущал еще ни с кем из окружающих. Парень опустил взгляд к трещинам на асфальте и стал бездумно пинать мелкий мусор под ногами.       — Опять ты? — прозвучал низкий голос прямо под ухом.       Арик вздрогнул от неожиданности и поднял взгляд на мужчину, который вблизи оказался немного ниже самого Арика, но это вовсе не умаляло его мужественности. Благо ходить топлес по улице не входило в его увлечения, поэтому сейчас незнакомец был одет, и к тому же вполне прилично.       — Это оказалось единственным местом, где можно спокойно покурить.       — И бесплатно получить бутылку пива, — добавил мужчина, и слабо улыбнулся: — Извини, но сегодня мне надо идти на работу, долго поболтать не получится.       — Я провожу, — вызвался парень. — Мне не принципиально — курить стоя или на ходу.       — Тогда пошли, — мужчина пожал плечами.       Пускай на улице было темно, а из освещения только мигающий фонарь и занимающийся рассвет, Арик смог заметить хромоту недавнего знакомого. Парень не знал, насколько тактично будет задавать вопросы по этому поводу, но слова сами собой сорвались с языка:       — Ты случайно не пират?       Услышав нелепый вопрос, мужчина непонимающе нахмурился, а затем, проследив за взглядом Арика, протянул:       — А, ты про это. Сломал, когда служил в армии.       От этих слов парня накрыло волной ностальгии: отец Арика тоже отслужил и был этим очень горд. Говорил, что его сын обязательно станет защитником родины, когда вырастет, покупал игрушечные пистолеты и пулеметы, вот только Арик был к таким вещам совершенно равнодушен — ему всегда больше нравилось рисовать и лепить из пластилина, а пистолеты он обменивал у дворовых мальчишек на их карманные деньги. Арик был настоящим торговцем оружием.       — Раз уж мы настолько сблизились, что болтаем о прошлом, может пора бы и познакомиться? — предложил мужчина, и обернулся к плетущемуся за спиной Арику. — Ты где там?       Парень оживился и в несколько шагов нагнал мужчину, отвечая на ходу:       — Меня зовут Арик.       — Арик? — удивился незнакомец. — Это сокращение от чего?       — Аркадий, — ответил парень с нескрываемой гордостью за свое имя. В школе он выделялся среди многочисленных Дим и Паш, из-за чего нередко получал шутливые клички вроде «Аркаша-простокваша» или «Аркадий-оладий». Впрочем, это его вовсе не обижало, а отменно работающая фантазия одноклассников только смешила.       — А, вот как. А меня Ян, будем знакомы, — мужчина протянул ладонь для рукопожатия и Арик, не раздумывая, сжал ее. Тепло кожи обожгло, посылая по телу волны мурашек — впервые парень встречал человека с такими горячими руками.       Незнакомое прежде волнение накатило на парня, и он сменил тему, силясь отвести взгляд от ладони, хранящей тепло секунду назад отпущенной руки:       — А где ты работаешь? И кем?       — Инженером в конструкторском бюро.       Арик оглядел мужчину и согласно кивнул: в строгом сером костюме, распахнутом плаще и с перекинутым через шею шарфом тот вполне себе походил на инженера — солидного человека с портфелем.       — Как давно? — поинтересовался Арик. Подспудно он продолжал надеяться, что их разница в возрасте окажется не такой уж и большой.       Ян тем временем задумался, припоминая.       — Уже лет одиннадцать, если посчитать.       Округлив глаза, парень невольно воскликнул:       — Одиннадцать лет? Это тогда тебе, получается…       — Тридцать пять, — на лице мужчины мелькнула, кажется, обычная для него неяркая улыбка. — Староват, чтобы стать твоим другом?       Яну было шестнадцать, когда Арик только родился. И все же он запротестовал:       — А вот и нет! Что значит возраст? Просто цифры.       — Доживи до моего, и посмотрим, как ты тогда заговоришь, — издал мужчина короткий смешок, чем приковал внимание Арика к своему лицу.       К этому моменту они уже дошли до остановки и притулились за стеной павильона, прячась от порывистого осеннего ветра. Отовсюду подтягивались утренние работяги, добросовестные студенты и школьники, которые выглядели особенно хрупко под весом тяжелых рюкзаков за их спинами.       — Тебе твоя работа нравится? — спросил Арик, в памяти которому сейчас даже ненастная погода была нипочем. Тем более тот, кто тревожил разум последние два дня, находился прямо перед ним, отвечая своим чуть хрипловатым голосом:       — Хорошая работа, не хуже любой другой, — мужчина поглядывал за плечо Арика, стоящего спиной к дороге. — А вот и мой трамвай. Еще увидимся.       На прощанье махнув рукой, он пристроился к недлинной очереди загружающихся в подъехавший трамвай, а после и вовсе скрылся за силуэтами наполнивших вагон людей.       — Но нравится ли она ему так и не ответил, — пробурчал под нос парень, зарываясь поглубже в воротник, губой прижимаясь к холодящему «бегунку» молнии. И двинулся дальше, к той автобусной остановке, с которой проще всего было добраться до универа.       Преподаватели, однокурсники, лекции. Голова Арика была забита совсем не учебой, все мысли вращались вокруг мужчины, имя которого он сегодня узнал. Ян. Всегда ли это простое имя, состоящее всего-то из двух букв, казалось ему таким красивым? Ян. Ян. Ян. Ян… Ловит себя на том, что слишком много думает о едва знакомом человеке, и все силится сосредоточиться на теме занятия.       Бесполезно.       Во время обеденного перерыва, устроившись в конце тупикового коридора на выкрашенном в белый подоконнике, расправляет аккуратно замотанные проводки и вставляет шарики наушников в уши. Щелкает кнопками, вглядываясь в крошечный дисплей, и увеличивает громкость. Может хоть музыка перекроет эти бессмысленно зацикленные мысли?       Что-то странное только с тобою,       Что-то мутное, что-то не то.       Это как понимать, это что за сердцебиение?       Голос вокалиста Петли Пристрастия вырывает Арика из некоего подобия транса, в который его успели погрузить предыдущие песни меланхоличного пост-панка. Откуда-то из выпущенного в прошлом году альбома певец словно бы пытается дозваться до парня, вторя и безудержным размышлениям в его голове, и тихим шепоткам, настойчиво обращающим внимание Арика на ненормальность его поведения. Думать об одном человеке на протяжении двух дней, а потом заявиться под его балкон в шесть утра и высматривать силуэт в окнах? Серьезно?       Что-то странное только с тобою,       Что-то мутное, что-то не то.       Это что за херня, это что, блять, за хитросплетение?       И правда. Как еще обозвать творящееся с Ариком? Однозначно херня какая-то. Не может же быть, чтобы он…       — Слезь! Слезай, кому говорю! Ишь расселся! — пронзительный голос уборщицы ввинтился в обход наушников будто бы в самый мозг. Парень слетел с подоконника, спеша скрыться прежде, чем его потащат за ухо в дирекцию на разборки. Впрочем, маленькое нарушение негласных правил приподняло настроение, отчасти утоляя вечно подавляемую жажду бунтарства.       В аудитории он устроился поближе к окну, предвкушая бесконечно тянущиеся часы и очередного профессора, монотонно вещающего с кафедры. Арик, будучи отличником, всегда старался вслушиваться и успевать записывать, но с самого утра он пребывал в состоянии, коему не мог — или боялся, — дать название. Вместо тетради парень выложил на стол альбом и выискал чистый лист среди наполовину заполненных набросками страниц.       С каждым движением ладони все четче вырисовывается остроскулое лицо: широкая лобная кость, словно бы вечно немного нахмуренные выразительные брови, глубоко посаженные глаза, вытянутая косточка переносицы и трепещущие крылья высокого носа, чувственный изгиб неподходящих образу объемных губ, наметившиеся морщинки… Ян выглядит замкнутым и несчастным, когда смотрит на него с листа так сумрачно и тоскливо. Отчего он так сильно устал? От работы с понедельника по пятницу вот уже одиннадцать лет? От жизни в сером костюме и оттягивающего руку портфеля? От неизлечимой хромоты, перекосившей его походку? От рутины? От семьи? От жены? У Яна есть жена?       На последней мысли разум буксует. Не думай об этом. Не думай о Яне. Не думай, не думай, не думай.       — Импозантный мужчина, — раздается над ухом и Арик почти подпрыгивает, испуганно вскидываясь.       Через его плечо в альбом заглядывает Ида Васильевна — молодая преподавательница истории искусства. Обычно прилежный Арик внимательно слушал ее на занятиях и активно участвовал в обсуждениях, наверняка она сразу заметила его отсутствующий вид и погруженность в собственные мысли, а теперь подошла выяснять причины. Вот гадство…       — Не пугайся так, я просто решила посмотреть, чем ты так занят, что пропустил мимо ушей всю лекцию, да еще и не заметил, как все твои однокурсники давно уже освободили аудиторию, — голос ее не звучал строго или разочарованно, скорее она мягко журила его с ноткой веселости.       — Простите, Ида Васильевна, я… — торопился оправдаться Арик, нервно запихивая альбом в рюкзак.       — Был рассеянным впервые с момента поступления? Даже не переживай, Аркадий. Все мы люди, не так ли? — на губы ее скользнула благодушная улыбка. В самом деле, Арик всегда считал, что ей не стоит так ему улыбаться — иначе в один не слишком прекрасный день парочка влюбленных в преподавательницу однокурсников зажмут его где-нибудь за пределами университета и тогда придется снова оправдываться перед мамой за фингалы и гематомы.       Арик не мнил себя красавцем, но достоинства, с детства подмечаемые всем женским окружением, знал наперечет: его светло-рыжие кудри, романтично обрамляющие лицо; его многочисленные веснушки, красиво и поразительно аккуратно усеивающие лицо ровно в том количестве, чтобы походить на крохотные звездочки, а не на пресловутую сыпь; его ямочки на обеих щеках, делающие улыбку по-особенному очаровательной для сторонних наблюдателей.       Арик не мнил себя красавцем, но осознавал собственную привлекательность для женского окружения, начиная мамиными подругами и заканчивая мелодраматически настроенными одноклассницами. И потому частенько страдал, когда очередная барышня увлекалась образом воспитанного и культурного юноши, а влюбленный в ту самую барышню парнишка, обязательно слегка гоповатого вида, зажимал ни в чем не повинного Арика в очередной подворотне.       Арик не мнил себя красавцем, но предпочел бы, чтобы все девочки влюблялись в плохишей и оставили его в покое.       — Не понимаю, почему вы сказали нам называть вас Идой Васильевной вместо Зинаиды Васильевны, а сами зовете меня полным именем? — оправившись от первого потрясения, парень перешел на свой смущенно-ворчливый тон, который вылезал всякий раз, стоило ему почувствовать дискомфорт.       — Сможешь называть меня Зинаидой Васильевной, когда мне исполнится лет этак тридцать пять, а пока я даже слышать этого от тебя не хочу, — молодая женщина скривилась шутливо. — К тому же тебе ведь нравится твое полное имя, да и звучит солидно, горделиво так — Ар-ка-дий.       Почему она со всеми так мила? Совершенно не похожа на остальных преподавателей. И Арик полностью разделял восхищение однокурсников он все же очень хотел надеяться, что никто из однокурсников не посчитает ее чисто человеческую доброту каким-то особенным к нему, Арику, интересом.       — Ладно уж, ваша правда. Зовите как нравится, Ида Васильевна, — он быстро сдался, чтобы завершить этот разговор — смутное ощущение чьего-то пристального взгляда беспокоило, побуждая скорее ретироваться. — До свидания, Ида Васильевна.       — До свиданья, до свиданья, — протянула учительница, возвращаясь к преподавательской кафедре и перебирая распечатки лекции.       А парень едва не налетел на Гришу Елизарова, словно бы караулившего прямо за порогом распахнутой двери. Проводив Арика взглядом, от которого очень хотелось съежиться, он прошел вглубь кабинета к предмету своих воздыханий.       — Григорий тоже звучит солидно, не думаете?       — А подслушивать нехорошо, Григорий.       Безопаснее будет от обоих держаться подальше.       Все пары Арик благополучно пропустил мимо себя, хоть и присутствовал на них. Только к пяти часам, переступая порог служебной комнаты в караоке-баре, он смог немного освободить голову от тревожных мыслей. А дальше лишь ненапряжная работа и перерывы на личные дела, ведь по понедельникам залы практически пустовали. За смену Арик успел немного поучиться, доработать портрет, пообщаться с другими официантами и владелицей — маминой подругой. Возвращался домой он после пяти утра, медленно шагая по тихим спящим улицам мимо перемигивающихся фонарных столбов. Ветер стих, но погода стояла холодная, поэтому парень поплотнее напялил капюшон любимой красной толстовки и наглухо застегнул осеннюю куртку, грея ладони в глубоких карманах.       Ноги, к собственной досаде, сами привели его под тот самый балкон. Подперев спиной стену, он достал сигарету из пачки зубами, чиркая колесиком зажигалки. Втянул дым, оборачивая голову через плечо, и уставился в угол металлических прутьев, на которые Ян опирался в их первую встречу. Прошли только лишь считанные дни, зато ощущались они как годы.       Дурость. Стоять тут и ждать… чего? Что он выйдет «закаляться»? Зачем? Чтобы просто увидеть? Чтобы узнать, нравится ли Яну работа, на которую он исправно ходит каждый день вот уже одиннадцать лет? Дурость, дурость, дурость. Херня какая-то с ним твориться, и, видимо, влияет на мозги. А еще на сердце, на ноги…       Ругая себя, Арик топтался так час, не решаясь плюнуть и уйти. Стоял и ждал хоть чего-то, пока что-то не случилось — сверху послышался сиплый со сна голос Яна:       — Давно ты там стоишь?       Сердце зачастило, должно быть, от испуга. Невольно вспомнились строчки «Это как понимать, это что за сердцебиение?», но Арик принудил себя не думать о причинах прямо сейчас.       — Сигарету-другую, — уклончиво ответил парень.       Ян хмыкнул с балкона:       — Слова истинного курильщика.       Задрав голову, Арик увидел, что мужчина так же наполовину обнажен, как и в утро минувшей субботы. Как же жаль, что фонари далеко и не освещают ничерта!       — А ты как истинный алкоголик снова с бутылкой? — предположил парень.       — Во вторник перед работой? Я не настолько безответственный, — сказал он, но последовавший следом вздох звучал куда красноречивее.       — Значит, ты только по выходным пьешь с утра? — все не унимался Арик, в котором желание узнать как можно больше об этом мужчине разгоралось почище недавних летних пожаров.       — Это всего лишь пиво, холодненьким оно прекрасно бодрит.       Не убедительно.       — Значит пьешь не потому, что тебе грустно?       Пауза затянулась, заставив парня почти пожалеть о том, что не может зашить себе рот прямо здесь и сейчас. В конце концов, что держит Яна от того, чтобы вернуться в квартиру и никогда больше не заговаривать с Ариком, задающим неудобные вопросы?       — Ты прав, мне грустно. Но пью я скорее… по привычке? Ритуал, который я совершаю каждые выходные вот уже много лет, потому что когда-то это оказывало на меня эффект. Но давно перестало. Теперь чтобы повлиять на настроение мне нужно влить в себя куда больше, и чего-то куда крепче, — был дан поразительно честный ответ. У Арика, промерзшего до самых костей, фантомно потеплело в груди. Что за черт?       — Если привычка бессмысленная, то может, стоит от нее отказаться? — робко произнес парень, стараясь осторожно подбирать слова, чтобы ненароком не спугнуть ту доверительную атмосферу, что повисла между ними, связывая разделенных этажами.       Но получил ответный вопрос, взывающий к откровенности:       — А у твоего курения есть смысл?       Смысл его никотиновой зависимости? Причина, по которой умничка-мальчик, прекрасно просвещенный о вреде табачной продукции, в день совершеннолетия купил в самом дальнем от дома ларьке свою первую пачку?       — Просто я устал терпеть, — выдавил из себя парень, поджигая очередную, дабы справиться с внезапно накатившим волнением.       — И что это значит? — недоуменно вопросил собеседник, перегибаясь ниже через ограду.       Как объяснить свои причины человеку, который не отказывает себе в алкоголе в шесть утра, даже если в обществе на него за это будут коситься? Как объяснить взрослому свои подростковые бунты и не стыдиться?       — Ну… сколько себя помню, я был правильным и послушным мальчиком-умницей, мальчиком-помощником. Мне нужно было беречь хорошую репутацию и статус матери, поэтому я не ввязывался в неприятности и не устраивал проблем. Никогда не делал ничего против правил. Так долго, что просто устал терпеть. Но нельзя же разрушить то, ради чего я так старался все это время, ради сиюминутного удовольствия? Поэтому я курю втихаря ото всех, прячусь за домами и под балконами на пустынных улицах в то время и местах, где никто не сможет меня поймать.       — Но я же поймал, — произнесено было вроде как ни к чему, но Арик отчетливо услышал в голосе улыбку. На востоке начинал заниматься рассвет, когда парень выдохнул вместе с дымом дотлевшей сигареты:       — Да, ты меня поймал.